Уже несколько лет назад седина, смешавшись с остатками природной черноты, придала Валериным волосам и бороде сдержанный и аристократичный серый оттенок, и вот сейчас все его лицо было точно такого же цвета, выделялись только тёмные линии морщин и тускло горящие белки глаз.
Буровский налил ему водки, и, выпив вторую рюмку, Валера рассказал: после смерти Гены выяснилось, что компания давно перерегистрирована и ему, Валере, не принадлежит там ровным счётом ничего — так, во всяком случае, объяснил ему адвокат Марины, Гениной вдовы.
— Но ведь все знают, что Центр духовного развития — это ты? — сказал Буровский.
Валера рассмеялся:
— Да, все знают. Но юридически все имущество Центра и даже торговая марка принадлежат ООО «Варген». А я к нему не имею теперь никакого отношения, там теперь хозяйка — Марина.
— Но она же не сможет… без тебя?
— Сможет, Буровский, все она сможет. Она у меня три года училась и ещё три года наблюдала, как я работаю. Гена мне даже предлагал поставить её ответственной за регионы, и я даже почти согласился… а теперь разве что она меня может главным за регионы назначить, но это вряд ли.
Буровский наполнил стопки:
— Ну, за то, чтобы все обошлось!
Как всё–таки страшно стареть, думает Буровский. Ведь я Валерку мальчишкой помню, а теперь — совсем старик. И при этом я понимаю, что и сам выгляжу не лучше, но внутри–то мне все по–прежнему лет тридцать, ну сорок от силы.
— А говорить ты с ней не пробовал, с Мариной? — спрашивает он.
Бледные Валерины губы раздвигаются в кривой усмешке.
— Она меня на порог не пустила. Велела охране аннулировать мой пропуск. И ведь самое обидное — я же её с Геной и познакомил! Она у меня в семинаре по тантрическому сексу занималась, и мы однажды…
Буровский не может сдержать смех:
— То есть эта Марина — твоя бывшая? Может, ты её обидел чем–то?
Валера разводит руками:
— Ты думаешь, я помню? Она уже три года как за Геной замужем была!
Буровский вздыхает.
— А если серьёзно, — говорит он, — что ты потерял? Имя у тебя есть, накопления тоже кое–какие найдутся… поднапряжешься, откроешь новый Центр… кто к этой Марине пойдёт, когда есть живой гуру Вал?
Валера допивает водку и задумчиво говорит:
— Нет, не буду я всего этого делать. Мне кажется, это все даже к лучшему. Помнишь, ты когда–то сказал мне, что я — человек андерграунда? Я тогда отмахнулся, а ведь ты был прав! Все семидесятые я так прожил, и все хорошо получалось, а потом появился Гена и стал вытаскивать меня на поверхность, сначала — сделать секцию, потом — фирму, потом — транснациональную корпорацию. И я повёлся, потому что мне самому захотелось масштаба, захотелось возможностей, которые даёт публичность, а надо было и дальше оставаться в тени.
— Может, ты и прав, — отзывается Буровский.
— Вот ты, например, — продолжает Валера, — ты как занимался своей химией ароматических соединений, так и продолжаешь все эти годы. СССР распался, промышленность развалилась, институт твой десять раз с кем–то слили и укрупнили, а ты продолжаешь делать все то же, невзирая ни на что.
— Так я больше ничего и не умею, — говорит Буровский.
— Не в этом дело, ты просто сохраняешь верность себе, вот как это называется. То есть из нас двоих ты шёл по пути воина, а вовсе не я. Вот такое дело, — добавляет он помолчав.
Буровский смотрит на него и думает: вот отправят меня через год на пенсию — и будет мне путь воина, но Валере, конечно, ничего не говорит. Что, в самом деле, лезть к человеку со всякой ерундой, когда у него по–настоящему серьёзные проблемы?
По–настоящему серьёзные проблемы начались у Валеры только в феврале, когда оказалось, что часть кредитов, взятых когда–то ООО «Варген», были оформлены как личные кредиты, выданные Валерию Дымову. Несмотря на инфляцию, превращавшую выданный пять лет назад кредит почти что в ноль, общая задолженность была такова, что с учётом пеней набегало около тридцати тысяч долларов. Ещё месяц назад Валера легко погасил бы этот долг, но теперь, лишённый доступа к активам созданного им Центра, он остался один на один с группой кредиторов, предъявивших к оплате внушительный пакет документов. Валера попытался перевести стрелки на Марину, но разговор не сложился. Подпись твоя? Твоя. Долг твой? Твой. Тебе и платить.
Валера сразу понял, что проиграл. Прикинув, он предложил расплатиться, продав квартиру, которая досталась ему после развода с Ирой. Финальную часть переговоров он провёл настолько удачно, насколько можно было, и в результате выторговал месячную отсрочку, чтобы вывезти вещи, и право забрать все, что останется после продажи квартиры и оплаты долга. Он рассчитывал на четыре или даже на шесть тысяч долларов: район, где он жил, по–прежнему считался престижным и цены там были немногим ниже, чем внутри Садового. На эти четыре (или шесть) тысяч вполне можно было протянуть полгода, а там, глядишь, ещё что–нибудь придумается. Но первым делом надо было понять, куда Валере отправиться после продажи квартиры, и поэтому промозглым мартовским вечером он звонил в дверь квартиры на Усачева, удивляясь, куда это тётя Женя могла отправиться на ночь глядя.
Они засиделись допоздна, Гриша, конечно, хотел её проводить, но Женя представила неловкую, словно подсмотренную в дурном кино, сцену прощания на пороге её квартиры, все эти бесконечные: уйди — нет, останься! — и твёрдо сказала, что доберётся сама.
В пустом полночном вагоне она ещё как–то держалась, но, поднявшись из метро в слякотную мартовскую морось, разрыдалась, едва выйдя из вестибюля «Спортивной». Снег, смешиваясь со слезами, таял на щеках, и Женя думала, что сейчас в Гришином бумажнике могла бы лежать не Машина, а её фотография. Её и их детей.
Ночь обступила Женю; влажная, промозглая ночь сочилась слезами и отчаянием. Посреди тёмной и пустой улицы Женя вспомнила, как зимой 1943 года приехала в Москву, приехала именно сюда, чтобы найти дом тёти Маши. Потерянная, она брела по той же самой улице, по которой идёт сегодня. И что же? Круг замкнулся. Она была одинока тогда — и одинока сейчас. Прожив всю жизнь, она вернулась в начальную точку.
Если бы Женя встретила сейчас ту девочку–подростка, что бы она сказала ей, о чем бы предупредила? Не ходи в чужой дом? Не влюбляйся в чужого мужа? Забудь про свою любовь и создай собственную семью?
Только вряд ли молодая Женя стала бы слушать Женю старую. И потому предостережения лучше бы оставить при себе, а советы… что советы? У Жени есть только один совет, и она может его дать прямо сейчас самой себе, без всяких чудес и машин времени.
Вот этот совет, един в трёх лицах: никогда не жалей о том, что уже нельзя изменить, никогда не думай о том, что больше не повторится, и, наконец, никогда не плачь о невозвратном.
Но, несмотря на все советы, Женя все ещё плачет, войдя в свой подъезд, и, только поднявшись на лифте на третий этаж, она увидит сидящего на ступеньках Валеру и поймёт: что–то случилось, и сердце ёкнет от предательского всплеска счастья: она больше не одна, больше не одинока, она все ещё кому–то нужна.
Сейчас она снова узнает, зачем ей жить.
10
Андрей мог вступить в НБП, затусовать в «Птюче» или заняться бизнесом, но он стал журналистом.
Когда ты революционер, психонавт или коммерсант, легко измерить успех или неудачу: победила ли революция, достиг ли ты химического просветления или хотя бы инсайта, заработал ли свой миллион. В деле превращения России в цивилизованную страну и создания достойной жизни для её граждан никогда нельзя быть уверенным в успехе, потому что никто не знает, что такое достойная жизнь и что такое быть «цивилизованным». Не говоря уже о том, что никто не знает, хочет ли Россия быть цивилизованной по–западному и как видят достойную жизнь те, кому ты хочешь её принести.
И вот постепенно журналистская сверхзадача отходит на второй план, а все, что остаётся, — желание не запороть дедлайн и избежать ляпов в текстах. Борьба за лучшую жизнь сменяется войной за рекламодателя и битвой за тираж — в этой борьбе можно хотя бы измерить успех.
В начале двухтысячных молодые журналисты стали говорить Андрею Дымову: «О, мы учились на ваших текстах!» Слышать это было приятно, но Андрей и без того знал себе цену: уже несколько лет его опыт и квалификация обеспечивали ему позицию главного редактора, на которой он, впрочем, не особо задерживался. Когда–то, в конце девяностых, журналы, которые он возглавлял, убивал общий кризис или финансовые проблемы учредителей, а последние годы причиной увольнения обычно служили конфликты с издателями. Поэтому слова молодых журналистов звучали для Андрея горьким напоминанием о давно прошедших временах, о золотой эпохе бури и натиска, когда всепроникающий «формат» ещё не разъел ни дорогой глянец, ни дешёвые молодёжные журналы, о времени, когда Андрей знал, что у него есть возможность говорить с аудиторией о том, что считал важным, и тем языком, который считал подходящим. Сегодня темы и язык все чаще определяли издатели и рекламщики — Андрей ругался с ними, но с каждым годом ему все труднее было отвечать себе, зачем он продолжает эту борьбу, обречённую на поражение. Год за годом он дрейфовал в поисках приемлемого баланса денег и свободы и наконец в начале 2006 года оказался главным редактором малоизвестного глянцевого журнала — из тех, которые раскладывают в магазинах, банках или в самолётах, связанных с издателями деловыми и партнёрскими связями. Такие журналы не особо ищут рекламодателей: большая часть рекламных полос занята теми самыми дружественными банками и магазинами, и благодаря этому Андрей получил некое подобие независимости.
Это была стабильная и скучноватая работа, но в новом тысячелетии Андрей уже не хотел от работы ни удовольствия, ни развлечения — как, собственно, и от жизни в целом. В свои тридцать с лишним он не обзавёлся ни близкими друзьями, ни постоянной девушкой. Конечно, у него было множество знакомых: как всякий часто меняющий место работы журналист, Андрей хранил в записной книжке своего мобильного почти тысячу номеров, в том числе тех, кого давно не мог вспомнить. Телефон звонил весь день, звонили коллеги, приятели и даже как–то доставшие его номер незнакомые люди. Его приглашали на вечерники, премьеры и праздники, фрилансеры искали заказы, а недавно уволенные журналисты — вакансии. Утром Андрей ехал на работу, вечером — на очередную презентацию, модное пати, в «Маяк» или в «Проект О. Г.И.», домой возвращался ближе к полуночи, пьяный ровно настолько, чтобы уснуть быстро, но не страдать от утреннего похмелья. Раз в месяц–другой он привозил к себе какую–нибудь знакомую; секс был в меру страстным и в меру техничным, но почти никогда девушки не перезванивали Андрею, так же как и он — им. Через месяц Андрей встречал ночную гостью на очередной вечеринке, она улыбалась и говорила с ним так нейтрально–доброжелательно и светски, что временами он пугался, что по ошибке подошёл не к той девушке, запутавшись в бесконечных крашеных блондинках, начинающих бизнес–вумен и светских львицах второго эшелона. Впрочем, несколько раз, проявив настойчивость, Андрей получил подтверждение давнему визиту — «ой, сегодня никак не могу, давай в другой раз…», так что в конце концов ему пришлось признать, что ни его мимолётные подружки, ни он сам просто не хотят продолжения.