— Прости, а полиэтиленовая плёнка у тебя есть? — спросил он. — Или фольга? Ну, как для готовки? Но плёнка лучше.
— Фольга вроде есть, — удивился Андрей. — А зачем тебе?
Ильяс встал и, потягиваясь, прошёл в прихожую. Через полминуты он вернулся, неся на плече сумку Adidas, из которой выкинул на ковёр пару мятых рубашек и большой свёрток, туго затянутый скотчем.
— Зачем фольга? — переспросил он. — Товар паковать будем, вот зачем.
Когда спустя много лет Андрей расскажет эту историю Заре, она ужаснётся:
— И ты согласился, чтобы у тебя дома устроили пункт продажи наркотиков?
Да, теперь–то, в 2006 году, Андрей сам будет удивлён: как это он согласился? Почему не испугался ментов? Или, наоборот, конкурирующей наркомафии? Он же видел кучу фильмов и знал, что бывает, когда новичок лезет торговать на чужой территории!
— Не знаю, — ответит он, — мне как–то даже не пришло в голову, что это опасно и что этого вовсе не надо бы делать. Закон? Да в то время вообще никто не знал, что у нас по закону, а что нет! Ты знаешь, что статью за продажу валюты отменили лет через пять после того, как все покупали и продавали на каждом углу? Да, и я тоже, конечно. А как бы я иначе жил, с такой инфляцией? Получил рубли — купил доллары. Пошёл в магазин через два дня — продал доллары. Рублей сразу стало больше.
Зара будет слушать недоверчиво: в начале девяностых она была слишком маленькой, чтобы беспокоиться о деньгах.
— То есть вот реально: в ваше время нормальный человек мог так взять и устроить у себя дома пункт продажи травы? — спросит она ещё раз.
— Ну, мне показалось, что это нормально, — ответит Андрей. — Подумай сама: приехал брат, привёз траву, надо помочь ему продать. А что я мог сделать? Выгнать его на улицу? Велеть спустить все в унитаз? Так унитаз бы забился, знаешь, сколько там было?
На самом деле ни Андрей, ни сам Ильяс не знали сколько. Весов не было, отмеряли стаканами или спичечными коробками. Проданную траву Ильяс ловким движением заворачивал в фольгу и вручал покупателю. Покупатели, правда, не спешили уйти: попросив беломорину, они ложились тут же на ковёр и проверяли качество товара.
До этого Андрей курил траву только один раз — в перерыве между двумя фильмами Гринуэя в кинотеатре «Мир» какой–то шапочный знакомый дал затянуться пару раз. В результате второй фильм казался заметно лучше первого, но Андрей посчитал это его, фильма, внутренним свойством и, когда речь заходила о наркотиках, гордо говорил, что один раз пробовал и его не вставило. Поэтому и сейчас он раз за разом отклоняет предложенный косяк, но на пятый день, когда рыжий длинноволосый хиппи в очках под Джона Леннона протягивает ему беломорину, Андрей всё–таки решает, что проще из вежливости затянуться хотя бы разок, тем более что и трава его не берёт… ну а где один разок, там и второй, и вот через полчаса Андрей уже сидит, сосредоточенно рассматривая узор ковра, и мысли переплетаются в его голове, как нити, из которых соткан ковёр.
Он думает, что ковёр живой, линии узора движутся, сливаются, разбегаются снова, дышат. Он думает, что закодировали в этом рисунке неведомые ткачи, что хотели они передать ему, Андрею. На самом деле ковёр у Андрея фабричной выделки, он даже знает об этом, но сейчас это неважно, потому что он представляет этих ткачей, иногда они напоминают мойр, а иногда — Ильяса. Он думает про Ильяса, который похож на Виктора Цоя («Цой жив!») и на Брюса Ли, который, конечно, тоже не умер. Он думает о том, что смерти нет.
Он думает об Ане. Впервые за несколько месяцев. На этом ковре они последний раз занимались любовью, не зная о неизбежной разлуке. Этот ковёр помнит Аню, помнит их счастье. С внезапной ясностью Андрей понимает, что где–то далеко Аня тоже вспоминает его — в этот самый миг. Он хочет посчитать, что сейчас в Америке, день или ночь, но не может справиться с цифрами. Прибавить или вычесть? Впрочем, какая разница: времени–то нет! Папа всегда говорил, что время иллюзорно, точно так же, как пространство и все, с чем мы имеем дело. Объяснял, что глубинная медитация раскрывает эту истину, а оказывается, не нужно никакой медитации, надо всего–навсего затянуться несколько раз, и ты понимаешь все, о чем тебе говорили все детство… каждый из нас един с космосом… надо только уловить движение невидимых энергетических потоков… очистить каналы…
Андрей пытается сесть в лотос и выпрямить спину, как учил его Валера. Он закрывает глаза, и смех Ильяса взрывается в темноте яркими всполохами света.
Откуда–то издалека доносится голос рыжего: ну и ганджа у тебя, брат! — а потом переливчатая трель, будто играют на чудесных неведомых музыкальных инструментах… на каких–то индийских… всплывает слово «ситар», хотя нет… ситар это что–то струнное, а тут, скорее, колокольчики… звоночки… звонки — и тут Андрей понимает, что это звонят в дверь.
— О, как тебя вштырило, — говорит Ильяс, — ну сиди, я открою тогда.
Андрей слышит шорох шагов в коридоре, щёлканье замка, скрип петель, и каждый звук доставляет ему такое наслаждение, что, открыв глаза, он даже не удивляется, что комната наполнилась людьми, одетыми в какую–то прикольную маскарадную форму, и, только когда ему заламывают руки за спину, понимает, что, кажется, что–то пошло не так.
Окончательно Андрея отпустило только через час, уже в отделении. Через решётку он смотрел, как менты заполняют протокол и обсуждают, как лучше оформлять банду наркоторговцев. В обезьяннике были только они трое: Ильяс сидел, полуприкрыв глаза, и выглядел флегматичным и невозмутимым, как всегда, а рыжеволосый хиппи раскачивался из стороны в сторону и бормотал: вот влипли так влипли, спаси нас Джа, что будет–то, ой, что будет, только бы папе не позвонили, и в это мгновение Андрей понял, что надо делать. Он сунул руку в задний карман — отцовская визитка была на месте. Улыбаясь, он постучал по прутьям.
— Чего тебе? — спросил мент.
— Я имею право на звонок, — сказал Андрей. — Думаю, мы сможем договориться, но сначала мне надо позвонить.
— Договориться? — хмыкнул мент. — Дорого тебе будет стоить договориться. Ну, попробуй, если хочешь.
Он отпер решётку и подвёл Андрея к телефону. Тот набрал номер Центра духовного развития.
— Лика, милая, будь добра, найди мне Гену Седых, — сказал он, удивляясь собственной наглости. — Что значит «кто»? Это Андрей Дымов, ты меня что, не узнала?
Через три часа Андрей, Ильяс и рыжий хиппи стояли на крыльце отделения. На плече у Ильяса болталась все та же сумка «адидас» — задержанных не только отпустили, но и, порвав протоколы, вернули все изъятое на квартире, включая деньги и остатки травы.
— Я чего–то вообще не понял, что это было, — поразился рыжий.
— Расслабься, Феликс, — похлопал его по плечу Ильяс, — просто скажи спасибо своему Джа и друзьям Андрея.
— Это не мои друзья, — буркнул Андрей.
— Ну, раз помогли, значит, друзья, — отчеканил Ильяс и, оглядевшись, спросил: — Где здесь тачку поймать? Неохота на метро тащиться.
К этому моменту почти вся трава была распродана — пару стаканов, которые вернули менты, Ильяс решил оставить — «нам же тоже надо что–то курить!», — и потому следующие две недели слились в памяти Андрея в одну бесконечную поездку, проносящуюся сквозь редкие ночные огни… из сквота — на квартиру, из квартиры — в клуб, из клуба — в ночной бар, оттуда — снова в сквот.
Оказалось, за пять дней Ильяс перезнакомился с половиной Москвы, запомнил имена, адреса и даты вечеринок. Они переезжали с места на место, и всюду их были рады видеть, наливали, предлагали дунуть (от «дунуть» Андрей наотрез отказывался), знакомили ещё с кем–то, кто почему–то не побывал у них дома в те пять дней, звали на новые и новые вечеринки. Все же это было совсем рядом, изумлялся Андрей, а я чуть было не пропустил!
Новые знакомые так же, как и он, не хотели ни зарабатывать, ни учиться. Они тоже сидели на обочине, наблюдая течение жизни, но, в отличие от Андрея, они не отделяли себя от хаоса, напротив, радостно впускали хаос в свою жизнь, наполняли им лёгкие, открывали перед ним двери сквотов и квартир, приветствовали как дорогого гостя. Они так и говорили: главное — видеть силовые линии, тогда ты сможешь плыть без всяких усилий, плыть по течению — и, глядя из окна случайной, пойманной в ночи машины на силовые линии московских огней, Андрей плыл по течению — без всяких усилий, без напряжения.
Так прошло две недели, Ильяс засобирался домой. В последний вечер они устроили огромную вечеринку, позвав всех, с кем познакомились за это время. Кто–то принёс вина, кто–то — травы и таблеток, в колонках играл регги, было накурено и весело. Андрей лежал на ковре и смотрел, как две девушки, одна худая, а другая пухленькая, танцуют вокруг Ильяса, невозмутимо сидевшего на стуле. Рыжий Феликс присел рядом.
— Ты читал Кастанеду? — спросил он.
— Нет, — ответил Андрей.
— Это великая книга! Я тебе сейчас все расскажу…
Феликс начал рассказывать — дон Хуан, пейотль, места силы, два пальца ниже пупка, и чем дольше он говорил, тем яснее Андрей понимал, что уже слышал это, и, кажется, не один раз. И ведь точно: он был в восьмом классе, должен был уехать на выходные к бабушке Жене, но она внезапно заболела, и он остался дома. Папа сказал, что вечером к нему придут ученики, и Андрей может посидеть с ними, только тихо, и Андрей сидел тихо и слушал, а папа рассказывал именно это: дон Хуан, пейотль, места силы, два пальца ниже пупка… На следующий день Андрей задал папе вопросы, которые стеснялся задавать при взрослых, и папа объяснил ему ещё раз, подробней и понятней. Так что да, Андрей не читал Кастанеду, но знал о нем задолго до первого русского перевода.
— Очень круто! — сказал он Феликсу, а сам, который раз за последние дни, задумался, что же скажет папа, когда вернётся из Штатов.
Валера, впрочем, так никогда и не сказал Андрею, чем ему пришлось расплатиться с партнёром за освобождение сына и его друзей, но уже через три месяца было объявлено, что Центр духовного развития запускает региональную программу и открывает свои отделения во всех городах–миллионниках.