— Жалко, — говорит Андрей, — но я буду ждать.
— А ты, — спрашивает Аня, — никогда не думал уехать в Америку?
— К тебе? — спрашивает Андрей
— Нет, просто, ну, как все уезжают. Найти работу или там лотерея грин–кард…
— Ну что я там буду делать? — отвечает Андрей. — Я же не еврей.
И сам смеётся — надо же, какую глупость я сказал, — но он действительно никогда не думал отсюда уезжать: Москва — его город, Россия — его страна, к тому же ещё недавно здесь было так интересно, появлялось так много нового, можно было так много сделать, и он начинает рассказывать, что значило быть журналистом в девяностые, какая это была крутая и увлекательная работа и почему он считает, что тем, что он делал, он приближал лучшее будущее, и Аня слушает его, внимательно кивая, хотя не совсем понимает, что Андрей имеет в виду и почему он заговорил об этом.
И вот так, за этими разговорами, проходит почти целый час, обеденный перерыв давно закончился, Ане надо на работу, они начинают прощаться и никак не могут нажать отбой, а потом вспоминают, как когда–то говорили по телефону, и, словно четырнадцать лет назад, хором считают: «Раз, два, три!», и ещё секунду Аня смеётся, а затем её лицо исчезает.
Андрей не двигаясь сидит перед компьютером, потом протягивает руку и гладит потухший экран, ласково, бережно и осторожно.
— А что ты собираешься делать на Новый год? — спрашивает Зара.
Пятница, вечер, они только что вернулись домой, до этого поужинали в ресторане, после пошли в кино, и там Зара немного шалила в темноте, а Андрей вёл себя как девушка и сердито шептал: «Не мешай смотреть!»
Что делать на Новый год — странный вопрос для конца декабря: все билеты уже распроданы, а оставшиеся стоят столько, что даже подумать страшно. Тем более Зара давно сказала, что, как всегда, поедет на праздники к маме, в Ростов, и Андрей ответил, что он тогда останется один в Москве, здесь очень здорово в начале января, ну по крайней мере не должно быть пробок. И вот теперь, не пойми с чего, этот вопрос.
— У меня просто есть одна идея, — говорит Зара, снимая высокие чёрные сапоги. — Может, поедешь со мной?
— Куда? — спрашивает Андрей и проходит следом за ней в комнату.
Зара садится в кресло и, подтянув повыше и без того короткую юбку, перекидывает ногу на ногу, улыбается и смотрит на Андрея специальным взглядом, который кажется ей игривым и кокетливым и, может, в самом деле иногда таким и является, но только не сегодня или только не для Андрея.
— Ну, в Ростов, — говорит Зара, — я же туда еду.
— А что я там буду делать? — удивляется Андрей.
— Я тебе город покажу, — предлагает Зара, — с мамой познакомлю.
— Не, — говорит Андрей, — не очень соблазнительно, прости. Да я уже настроился пожить один.
Зара надувает губки, и у неё это получается куда лучше, чем гримаска, которую много лет назад тренировала перед зеркалом Оля.
— Я буду по тебе скучать, — говорит она, — а я не хочу. Поехали вместе. Если хочешь, можешь с мамой не знакомиться, поживёшь в гостинице, будешь у нас инкогнито.
— Не поеду, — говорит Андрей. — Да и вообще… я хотел поговорить с тобой.
В общем–то, это неправда: Андрей вовсе не хочет говорить с Зарой, он бы с радостью оставил все как есть, потому что Зара — молодая, красивая и влюблённая, с ней круто приходить на пати, и трахается она просто потрясающе, а после того, что Андрей собирается сказать, у них больше не будет ни пати, ни секса, это он отлично понимает, но все равно у него вырываются эти слова — «я хотел поговорить с тобой», и, когда в ответ Зара недоумевающе поднимает густые округлые брови (как бы приглашая: давай уж, говори!), он подходит к ней, садится на широкий подлокотник, обнимает за плечи и, глядя в сторону, произносит на выдохе, словно ныряет в ледяную воду:
— Я люблю другую женщину. Прости.
Когда он начинает рассказывать, Зара сбрасывает его руку с плеча, а чуть позже встаёт и начинает ходить по комнате, а Андрей все так же сидит на подлокотнике пустого кресла, говорит сбивчиво и путанно, а сам думает, что главное ему сейчас не разрыдаться, и даже не потому, что мальчики не плачут — глупости все это! — а просто это не он должен плакать сегодня вечером, ведь это не его любовь отвергли, а Зары, и, сам себя перебивая, он начинает объяснять, какая Зара на самом деле прекрасная и что дело вовсе не в ней, и она делает рукой такой резкий жест — прекрати! — и Андрей снова принимается рассказывать про Аню, про их переписку, разговор по скайпу, что он все время думает о ней и что Зара достойна мужчины, который будет любить её так, как она этого достойна, и от этих двух «достойна» в одной фразе у самого Андрея сводит скулы, хотя тут уж не до стилистических тонкостей в этом разговоре, особенно если учесть, что его всего колотит, он сидит весь бледный и жалкий, на лбу сверкают капли пота, шея нелепо вывихнута, будто Зара все ещё сидит рядом, и он боится посмотреть в её сторону. И когда Андрей в третий раз говорит: я чувствую себя таким виноватым перед тобой, Зара обходит его, обнимает сзади, прижимается всем телом, унимает дрожь и шепчет:
— Успокойся, я все поняла. Пойдём, потрахаемся напоследок.
Господи, какая она всё–таки сильная, восхищённо думает Андрей, я бы так не мог. И вот они идут в спальню, Андрей хочет включить свет, но Зара говорит: я не хочу, и они раздеваются в темноте, а потом, почти без всякой прелюдии, начинают заниматься любовью, и это очень странный секс: Андрей знает, что это — в последний раз, и потому стыд и горечь делают его наслаждение сильней и вместе с тем болезненней; и Зара тоже знает, что это — в последний раз, и потому трахается исступлённо и яростно, словно хочет напоследок взять все, что ей причитается, но, когда Андрей тянется поцеловать её, она раз за разом отворачивается, и он тыкается в густые спутанные волосы, а когда пытается повернуть её голову, Зара ударяет его по щеке, и дальше Андрей уже позволяет ей делать все, как она хочет, и только в самом конце, перед финальным содроганием, наваливается всем телом, всё–таки добирается губами до лица и понимает: оно все солёное от слез.
Потом они лежат, обессиленные и несчастные, и Зара говорит нежным, будто чужим, голосом:
— Помнишь, ты мне в первую ночь читал стихи?
Андрей кивает в темноте.
— Почитай ещё — в последний раз, на прощание.
Он встаёт, зажигает свет, достаёт томик Пушкина… лежит там, куда он его бросил в сентябре, все эти месяцы ни разу не открыл. Пролистывает оглавление, находит то, что хотел, начинает: Я вас любил: любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем — и, поднимая глаза, видит, что Зарино лицо каменеет, пропадает мягкость контуров, исчезает плавность черт, в глазах вспыхивает сухой блеск… кажется, я промахнулся со стихотворением, думает Андрей, но все равно не может остановиться. И вот наконец, после финального …любимой быть другим, Зара отворачивается и говорит незнакомым голосом, холодным и безразличным:
— Спасибо. А теперь вызови мне, пожалуйста, такси.
Много лет Аня верила, что если она не сможет забыть свою детскую любовь, то никогда не полюбит новую жизнь, которая ей предстоит. Той зимой она поняла, что все эти годы ошибалась. Даже теперь, после того как она полтора месяца непрестанно думала про Андрея, написала ему сорок с лишним писем и, закончив разговор по скайпу, полчаса рыдала на парковке, для неё ничего не изменилось: Америка оставалась лучшей страной на свете, её дом — самым лучшим домом, Лена — её любимой девочкой, а Саша… а Саша, наверное, по–прежнему был самым прекрасным мужем.
На каникулы они поехали в * кататься на горных лыжах. В их комнате, по обычаю американских гостиниц, стояло две кровати, таких больших, что Леночка терялась в складках своего одеяла, и утром её приходилось выкапывать, как машину из–под снега. Ночью Саша шептал на ухо: я хочу тебя! Давай попробуем совсем тихонько? Аня шипела: нет, не хочу тихонько! — и отодвигалась на край, благо места в кровати хватало.
Они вернулись после Нового года, и в первую же ночь Аня первой потянулась к мужу. Сашино тело привычно откликалось на прикосновения, он делал все, как любила Аня, но впервые за эти годы она не смогла ни кончить, ни возбудиться. Имитировать оргазм всегда казалось Ане унизительным и для неё, и для партнёра, но в этот раз она всё–таки несколько раз застонала, скорее обозначая, чем изображая возбуждение. Когда Саша, дёрнувшись последний раз, откинулся на свою половину, её охватили стыд и апатия. Надеюсь, он ничего не понял, подумала Аня, а если понял — ну что я могу поделать?
На самом деле Аня знала ответ на свой вопрос. В первый день после каникул, проезжая мимо заснеженных домиков субурба, она сказала себе: я обычная женщина, никакого модного полиамори. Я не могу любить двух мужчин одновременно, это ненормально.
Но ведь я не люблю Андрея, подумала она. Я любила его когда–то, я помнила его все эти годы, но сейчас я люблю Сашу. Он мой муж, отец моей дочери, самый лучший, самый нежный и заботливый мужчина в моей жизни. Андрей — просто призрак из прошлого, blast from the past, я не должна позволить ему разрушить мою семью и мою жизнь.
Приехав на работу, она не стала отвечать на имейл Андрея, как делала это в прошлом году, а дождалась следующего дня и написала очень светлое, дружеское письмо, рассказав, как втроём с Сашей и Леночкой они прекрасно провели время в горах. Следующий её ответ тоже задержался и на этот раз не содержал ничего, кроме обсуждения фильма, который они с Сашей посмотрели на выходных. Фильм, с её точки зрения, Андрею обязательно должен был понравиться!
Так, раз за разом, она увеличивала промежутки между письмами. Сперва отвечала через день, потом — через два, к концу февраля писала раз в неделю, по вторникам или средам. Аня игнорировала любые воспоминания и не реагировала на бесконечные «я люблю тебя», «ты все ещё меня любишь?», «я скучал все эти годы», но зато подробно рассказывала о Леночкиной учёбе, Сашиных успехах и своих проблемах на работе. Постепенно Андрей принял новые правила: вместо приглашений к скайп–коллу и признаний в любви он начал присылать лёгкие и остроумные зарисовки современной московской жизни, для Ани загадочной и непонятной.