— Лежи, лежи, — шептала женщина у уха; что-то теплое накрыло ее тело, и она вновь потеряла сознание.
Потом Ана ощущала, как ее с трудом переносили на берег.
—Тяжелая! — жаловался мужчина. — Такую и на руках не поносишь, — пытался он шутить, позже кричал. — Подогрей вино, подогрей... только красное, и не разбавляй.
Лишь через силу ее заставили сделать несколько глотков; приятное тепло обожгло живот.
От легкого прикосновения к голове Ана очнулась.
— Волосы золотые! — шептал мягкий детский голосок.
— А кожа какая!
— Еще бы, она ведь русалка, со дна морского отец поймал!
Ана раскрыла глаза: маленькая, светлая комнатенка с потрескавшимися глинобитными стенами; на ней льняная рубаха; чистая постель; а рядом три удивленные девчонки.
— Мама, мама! Русалка проснулась! — заголосили хором они и, толкаясь, выскочили наружу.
Появилась худая высокая женщина с вымученной улыбкой и воспаленными, заплаканными глазами, с деревянным подносом в руках.
— Лежи, не вставай, — просительно, голосом с хрипотцой уговаривала она. — На, выпей еще вина, и поешь сколько можешь.
Хоть и ломило все тело и от слабости хотелось спать, а не могла Ана в одиночестве быть в сжатом пространстве, ровно в полдень вышла из дома. У маленькой печи под небольшим навесом что-то стряпала женщина, тут же возились три ее дочери, а подальше, в винограднике, копошился мужчина.
— Ты уже встала?! Сама!? — засуетилась возле Аны женщина, феями окружили ее девочки.
На восклицание из виноградника выпрямился довольно крепкий, высокий, сутуловатый мужчина. Обтирая руки, тронулся к дому, издали крича:
— Ну, ты крепкая девушка! Уже пришла в себя?!.. Раз так, будем обедать, накрывай стол, жена!..
— Видишь, — уже сидя за столом, продолжал он, обращаясь с улыбкой к жене, — ты просила сына, а Бог нам послал вот такую красавицу, еще одну дочку!
От этих слов женщина стала плакать.
— Ладно, ладно, успокойся, Артемида. — И обращаясь к Ане, печально. — Прошлым летом мы сына потеряли... до сих пор не наплачется... А ты-то, дочка, как в наши края попала, да и откуда ты?
Заплакала Ана горше женщины, сквозь слезы начала свой печальный рассказ, под конец утерла слезы, говорила уже твердо, даже вроде спокойно, с вызовом: ничего не утаила, кроме последнего — визита к Феофании.
— Да-а, девочка, — тяжело вздохнул хозяин, — послушав тебя — о своем горе забудешь.
— Ты ешь, ешь, — пуще прежнего возле Аны засуетилась хозяйка, и шепотом, вроде про себя. — Бедненькая... вот так горе!
Уже закончив есть, долго молчали, каждый думал о своем.
— Спасибо Вам за все, — нарушила молчание Ана, и вновь пустив слезу. — Помогите еще в одном: дайте лодку на остров доплыть: сестра и брат там.
— Сама этот остров не найдешь, — немного поразмыслив, сказал твердо хозяин. — Небезопасно одной... Да и не управишься, путь не такой уж и близкий. Потерпи до завтра, с рассветом пойдем, а сейчас еще поспи, отдохни, успокойся.
После обеда хозяин отправился в Константинополь, на базар, продавать рыбу; Ану отвели спать, и она так заснула, что только к ужину ее разбудили.
— Весь город только о том и сплетничает, что подожгли дворец Феофании, — заговорщицки тихо сообщил хозяин; Ана сразу поняла, что для нее говорится. — Феофания вся обгорела, нашли с проломленным черепом.
— Бог все видит, — как бы о своем злобно бросила Артемида, — туда ей и дорога — заразе.
— Твердят, какая-то красивая девушка натворила это... морем уплыла.
Ана стойко выдержала пытливый взгляд хозяина.
— Конечно, столько не проплыть, — размышлял вслух хозяин, все еще исподлобья наблюдая за Аной, и потом, уже громче, с баском. — Эта собака, Бейхами, говорят, в этом деле замешан.
— Будь он проклят! — прошипела Артемида, и тут Ана явно сдала, глаза замигали, ломоть хлеба выпал из рук.
— Ана, — повелительным металлом зазвучал голос хозяина, — меня зовут Радамист, ты моя племянница, прибыла из Фанагории, с Кавказа, к нам гостить... Запомни.
— А не опасно ли на этот остров, в логово этой собаки, лезть, и так сына потеряли? — недовольно глянула на Ану хозяйка.
— Замолчи, женщина! — сжал кулак Радамист.
— Дайте лодку, я сама поплыву, — взмолилась Ана.
— Пора спать, — встал Радамист, сделал несколько шагов к морю и, глядя в даль, громко. — Хм, вот дела... а я, да и никто другой, не посмел.
Только светало, когда разбудили Ану. Как родная, искренне суетилась вокруг нее Артемида, чувствовалось, что хозяева по-иному, чуть заискивающе и с изумлением, смотрели на нее.
— Ты девушка видная, броская, да и сглаз может быть, — говорила хозяйка, повязывая на шее Аны большой простенький полульняной, с запахом козьей шерсти, платок, тщательно скрывая под ним роскошные непокорные волосы и часть лица. — Да и загар тебе ни к чему, не для того твоя кожа.
Солнце было довольно высоко, когда проплывали Босфор, мимо покрытого маревом Константинополя.
— Что они делают? — вдруг воскликнула Ана, аж привстала.
— Эх! — сморщил лицо Радамист и с отвращением сплюнул за борт.
От Константинополя — туда и обратно — плыло множество людей. Из-за них Радамист изменил курс, обогнул громадную скалу, до которой плыли люди, и вошел в просторную ширь Мраморного моря.
— Теперь я сяду на весла, — предложила Ана.
— Сможешь? — с одышкой спросил Радамист и улыбнулся. — Знаю, что сможешь.
Солнце уже подходило к зениту, когда Радамист с нескрываемым волнением подавленно произнес:
— Вон остров!
Ана перестала грести, с надеждой увидеть на берегу брата и сестру, вглядывалась — ничего не видно.
Радамист остался в лодке, будто рыбачит, а Ана вплавь отправилась до острова с разведкой. Что бы ни случилось, Радамист должен ожидать ее до захода солнца. Но Ана вернулась очень скоро.
— Там никого нет, остров пустой, словно бежали, и все вверх дном, —тяжело дыша, говорила она, держась за борт.
— Залезай, залезай, — бросился помогать ей Радамист.
Стоя в лодке, Ана с глубокой тоской посмотрела на остров, закричав: «Аза! Бозурко!», потом, закрыв лицо, упала на дно и, сильно дрожа всем телом, горько зарыдала. А Радамист спешно сел на весла и стал яростно грести к дому, словно опаздывал; на лице его застыла гримаса, похожая на судорогу спасшегося от потопа. И когда разбежалась от гребли кровь, он резко опустил весла:
— Да что я, хуже девчонки, — грудным басом проворчал он и спешно повернул назад.
— Вы что? — очнулась Ана.
— У меня тоже на острове дело есть, посмотреть надо.
Они подошли к острову с противоположной стороны, там, где Ана никогда не была, куда их не пускали. Здесь берег был дикий, заросший, с большими каменными валунами. Спрятав лодку, первым сквозь непролазные колючие заросли пошел Радамист, за ним, боясь поцарапаться, осторожно пробиралась Ана. Вскоре вышли к высокому деревянному забору, огибая его, наткнулись на тропу и скрытый лаз. Просторный двор, какие-то бараки, зловонная тара, огромные черные и цветные мухи, от жира еле взлетают. В конце двора маленькая топь, с человеческими испражнениями, там кишат черви с палец величиной.
— Я не могу! — взмолилась Ана, уже давно закрывая платком нос и все лицо.
— Погоди... иди сюда. Помоги... Толкай, э-э-х! — они с трудом столкнули огромный глиняный чан с водой; обнаружился темный, глубокий колодец, откуда шел нестерпимый смрад.
— Ой! — отскочила Ана.
Радамист встал на колени, стал вглядываться вглубь, потом тыкал туда палкой, что-то в яму кричал.
— Что Вы делаете? Давайте уйдем отсюда! — стонала Ана.
— Иди сюда, смотри... Смотри, ты должна знать, что рабов ожидает, ты отсюда в шаге жила.
— Нет-нет! — отпрянула Ана.
— Смотри! Может, здесь твои брат и сестра.
Превозмогая отвращение, Ана наклонилась над узким кругом: в глубине тощий, уже посиневший затылок, от худобы выпирающие позвонки.
— Он уже мертв. Пошли к другим чанам.
— Что это? — истерично кричала Ана.
— Это знаменитые «соты Бейхами»!
Они опрокинули еще три чана, две ямы пусты, в третьей то же самое. Взялись за следующий, только освободили вход, склонились — навстречу дикий рык, клыкастый разъяренный оскал, огромные бешеные глаза. Радамист упал навзничь, а Ана, крича, побежала прочь, проворной кошкой забралась на забор и уже собралась перескочить, как глянув на море, застыла:
— Радамист! Корабли! Сюда идут корабли.
С помощью Аны, задыхаясь, с трудом вскарабкался Радамист на забор, вытирая со лба пот, застилающий глаза, глянул в направлении руки Аны.
— Императорский легион! — еще в большем страхе прошептал он. — Надо бежать, не то попадем тоже в ямы, — крикнул он, неуклюже спрыгивая с забора.
Уплыть не успели, их бы заметили и нагнали, поэтому остаток дня скрывались в густых прибрежных зарослях, затащив туда же лодку. Дважды слышали совсем рядом голоса: вначале с моря, видимо, остров огибали на лодках; а потом из зарослей, со стороны огороженной территории, и оттуда донесся истошный предсмертный крик.
Уплывали от острова, когда наступила глубокая ночь, в открытом море чуть не столкнулись с теми же кораблями, и если бы была луна, их точно заметили бы, а тут брызги от многочисленных весел, словно щедрый дождь, оросили Радамиста и Ану, прижавшихся в страхе ко дну своей небольшой лодки.
Лишь когда все стихло, продолжили они путь. За этот нелегкий день уже немолодой Радамист, видно, сильно устал, все медленнее и медленнее, тяжело дыша и охая, он всем телом ложился на весла.
— Давайте я погребу, — предложила Ана.
— Погреби немного, что-то я устал, — согласился Радамист, и, примостившись на корме, он немного поерзал и затих, склонив голову на грудь, сонно сопя.
А Ана мерно, сильно, долго гребла и чувствовала, что теплое морское течение, как и ночь назад, ей помогает, несет лодку через Босфора пролив, из Мраморного в Черное море. Позади остались редкие огоньки Константинополя, и только когда при выходе из Босфора в Черное море появились мрачные, страшные в ночи Кианейские скалы, Ана, боясь сбиться с курса, разбудила Радамиста.