— Мы были так молоды, и в сердцах наших зрели мечты, как плоды в кардинальском саду. Помнишь: рауты, кругом взрослые, и наши разговоры, понятные только нам?
— А в городском саду, — добавил он, — мы встречались и смотрели в глаза друг другу; я отсчитывал шаги: пять, десять, двадцать. Тут ты поворачивалась, и я опять шел тебе навстречу, едва касаясь земли, будто по воздуху.
Мы помолчали. А затем он сказал сурово:
— И вот наконец мы с тобой одни. Ты можешь стать моей. Ведь ты хотела этого? Разве не судьба привела нас сюда?
Внезапно он выпустил меня и отошел, так что листва скрыла его, и даже тени его не было видно. Я прошептала:
— О, почему меня не убили в Виченце… Ты не знаешь, Оресте, какое это блаженство умереть за великое дело свободы!
— Напрасно ты так думаешь. Я понял это с тех пор, как узнал, что ты подвергаешься опасности. И я мечтал быть рядом с тобой в осажденном городе, под неприятельским огнем. Скажи мне, Фульвия, ты когда-нибудь думала, что одна и та же пуля могла бы сразить нас обоих?
— Да, если бы ты вместе со мной боролся за свободу… Вот этими руками выворачивала я камни из мостовой, чтобы швырять их из окон во врагов. Почему ты не был рядом, не помогал мне?
— Ты и за ранеными ухаживала. Если бы я погибал от смертельной раны, только твои губы могли бы облегчить мои страдания.
Помолчав, я тихо сказала:
— Будут еще бои.
Он вскочил:
— Что ж, я готов! Я тоже родился на этой земле и хочу бороться за ее свободу!
— Когда ты уходишь?
— Сейчас же, этой ночью.
Я испугалась, я закричала:
— Нет, ты не покинешь меня! И Клавдио тоже исчез. Неужели же я навсегда останусь в этом доме, откуда ушло все живое? Где я, кажется, никогда не дождусь рассвета? Оресте!
Я соскользнула со скамьи, упала к его ногам, обняла колени. Все благоразумие мое исчезло, я металась, как раненое животное.
— Возьми меня с собой, — молила я. — Возьми меня лучше с собой! Только не уходи! Не покидай меня!
С братской нежностью помог он мне подняться.
— Мы вместе уйдем отсюда. Я отвезу тебя в Турин. Ты будешь там в безопасности.
По небу разлилась серая мгла. Мы уже различали лица друг друга. Молча дождались мы, пока нам стали видны и глаза. Какая буря бушевала в них ночью! Об этом можно было только догадываться: сейчас в них было какое-то нездешнее спокойствие.
Оресте распространил по городу слух, что отвозит меня в свой загородный дворец. Мы бежали, благополучно перешли границу и добрались до Турина. Там мы нашли Клавдио. Он все еще страдал от ран; к этому присоединилась болезнь, я вынуждена была остаться и ухаживать за ним. Оресте уехал один. Он пал за свободу под Варезе.
Немного погодя маркиза Грими, вздохнув, произнесла:
— Но ведь он за вас умер, за вас!
— Да, мама, — откликнулась Раминга и разрешила собачке лизнуть себя прямо в лицо. — Много хорошего было в твоей жизни. Он действительно умер за тебя!
— Молчите! — властно сказала Фульвия. — Он пал за свободу,
Сердце
После сдачи экзамена на аттестат зрелости Христофу дважды представился случай проявить свои деловые способности, и он так отличился, что даже старый Пахер был поражен. Уже в девятнадцать лет сын заслужил полнейшее доверие отца и был послан в Вену представителем фирмы Эгерер. «Ты так показал себя, что тебя не страшно послать и в Вену, — ты справишься там с нашими делами не хуже, чем в любом другом месте. Я полагаюсь на тебя». Итак, Христоф был предоставлен самому себе. Спокойно и уверенно шел он своей самостоятельной дорогой.
В атмосфере расточительства и погони за наслаждениями он не делал ни одного шага, который не был бы полезен и прибылен для дела.
Однажды он, как обычно, в десять часов вечера возвращался домой. Ощупью пробираясь по темной лестнице, он задел рукой за что-то, что слегка вздрогнуло от его прикосновения. Христоф зажег свет: из-под пламенно-рыжей копны волос на него глядело очень белое лицо, с затуманенными, точно слепыми глазами.
Он поднял женщину, бессильно склонившуюся на перила.
— Вы больны? Я позову врача.
— Не надо… Это от голода…
Уже пять дней она почти ничего не ела. Христоф, поддерживая, довел женщину до ее комнаты, принес все, что у него нашлось из еды, и ушел.
Утром — это было воскресенье — он постучался к ней и спросил, что она думает теперь делать. Она сама не знала, как быть дальше. Муж пьет и совсем бросил ее. Но она хочет остаться порядочной женщиной. Он помолчал, прикидывая в уме, как далеко может завести его эта причуда, и наконец решился:
— Я оплачу ваш пансион в каком-нибудь ресторане.
Затем он переговорил с привратницей. Действительно, все дело было в муже. Госпожа Мелани Галль могла бы иметь сколько угодно поклонников, сам знаменитый Макарт хотел ее рисовать, но она не позволила ему написать даже свои волосы.
В следующее воскресенье Христоф опять зашел к ней поболтать, а затем и в четверг вечером, так как день был праздничный. Он говорил о Шиллере, пересказал ей свое сочинение, написанное в выпускном классе, — он изложил в нем свои политические взгляды. Теперь, когда его словам внимала эта женщина, мысли его казались ему куда значительнее, чем в ту ночь, когда они впервые родились. Она сидела, чуть нагнувшись, склонив лицо на белые красивые руки, и смотрела снизу вверх в его ясные, спокойные глаза. Его лоб и голос были чисты и строги. Ее лоб, ее грудь медленно приближались.
— Все мы должны считать себя равными, — говорил он, — и помогать друг другу, иначе к чему все наши труды?
Но вдруг он почувствовал ее дыхание, и не успел опомниться, как ее руки обвились вокруг его шеи.
Всю эту ночь он блуждал по улицам, а утром написал отцу и еще до полудня явился к ней.
— Мелани, мы должны будем уехать.
— У тебя еще никогда не было женщины, не правда ли?
Он отрицательно покачал головой.
— Я понимаю, что я сделала. — И она обняла его.
Он отстранился.
— Знай, — сказал Христоф, — тебя ждет нелегкая жизнь. Мы будем бедны, и нам придется жить на чужбине.
— Но ведь я старше тебя.
— Четыре года, какое это имеет значение!
— Я удивляюсь тебе, ведь ты еще совсем ребенок, а хочешь стать моим мужем?.. О нет, я больше ничему не удивляюсь!
Она окинула его взглядом. Он был не выше ее, но вся его худощавая фигура казалась такой подтянутой, и как решительно были сжаты губы!
С робкой улыбкой восхищения она промолвила:
— Я боготворю тебя.
Он закрыл глаза. Когда же он открыл их, его голос прозвучал очень тихо и серьезно, как угроза:
— Это на всю жизнь.
Ответ отца был таким, как он и ожидал. Христоф тут же отправился домой, а вернувшись, сказал ей:
— Я лишен наследства и уволен, теперь мы можем уехать.
Они поехали на тандеме через Земмеринг в Италию; это было в ноябре.
— Как здесь холодно, — сказала Мелани, — где же солнце и цветы?
— Я уверен, что для меня здесь найдется какая-нибудь работа, — ответил Христоф.
И он нашел себе место коммивояжера на велосипедной фабрике. В поисках все новых покупателей они переезжали из одного города в другой. В Брешии он зашел к компаньону отца.
— Ваш отец написал мне, — сказал тот. — Для вас прибыли деньги — на случай если вы покинете эту женщину. Советую вам одуматься. В чужой стране, не зная языка…
Христоф не стал слушать, он ушел, хлопнув дверью.
В Милане они поселились в каморке, выходившей во двор, и Христофу приходилось бегать по всему городу в поисках работы. По вечерам он возвращался грязный, вконец измученный случайной работой, преследуемый неотвязными видениями нищеты. Но за этой черной дверью перед ним вставало солнце ее сказочно прекрасных волос. Она протягивала ему навстречу свои белые руки, и он словно входил в благоухающий цветущий сад. Христоф не падал духом. «Она богата, — думал он, — но и я не беден. Я построю ей замок. Когда-нибудь она скажет, что самым разумным ее поступком было то, что она ушла со мной!»
Было так холодно и работа перепадала так редко, что Христоф предпочитал сидеть дома и изучать в постели итальянский язык.
Прошло два месяца. Однажды утром в их каморке стало светлее.
Неужели это солнце?
Всю последнюю неделю они питались остатками поленты, которую им давала соседка.
— Пойдем, весенний воздух подбодрит нас.
Они вышли за город; щурясь от яркого света, Христоф и Мелани взглянули друг на друга. Как они побледнели и похудели! И они еще теснее прижались друг к другу.
— Мы хорошо прожили зиму. Мы еще будем счастливы!
— Посмотри-ка! — Мелани таинственно улыбнулась. — Что я тебе подарю!
В пыли валялась монета в две лиры.
Какой это был праздник! Когда они сытые пришли домой, на столе ожидало письмо: канатная фабрика в Ферраре, которой Христоф предлагал свои услуги, вызывала его, и присланных на проезд денег хватало на два билета третьего класса.
В Ферраре дело было так: бухгалтер и управляющий в страхе ожидали приезда владельца фабрики — депутата Виццари. Хозяин был человек вспыльчивый, а счетные книги велись из рук вон плохо.
Христоф взялся, работая дни и ночи, привести их в порядок. Мелани помогла ему.
— Без тебя мне бы ни за что не заработать эти четыре тысячи франков.
Однажды к ним зашел управляющий.
— Так вы женаты, господин Пахер? Значит, наше однообразное общество украсится еще одной хорошенькой женщиной.
Два года жили они мирно, пользуясь общим уважением. Потом отношение к ним резко изменилось. Мелани при встрече едва удостаивали поклона. С Христофом почти не разговаривали. В город приехал коммивояжер его отца.
— Как он преследует нас, — с отчаянием воскликнула Мелани. — Какая ненависть!
«Я понимаю отца, — думал Христоф, — но придет день, мы встретимся, и тогда увидим, кто богаче!» Христоф обнял ее и поцеловал.
— Я уже скопил немного денег, ничто не держит нас здесь. Поедем в Болонью, я устроюсь там.