Понял ли он, о какой именно комнате идет речь? Может, нужно объяснить? Но Паркер тяжело вздохнул, отстранился, и сразу стало ясно, что объяснять ничего не надо. Он точно знал, что за комнату она обнаружила. Эбби боялась, что стыд встанет между ними непреодолимой стеной. Паркер повернулся, лицо оставалось спокойным, однако глаза смотрели с пронзительным вниманием. Привлек Эбби к себе, обнял, и теснившиеся в сознании вопросы отступили – в эту минуту хотелось молчать, ощущая его близость и тепло. Пытаясь успокоить, Паркер погладил ее по волосам. Он взял на себя роль защитника, и Эбби вдруг подумала, что не достойна сочувствия. Неостывший гнев и ненависть к собственным обидчикам больше не имели значения. Все, кроме Паркера, казалось мелким и неважным. Мысли о себе растворились, хотелось одного: любой ценой сберечь и оградить его. Новая ненависть наполнила душу. Чувство справедливости взывало к отмщению, а для этого требовалось выяснить, кто совершал зверские пытки, кто причинял боль и увечья. Всем своим существом Эбби стремилась призвать преступников к ответу.
– Все хорошо, Эбби, все будет хорошо, – промолвил Паркер и снова провел ладонью по ее волосам, однако от нее не утаились ни его сомнения, ни вырвавшийся из груди печальный вздох.
– Родители умерли, когда мне было десять лет. Единственным родственником оставался дед, поэтому пришлось переехать в его поместье. Он был богатым уважаемым человеком. До этого я видел деда лишь однажды: отец его ненавидел. Прежде чем поступить на работу в музей, он преподавал историю в частной школе. – Паркер говорил спокойно, монотонно и безразлично, как будто читал ресторанное меню.
– Твой дед был директором?
– Да. Думаю, пришел в музей, потому что очень любил его. Отец много об этом рассказывал. Дед определил меня в школу Черчилл, однако я отказался подчиниться. Раньше меня учили дома, поскольку по роду работы родителям приходилось много путешествовать. Оказываясь в новой, незнакомой стране, я с трудом вписывался в местную школьную систему, да и с детьми сходился нелегко. А дед верил в дисциплину, во всем руководствовался строгими правилами и не скрывал своего разочарования. Мы плохо ладили. – Паркер снова вздохнул и слегка отвернулся – так, чтобы Эбби не смогла смотреть ему в лицо.
– Что же ты сделал? – Она вспомнила своего отца, подумав, до чего же ей повезло. Попыталась обнять Паркера, однако тот отступил и нервно стиснул руки.
– Начал пропускать школу и подружился с одним мальчиком. Нейтан месяцами жил на улице, потому что убежал из дома. Время от времени я приглашал друга к себе, чтобы он смог принять горячий душ и поесть. Однажды деду позвонили из школы и сообщили, что я пропустил занятия, сказавшись больным. Он вернулся домой, увидел в моей комнате Нейтана в одном полотенце и обезумел от бешенства.
– Почему?
– Я пытался что-то объяснить, но дед не хотел меня слушать. – Паркер перевел дух и взглянул блестящими от слез глазами.
– Что же случилось с твоим другом Нейтаном?
– Я хотел его найти, но не смог. Нейтан исчез. Постоянно спрашивал деда, не знает ли он, куда тот пропал. Может, вернулся в семью? Однако в ответ слышал лишь строжайший приказ забыть обо всем. Нейтан пропал, и дело с концом.
– Но ведь это не так? – тихо спросила Эбби, видя, что Паркер с трудом сдерживается.
– Я не смирился, еще больше замкнулся и отдалился от деда, – ответил он. – Пришлось вернуться в школу. Директор Джеффри Стоун проявлял ко мне особое, отвратительно пристальное внимание, и я понимал, что ему нужно. Однажды увидел, как он тайком фотографирует мальчиков в раздевалке, и пригрозил сообщить деду – они были знакомы. В ответ Стоун выдвинул ультиматум: или я подчинюсь его желаниям, или он сломает мне жизнь. Я понятия не имел, о чем он говорит, и отказался исполнить требование. После этого Стоун пошел к деду и заявил, будто поймал меня с одним из мальчиков. Вскоре дед взял меня в музей после закрытия и привел в тайную комнату… в ту самую комнату. Я увидел Нейтана – точнее, то, что от него осталось. Удивительно, что в теле еще теплилась жизнь. Руки Нейтана были связаны за спиной и прикреплены к центральной балке. Он висел так уже много дней, ведь я давно не мог найти его. Несчастного морили голодом, избивали… и даже хуже.
– Господи! – в отчаянии воскликнула Эбби. Ей так хотелось обнять Паркера, утешить его и согреть.
– Они заставили меня наблюдать, как Нейтан признается в своих чувствах ко мне, а потом терзали его на моих глазах. Один из присутствующих зачитывал список грехов, которые Нейтан якобы совершил. Так они всегда делали.
По щекам Паркера текли слезы, однако голос по-прежнему звучал бесстрастно:
– Там находился врач. Он привязал к ногам Нейтана груз, и плечи вырвались из суставов. Мой друг кричал от боли, умолял сжалиться над ним, а к утру умер. Я не находил себе места от горя и тоски, а дед заявил, что так наказывают людей, подобных Нейтану, – тех, кто не желает исправляться. Некоторое время я пытался делать вид, будто не произошло ничего особенного. Пойми, мне не к кому было обратиться за поддержкой. За мной постоянно наблюдали – в школе, дома. Везде. Я жил в постоянном ужасе. Лишь через несколько месяцев кто-то нашел у реки, в заброшенном доме, тело Нейтана. Один из тех, кто истязал его, забрал у него органы.
– Для чего? Что он с ними сделал? – прошептала Эбби.
– Доктор сказал мне, что они хранятся в лабораторном холодильнике и будут использованы на уроках биологии. Мол человеческие органы очень похожи на органы свиньи, и тринадцатилетние дети не заметят разницы.
– Почему они тебя преследовали?
– Я не вписывался в систему, плохо учился в школе. Честно говоря, думаю, это было неизбежно: дед так глубоко погряз в пороке, что не видел ничего, кроме тьмы. Для него я был не близким родственником, не родным внуком, а очередным развращенным подростком. Когда Джеффри Стоун рассказал о своих подозрениях, дед даже не усомнился. Снова привел меня в музей, где терзали другого мальчика, а потом еще одного. Эти люди пытались привлечь меня на свою сторону, заставить причинять боль, но я не мог. А когда мальчиков не стало, принялись за меня.
– Зачем?
– Считали, что поступают правильно, исполняют некое высшее предназначение. Искаженно воспринимали религию. Школьный священник был одним из них. Прежде чем начать пытки, эти люди пели хоралы и совершали странные ритуалы. Утверждали, будто подобные жертвенные церемонии уходят в глубину веков. Дед вербовал единомышленников, используя школьные связи. Все они учились в закрытой школе Черчилл, а некоторые даже работали там учителями. Его и самого привлекли таким же образом. Однако они обманывали себя: ими руководило не желание сделать кого-то лучше, а чудовищное стремление к насилию и жестокости. Я видел каждого члена тайного общества в истинном обличье.
– Тебя долго терзали? Как ты сумел вырваться?
– Не знаю, сколько я там находился. Помню все, что они творили с Нейтаном, а пытки других мальчиков и собственные мучения сохранились в памяти лишь отдельными эпизодами. Помню, что висел, как стреляли мне в плечо из арбалета, жгли, резали, били. Но острее всего помню боль. – Паркер посмотрел на руку и несколько раз сжал и разжал кулак.
– Паркер, я… – Эбби больше не могла слушать. Не знала, что сказать – нужные слова не находились. Бессилие, полное бессилие. – Как тебя зовут на самом деле?
– Себастьян… Наверное, ты считаешь меня слабым, ведь я не обратился в полицию…
– Нет, что ты! Клянусь, что не думаю ничего подобного! Ты был ребенком. Даже представить не могу…
Эбби солгала. Сама знала, что значит молчать из страха, когда отчаянно хочется кричать, но голос пропал. А ей хотелось одного: уничтожить тех людей, которые пытали Паркера.
– Убийства, о которых сообщают в новостях… Убиты твои палачи?
– Да, – кивнул Паркер, сгорая от стыда.
Эбби схватила его за руку и изо всех сил сжала ладонь, стараясь убедить, что стыдиться нечего. Он взглянул полными гнева и печали глазами. Она понимала, что признание должно повергнуть ее в шок, внушить отвращение и ужас, но ничего подобного не ощущала. Знала, каково это – остаться жертвой, раствориться в бессилии, утонуть в ненависти к себе – и радовалась, что Паркер не позволил окончательно себя уничтожить. Не просто радовалась – гордилась.
– Пожар в музее произошел неспроста? – вдруг спросила Эбби.
– Мне нужно было не только спастись самому, но и остановить злодеяния. А для этого требовалось разворошить змеиное гнездо, чтобы им негде было проводить свои зловещие сборища. Надеялся, что полиция обнаружит тайную комнату и начнет расследование.
– Как же тебе удалось убежать?
– У деда неожиданно проснулась совесть. Он попросил прощения, развязал меня и вышел из комнаты, велев спрятаться. А я сумел совершить поджог, выбрался из здания и убежал.
– Куда?
– Сначала в церковь, поскольку не знал иного места. Понимал, что они начнут искать меня, и старался скрыться. Священник и его экономка, миссис Уилсон, заботились обо мне до восемнадцати лет, а вскоре я получил оставленное родителями наследство.
– А что же дед?
– Я разговаривал с ним лишь раз. Он позвонил, плакал, умолял о прощении, попытался облегчить совесть рассказом о других жертвах, но я повесил трубку. После его смерти выяснилось, что он завещал мне почти все свое состояние. Однако оставил средства и на ремонт этого проклятого музея. – Паркер повернулся, уже не стесняясь слез, и положил руки ей на плечи. – Мне казалось, будто все уже позади, что я справился, но когда узнал, что он это сделал…
Эбби обняла, его как маленького ребенка, и стала гладить по голове.
– Теперь уже все в порядке.
– Я должен был это сделать… но… еще не конец. Обещаю, что, как только отомщу последнему из чудовищ, сразу сдамся в полицию.
– Нет, ты должен остаться со мной.
– Все, что я сотворил…
– Порой люди вынуждены совершать дурные поступки, но от этого сами они не становятся плохими. Я тоже поступала плохо. – Эбби замолчала, понимая, что сейчас не время для рассказов о своем темном прошлом, а потом продолжила: – Ты хороший, я точно знаю…