Неделю назад, пройдя по случайной ссылке, Аня попала в какой–то нелепый русскоязычный блог, этакий Russian Style New Age Blog, автор которого мешал воедино Кастанеду, йогу и тантру, то есть вещи, к которым Аня была полностью равнодушна. Вдобавок блог не был частью ЖЖ, как все остальные русские блоги, а на американский манер жил на своём собственном домене, и вот Аня, уже собираясь закрыть страницу, вдруг увидела в строке Safari адрес сайта.
Почему–то стало очень холодно, руки онемели, перед глазами пополз белый туман. С трудом Аня нашла в меню раздел «Обо мне», щёлкнула мышью и рассмеялась с облегчением — с фотографии смотрел седобородый старик, и звали его вовсе не Андрей, а Валерий. Наверно, однофамилец, подумала Аня и тут же поняла, что, конечно же, нет, не однофамилец, а отец.
Нельзя быть такой истеричкой, сказала она себе и в приступе внезапной храбрости вбила в Google те самые имя и фамилию. По первой же ссылке открылась старая статья Андрея, фотографии автора не было, но был e-mail, и Аня не стала его даже записывать, потому что запомнила с первого раза, и ещё неделю перекатывала в памяти, надеясь, что он, как шар в лузу, попадёт в конце концов в дальний угол, попадёт в запертую кладовку без ключа, куда были свалены её московские воспоминания. Но непослушный адрес все продолжал кататься туда–сюда до самого субботнего вечера, когда Аня вернулась с вечеринки весёлая и чуть пьяная, потому что сегодня была Сашина очередь вести машину и было бы глупо не выпить, правда? Правда, правда, согласился Саша и добавил: иди уже спать, а сам пошёл в душ, но Аня не стала спать, а открыла свой Мак, вбила адрес и написала Privet в теме письма, потому что у неё много лет не было русской клавиатуры, и по старой привычке она до сих пор пользовалась транслитом — и вот ведь странная вещь, стоило Ане нажать кнопку Send, как этот чёртов e-mail сразу пропал из памяти. Вот и хорошо, подумала она и закрыла крышку ноутбука, теперь я могу спать спокойно.
Но Аня не спит уже четвёртый час, и даже чтение New Yorker не помогает, и тогда она берёт компьютер, тащит на кухню и опять проверяет почту. Два письма спама — и больше ничего.
Аня глядит на часы и думает: что же такое? В Москве уже пол–одиннадцатого, не может же он так долго спать, даже в воскресенье!
Ответ пришёл только на следующую ночь: Андрей написал его в понедельник сразу, как пришёл на работу, и Аня ответила утром своего понедельника, так что её имейл пришёл, когда Андрей уже собирался уходить. Настоящее письмо, два экрана русских букв, не пять строчек транслита — Андрей прочитал дважды, но не успел ответить, потому что Зара уже третий раз звонила сказать, что ждёт в кафе рядом с офисом, ведь они собирались сегодня вечером в кино и если Андрей не поторопится, то они точно опоздают, особенно если учесть, какие сейчас пробки. Андрей выключил компьютер и весь вечер сочинял письмо, которое сможет написать только завтра утром, раньше всех придя в офис.
Так они начали переписываться — им нужно было много рассказать друг другу. Сначала они разобрались с официальными биографиями — замужем, работаю, дочке девять; не женат, детей нет, был переводчиком, теперь журналист, и, когда Аня спросила: «А ты живёшь все в той же квартире?», они ступили на шаткий, рискованный путь воспоминаний. Он раскачивался, как верёвочный мост над пропастью, у них кружилась голова, они изо всех сил цеплялись за хлипкие, непрочные перила, но шли вперёд, шаг за шагом, и не могли остановиться.
Помнишь, как ты увидел меня первый раз? А порнушку в конце «Забриски–пойнт»? А похороны твоего деда? А как мы потом гуляли всю зиму? И шёл снег. Да, конечно, помню. И я тоже. И вот наконец дошло дело до «помнишь, как мы поцеловались первый раз?», и следом одна за другой всплыли подробности, вспомнился их особенный язык, язык двух влюблённых подростков, трогательный и щенячий, казавшийся когда–то прекрасным и удивительным. Как ты называл мою pussy? Как ты называла мой член?
Первый поцелуй, первый секс, первые открытия бесконечных комбинаций двух влюблённых тел — на это ушла целая неделя, и даже ненасытная Зара удивлялась внезапному напору своего возлюбленного так, что, зажав в угол единственную в офисе подружку, горячо шептала ей в розовое ушко, украшенное тройным пирсингом: «Ты не представляешь! Мой Андрей! Пять раз за ночь! Три дня подряд! Я думала, так только в порнухе бывает!» А её Андрей в это время писал уже третью страницу ежедневного письма, и с каждой строчкой все ближе и ближе был момент, когда Аня спросит: «А помнишь, как ты махал мне в Шереметьеве?» — и Андрей напишет: «Когда ты прошла погранконтроль, я вдруг услышал, как ты плачешь. Ты правда плакала, да?», и она ответит, что рыдала несколько часов и перестала только где–то над Веной, и тогда Андрей спросит: «Ты скучала обо мне?» — и тут оборвутся верёвки, рассыплется настил, доски одна за другой полетят в пропасть, и следом за обломками моста рухнут они оба.
За столом в своём кубикле Аня написала: «Да, я скучала по тебе!» — и вдруг поняла, как же она скучала, как скучала каждый раз при виде падающего снега, нескладных лохматых студентов, прощальных взмахов в аэропортах. Воспоминания нахлынули, нахлынули и сбили Аню с ног волной её собственных слез, и она сидела, вжавшись в дорогое офисное кресло, закрыв лицо руками, изо всех сил стараясь если не сдержать рыдания, то хотя бы не всхлипывать так громко.
«Я тоже скучал!» — отвечает Андрей, и этим вечером уже не будет ни пяти раз, ни одного, так что Заре останется только гадать, что же случилось с её парнем на прошлой неделе или, наоборот, на этой, и в конце концов она решит, что не зря говорят — у мужчин тоже бывают критические дни, вот, наверное, и все объяснение, говорит она своей подружке, пожимая округлыми плечами под полупрозрачной блузкой в тот самый момент, когда Андрей читает новое Анино письмо, где она рассказывает, как на последнем курсе встретила Сашу, рассказывает, чтобы получить от него в ответ: «Ты влюбилась в него? Сразу? Как в меня? Или сильнее?»
Дурак, отвечает она. Не как в тебя и не сильнее. Вы совсем разные, и у нас с ним все по–другому. И вообще, можно подумать, у тебя не было девушек все эти годы.
Почему не было? — пишет Андрей. Конечно, были. У меня даже сейчас есть подружка.
Расскажи мне о ней, просит Аня, и Андрей сперва начинает писать, что её зовут Зара, она пиарщица в большой конторе, первое постсоветское поколение, совсем не интересуется политикой, одновременно очень открытая и очень циничная, хотя, наверно, это связанные вещи, а потом ошарашенно смотрит на монитор и перечитывает только что написанные слова «она похожа на тебя». Неужели это я написал? — удивляется Андрей, а потом понимает, да, в самом деле похожа — такие же полные губы, густые брови, большой нос, только кожа смуглее и фигура другая, и этой ночью они снова занимаются с Зарой любовью, а потом она, откинувшись на подушку, мокрая и счастливая, смеясь, говорит ему: Уф! А я уж подумала, ты меня разлюбил! — и Андрей ничего не отвечает, только молча целует, а завтра утром пишет: «Аня, скажи: ты все ещё любишь меня?» — и стирает, и снова пишет, и снова стирает, и ставит в конце письма P. S. и предлагает: «У тебя есть скайп? Давай как–нибудь созвонимся?»
И так проходит ещё дней десять, потому что Зара проводит у Андрея почти каждую ночь, а когда однажды остаётся у себя, у Ани в её office schedule стоят впритык два совещания, так что они снова переносят разговор, и, чтобы хоть как–то сбавить напряжение, Аня рассказывает про Леночку — такая умная и красивая девочка, по–русски говорит почти без акцента, вот только почти не читает. «А она считает себя русской?» — спрашивает Андрей, и Аня, не задумываясь, отвечает: «Конечно. Она считает себя Russian—Jewish-American». И вот, наконец, на следующей неделе все получается, Андрей сидит в тёмной ночной квартире, Аня запарковалась рядом с кафе, где дают Wi—Fi, от которого она знает пароль, потому что специально зашла пару дней назад как бы выпить кофе, она сидит и пытается пристроить свой Мак на руле, а потом догадывается перелезть на пассажирское сиденье. Я здесь ёрзаю как школьница, которая собирается трахаться в родительской машине, думает она и сама над собой смеётся, потому что, когда она была школьницей, у них не было машины, а когда появилась машина, уже было где трахаться по–нормальному, так что, выходит, это у неё первый раз, и опять — с Андреем.
И вот они смотрят друг на друга. Прошло тринадцать лет, ты представляешь?
Он постарел, думает Аня, хотя все такой же худой и взлохмаченный, а Андрей думает: «Господи, какая же она красивая!» — и сначала они неловко смеются, потом сверяют часы («У тебя совсем уже ночь, да?» — «Ну какая ночь, так, ранний вечер. А у тебя, дай–ка посчитаю, час тридцать пять, верно?») и говорят о всякой ерунде, а потом Аня говорит: «Ты совсем не изменился», а Андрей отвечает: «А ты стала ещё красивей», и Аня просит пройти с ноутбуком по квартире, она её хорошо помнит, наверняка ведь что–нибудь осталось, и да, действительно, вот дедовский книжный шкаф, и комод в прихожей, и вот эта фарфоровая статуэтка, бабушка говорит — бабушка Оля её очень любила, и Аня смеётся, потому что всегда путалась в бабушках Андрея: «У тебя их три, верно? Как будто ты родился в семье двух лесбиянок от знакомого гея–донора… знаешь, здесь такое случается», и видно, как Аня пугается собственной шутки, наверно, думает, что мы все здесь в России дремучие гомофобы, — ну уж нет! — и Андрей весело смеётся, показывая, что оценил шутку и совсем не считает её обидной ни для его родных, ни для него самого, белого гетеросексуального мужчины, а потом они некоторое время молчат, и Аня говорит: «А ты можешь отойти, чтобы я увидела тебя целиком?», и Андрей делает круг перед ноутбуком, стараясь не выходить из поля зрения камеры и чувствуя себя не то моделью на подиуме, не то собакой на выставке. «Ну как? — спрашивает он. — Какой мой балл? И когда я увижу тебя в полный рост?» «Как–нибудь», — отвечает Аня и улыбается незнакомой улыбкой, кокетливой улыбкой взрослой женщины. Они сидят молча, а потом Андрей говорит: «Приезжай в Москву», и Аня снова отвечает «Когда–нибудь» — уже без улыбки, и тут же, смутившись, начинает объяснять, что она давно хотела, но сначала не было денег, потом появилась Леночка, а теперь ещё и работа, а отпуск всего две недели, и Саша в Москву не хочет ни в какую.