— Да, — все еще сух голос Аны, — я помогла Вам расправиться с Басро Бейхами. А теперь как я найду сестру и брата? Только он знал их участь.
— Ну-ну, при чем тут я?! — возмутился Мних, а следом, шипя. — Знай, если бы Басро и Феофания были живы, то тебя, а может, и меня, уже в живых бы не было… Поняла? И запомни, впредь этих имен больше не называй, и вообще выкинь из головы. А сестру и брата твоих я уже ищу и даже примерно знаю, где они.
— Где? — воскликнула Ана.
— Сестра Аза — вероятно, на острове Крит, а брат Бозурко — где-то в Болгарии.
— Где этот остров Крит? Где Болгария? — заблестели глаза Аны.
— Ана, — тон Зембрия Мниха тоже изменился, они явно сходились. — Это нелегко. Крит и Болгария в разных местах, это иные, и теперь, к сожалению, не подвластные Византии страны.
— Я должна туда ехать. Я их выкуплю.
— Успокойся. Это огромные земли, и там тысячи людей. Мы не знаем, где они конкретно, но мои люди в поиске. Даю тебе слово… И если ты хочешь идти на помощь порабощенным родственникам, то поверь мне, самый верный и близкий путь к их освобождению лежит через императорский дворец. И ты не представляешь, как тебе повезло, какая выпала честь.
— Не нужны мне ваши дворцы, ваши императоры! У меня есть деньги… Кстати, сколько я выиграла? Ведь у нас был уговор.
— Скажу… Ставки еще не подсчитаны, но я ориентировочно уже знаю: тысяча — твои призовые, и еще минимум семь.
— Это ведь богатство! — заликовала Ана.
— Нет, — урезонил доктор. — Богатство — это деньги плюс власть. А просто деньги — порой кабала… Возьми свои мешки с золотом и отправляйся на поиски сестры и брата. Хе-хе, я посмотрю — далеко ли ты отъедешь, и отъедешь ли вообще?
Большой ком пробежал под белоснежной кожей шеи Аны, уголки ее алых губ опустились. Она решительно сделала пару шагов от Мниха, встала, и после долгой паузы, на выдохе, стоя спиной к доктору:
— Что мне делать?
— То, что я скажу.
— Значит, — очень тихо и печально молвила Ана, — вместо Бейхами у меня другой хозяин, и я та же раба; разве что тавро еще не поставили.
— Замолчи! — как обычно нервничая, на писк сорвался голос Зембрия Мниха. — Не упоминай это имя! А раб твой — я! Я! Я — твой раб! — пузырьки слюны выступили в уголках его рта, а он весь дрожал, так что брюшко тряслось. — Ты ведь не знаешь, а я в марафон отправил трех человек, чтобы тебя охраняли. Ты не знаешь, сколько я затратил сил и средств в поисках твоих брата и сестры. Ты не знаешь, чего мне стоило вызволить из рабства твоего Астарха. А он был не чей-то раб, а как военнопленный — префектуры, и клеймо города у него на плече до сих пор есть — как знак пожизненного рабства Константинополю. И только императорский указ его может освободить от рабства. А я его вызволил, раз тебе это было угодно, и на свой страх и риск поместил в больницу. Как ты велела, я разузнал поименно, где в рабстве люди с Кавказа. Вот их список. Наконец, этот дворец, а он стоит больше пяти тысяч, принадлежит уже тебе, и ты получаешь официальный статус византийки, а не какой-то угнанной с Кавказа рабыни. Это все — твое, вплоть до конюшен, прислуги, рабов! Я тебе это дарю, что ты еще хочешь?
Наступила долгая пауза, и только слышно, как натужно дышал Мних.
— Я хочу, — шепотом нарушила молчание Ана, — если все это так… чтобы семья Радамиста жила здесь, со мной.
— Пожалуйста! Ты здесь теперь хозяйка: сама решай, сама приказывай.
— Тогда еще… Я очень устала, нельзя ли хотя бы…
— Нет, — оборвал ее Мних. — Это воля императора… Его чувства должны возгораться, а не тлеть… Сейчас маг-индус и его юные феи поколдуют над твоей душой и телом, благо есть над чем, а я в это время постараюсь кратко изложить дела внутри византийского двора, и ровно на закате ты должна быть во дворце, тебя лично будет сопровождать евнух императора Константина Порфирородного.
— Евнух? — усмехнулась Ана.
— Чтоб ты знала, в Византии евнух блюститель ложа, блюститель тайн, одна из высших должностей империи.
— Значит, евнух проводит меня к ложу императора? — даже в гневе было прекрасно лицо Аны.
— Ана! — закричал Мних. — Я не знаю, куда тебя препроводят!.. Это император — пойми. Это его воля, это его страна, а вокруг нас его гвардия. И хочешь ли ты или я — это неважно. Есть воля императора Византийской империи, и она должна быть исполнена… Но у тебя есть шанс: ты умна, красива, смела и сильна, и я надеюсь — ты справишься… а я, я стараюсь помочь тебе, как могу.
— Вы пойдете со мной во дворец?
— Нет, я давно там нежеланный посетитель… Правда, надеюсь, не без твоей помощи, эти времена скоро пройдут, — лицо доктора довольно расплылось, и, словно перед лакомством, он сладко облизнул толстые губы. — Мы с тобой очень постараемся, и чтобы ты была более решительной — напомню: прямо или косвенно, но Константинополь и его владыки причастны к трагедии твоей семьи, и в любом случае в рабстве Вы оказались здесь… А теперь пора готовиться — император, да не один; и ждать они не любят. Пошли.
Хотя Ана и провела немало времени в этом дворце, теперь якобы принадлежащем ей, а в эти полуподвальные помещения не спускалась. Она боязливо озиралась, а Мних, дергая, как ребенка, вел ее вглубь. Наконец со скрежетом отворилась тяжелая дверь. В нос ударил пряный запах. Полумрак, и только в углах горят факелы. Где-то ласково струится вода, а прямо посередине зала, на коврах, подвернув под себя ноги, сидит очень худой, бородатый, почти голый старик.
— Садись здесь, — прямо напротив старика усадил доктор Ану.
Обветренное, сморщенное лицо старика было безучастным, и лишь в узких разрезах глаз мелькнули огоньки. Старик, что-то бормоча, повел перед Аной руками, потом сунул в рот длинную трубку и выдохнул в ее лицо густые клубы слащаво-приторного дыма, и в этот же момент доктор поводил перед носом Аны рукой с ватным тампоном.
И без того усталую Ану сразу же склонило ко сну, да так, что она не могла этому противиться. И проваливаясь в никуда, сквозь бормотание старика она одно лишь запомнила — голос Мниха:
— Делай то, что я велю, делай… Это во благо твое и мое, ради тебя и меня… Мы едины.
А проснулась она наверху, в своей светлой спальне, прямо в теплой воде, и вокруг нее юные смугленькие, красивые феи, водят вдоль тела мягкими пальчиками, будто маленькие рыбешки приятно щиплют все ее тело, напевают забавную песнь.
Потом две женщины занялись волосами Аны, а другие обдавали ее благовониями. И под конец пожилая мастерица, как скульптуру, осмотрела со всех сторон ее тело, даже много раз кое-где потрогала; велела помощницам накинуть на плечи Аны мягкую алую бархатисто-шелковую нежную ткань, и прямо на ней, обозначая сказочно-девичьи контуры изящного тела, стала прошивать ее тонкими золотыми нитями.
Когда женщины, закончив старания, расступились, Ана глянула в большое привезенное с далекого Востока серебряное зеркало — и себя не узнала: перед ней стояла грациозная, строгая, уже повзрослевшая женщина, а не озорная, бойкая девушка.
Как раз в этот момент бесшумно вошел в зал Зембрия Мних. От вида Аны он не только застыл в онемении, но даже невольно отпрянул, и заметная тень страдания, ревности и злобы исказили его широкоскулое лицо.
— Ана! — выдавил он из себя. — Ты неотразима! — и тут же, прикрывая лицо, как бы скрываясь от действительности. — Какой я дурак… как я несчастен!.. За что?! За что? — выскочил он из зала, однако вскоре вновь вбежал, весь потный, взъерошенный. — Тебя ждут, уже приехали!
Он бросился к Ане, как бы выражая отеческую заботу и пытаясь привлечь ее взгляд, однако Ане была уже противна эта опека, казались фальшивыми все эти реплики и жесты. Может, она еще и не презирала своего благодетеля, но он уже был для нее мелким, если не ничтожным; в свою угоду он толкал ее в самое пекло, и лишь одно с азартом разжигало ее — ей предстоит встреча и вероятная борьба не с заурядными людьми, а со знатью великой Византийской империи.
— Я буду ждать тебя. Молиться за тебя, — суетился вокруг нее Мних, пытаясь всеми частями тела коснуться этого очарования.
Ана ни слова не проронила, только свысока, надменно бросила в его строну косой взгляд, локтем отстранила и горделиво тронулась .
— Стой! — когда уже Ана была у самого выхода, тонко завизжал Мних. — Я сейчас! — он бросился в боковую дверь, взмокший от пота, вернулся нескоро; держа на дрожащих вытянутых руках что-то блестящее. — Ана, вижу, презираешь, — срывался его голос. — Но это последнее, что я могу сделать для тебя, — он торжественно поднял руки и, сам зачаровываясь, глянул на большой граненый рубиновый камень, обрамленный в золотую цепь с белыми бриллиантами. — Этот бесценный камень — подарок индийского махараджи одному из моих предков за излечение от тяжелой болезни. Только у нас он хранится более трехсот лет. Такого камня нет в Византии, а значит и в ближайшем свете, — окреп голос Мниха. — Я этот камень дарю тебе, как высший знак, чтобы во дворце все поняли, каких ты княжеских кровей.
Все-таки податливы женщины к лести, к роскоши и блеску: растрогалась Ана, обняла на прощание доктора, даже в щечку поцеловала, а Зембрия Мних тоже пустил слезу, под локоть провожал Ану, на ухо шептал:
— Как будет, что будет — не знаю, держись; я верю в тебя и надеюсь…
Почти тысячелетие просуществовала Византийская империя, и редкий год в истории этого государства проходил без ложных и настоящих заговоров и переворотов. Одна династия сменяла другую, на смену одному императору приходил другой, и тогда из дворца и от богатой казны отстранялись одни, приходили другие, и обычно победители, по традиции, боясь мщения, были безжалостны к побежденным. Последних в лучшем случае постригали в монахи и ссылали на далекие острова, а чаще выкалывали глаза, отрубали руки и даже головы.
Словом, борьба за власть испокон веков жестока. Однако так случилось, что к середине десятого века дворцовый переворот в Константинополе произошел с ведома и с участием самого императора Константина VII Порфирородного.