– Черт, он же коп! – вдруг воскликнул кто-то, и избиение сразу прекратилось.
Бумажник выскользнул из кармана Эдриана и предательски раскрылся, явив жетон на всеобщее обозрение. Надо было оставить его в управлении. В организме возник нейрохимический дисбаланс, и понизить его уровень могли только боль и унижение. Эдриан давно понял и принял эту свою особенность. Он болезненно зависел от прилива крови и острых ощущений, вызванных побоями, и ощущал реакцию на стресс, напоминающую острое сексуальное возбуждение, лишенное интимных проявлений и вожделения. Таким способом удавалось забыться. Эдриан объяснял особенность двумя факторами: собственной предрасположенностью к наркотикам и дурным влиянием семьи. Вынужденный постоянно контролировать ситуацию, с ранних лет заботиться о себе, в прямом и переносном смысле исполнять роль отца, время от времени он нуждался в утрате самообладания. Не мог позволить себе допустить в собственное тело что-нибудь сильнее алкоголя, а в тех исключительных случаях, когда подобный грех случался, раскаяние оказывалось более мучительным, чем любой синяк. Вспоминались страшные сцены, когда отец – истощенный и утративший даже отдаленную связь с реальностью – размахивал ножом, раня любого, кто попадал под руку, в том числе и Эдриана. А в случаях, подобных этому, он точно знал, что не нанесет вред никому, кроме самого себя. Это была доза, не более. Отец часто повторял, что неистребим, как таракан. Когда владелец бара помог Эдриану встать и проводил к выходу, он вовсе не ощущал себя неистребимым.
Эдриан плелся домой. Искал темную часть улицы – фонарь сломался как раз напротив его окон. Он различал силуэты, даже почти видел тротуар. Глаз распух настолько, что ощущалось, как давят веки, сомкнутые скопившейся под кожей кровью. Ресницы уже не разлеплялись. Надо было выпить еще пару стаканов, а уже потом затевать драку. Обычно в подобной ситуации он и сам не знал, получил ли сотрясение мозга или просто сильно опьянел. Но сейчас оказался настолько трезвым, что захотел присесть. Увидел крыльцо знакомого магазина «Дядюшка Мак» и побрел к нему. Ступеньки ближе, чем земля; к тому же, опускаясь, всегда можно ухватиться за дверь. Дверь оказалась закрытой, и Эдриан прислонился к ней спиной; даже с опорой путь показался мучительно долгим. Кровь уже перестала капать из носа, но ребра болели, хотя перелома не было. Он знал, что такое сломанные ребра. И все же каждый вздох давался с трудом. Внезапно дверь отодвинулась, и Эдриан оказался на полу: лежа на спине, как опрокинутый таракан, он смотрел на продавщицу.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она, присев на корточки и глядя ему в лицо. Кроме них, здесь никого не было, да и свет девушка уже выключила.
Эдриан попытался глубоко вздохнуть, чтобы встать, а она сидела на корточках и смотрела, как он беспомощно возится на полу.
– Не хотел вас потревожить. Простите.
– Ничего страшного. Входите. Давайте помогу. – Продавщица улыбнулась и взяла его за руку. Он вошел внутрь, пытаясь понять, что она вообще здесь делает.
Девушка открыла большую зеленую дверь в глубине магазина и помогла ему спуститься по ведущим в подвал ступенькам. В дальнем углу комнаты Эдриан увидел раскладушку и вспомнил, что, когда бы он ни зашел в магазин, продавщица постоянно была в одной и той же одежде. Она здесь жила. За занавеской скрывался крошечный туалет с раковиной, а на тумбочке стоял электрический чайник. Девушка сразу его включила. Прислонившись спиной к стене, Эдриан смотрел, как она взяла полотенце, достала бинты, налила в миску горячую воду, собрала все это на подносе, а поднос поставила на пол рядом с ним. Прежде он никогда не обращал внимания на продавщицу. Она оказалась молодой, с темно-карими, почти черными глазами.
– Это необязательно, я могу сделать все сам, дома, – смутился Эдриан.
– Пожалуйста, позвольте мне. – Она улыбнулась и опустила полотенце в горячую воду.
Он сморщился от обжигающего прикосновения. Девушка вытерла кровь у него под носом и на губах. Подошла к раковине, прополоскала полотенце под струей холодной воды и протянула, чтобы Эдриан положил компресс на глаз. Даже легкое движение причинило боль. Он сморщился и машинально схватился за бок. Она медленно расстегнула пуговицу у него на воротнике, а потом осторожно занялась остальными.
– Почему вы мне помогаете?
– Вы всегда добры ко мне. – Она улыбнулась.
Эдриану стало неловко. Он видел ее редко, а она эти короткие встречи запомнила. Пока ее пальцы легко касались его измученной кожи, Эдриан своим единственным глазом взглянул на нее по-другому. Девушка оказалась очень хорошенькой. Он ни разу не видел ее с распущенными волосами – всегда только с тугим пучком на затылке. А сейчас длинные густые пряди спускались на колени. Эдриан всегда ненавидел себя за слабость: любое проявление женственности порождало острое желание, будто мужская реакция существовала сама по себе и не поддавалась контролю. Дыхание по-прежнему давалось с трудом, а когда девушка раскрыла на груди рубашку, ссадины и синяки предстали в своей первозданной красе. Она слегка надавила на ребро, и Эдриан опять поморщился.
– Перелома нет, – прошептал он сквозь боль.
– Все равно перевяжу, чтобы поддержать. – Она посмотрела ему в лицо.
– Вы очень хорошо говорите по-английски.
– Спасибо. – Она отвела взгляд. – Встаньте, пожалуйста.
Эдриан поднялся. Двигаться становилось труднее. Девушка сняла с него рубашку и бросила на кровать. Пятна крови на ткани смешались с алкоголем: пока он лежал в баре на полу, окружающие поливали его из своих стаканов. Сколько добра перевели напрасно! Она начала бинтовать и, когда приходилось за спиной перекладывать бинт из руки в руку, оказывалась совсем близко. Как всегда, Эдриан не сдержался, наклонился и поцеловал ее. Она отпрянула от него в изумлении.
– Простите. Сам не знаю, почему это сделал. Нет, знаю. Вы очень красивая, а я – идиот.
Она закрепила бинт и отошла к раковине, чтобы вымыть руки.
– Вы выглядели так, словно нуждаетесь в помощи. Надеюсь, я не ввела вас в заблуждение?
– Больше не повторится, обещаю.
– Считаете меня красивой? – Девушка улыбнулась.
– Да.
Она сняла с себя футболку, оставшись в одной юбке.
– Зачем это?
– Вы мне нравитесь, и вы добры ко мне.
Эдриан снял с кровати вязаное одеяло, подошел к девушке и укутал ее.
– Не надо этого делать. Мне не следовало вас целовать. Простите. – Он приподнял ее лицо за подбородок и снова поцеловал, теперь уже в лоб. Темные глаза девушки блестели от подступивших слез. Только бы не заплакала! Тогда он почувствует себя полнейшим кретином и подлецом. Эдриан обнял ее, а она уткнулась лицом в его голую грудь.
– Даже не знаю, как вас зовут.
– Меня зовут Ева.
Он стоял, прижимая ее к своему избитому телу, но чувствовал себя не самым больным существом в этой комнате.
Глава тридцатаяДочь
Смех. Его можно выдержать. Имоджен вставила ключ в замок, отперла дверь и вошла. Осторожно, стараясь не наступить на одну из многочисленных маминых кошек, перешагнула через стопки старых газет и пустые бутылки. Смех доносился из гостиной. Захотелось сразу повернуться и уйти – как во время каждого приезда к матери. А ездила она семь раз в неделю.
– Имми! Имми! Это ты? – раздался из комнаты возбужденный голос.
Имоджен замерла, собираясь с духом, а потом умело изобразила беззаботную улыбку и открыла дверь. Айрин – ее мама – сидела на диване рядом с женщиной примерно такого же возраста. Гостья держала в руках вещи Айрин – точнее, то немногое из вещей, что еще оставалось в доме.
– Привет, мам. Как зовут твою подругу? – Имоджен посмотрела на гостью, которая упорно пыталась отвести взгляд.
– Это Уэнди-Джулия. Мы встретились в библиотеке.
– Позвольте мне вас проводить, Уэнди-Джулия. – Имоджен распахнула дверь, и женщина вышла в прихожую, по-прежнему прижимая добычу к груди. Возле входной двери Имоджен преградила ей путь:
– Вещи можно положить сюда, на стол.
– Она сама предложила, сказала, что я ее выручу.
– А меня выручите, если оставите все это в доме.
Имоджен достала полицейский жетон. Гостья испуганно охнула и немедленно повиновалась. История продолжается, подумала Имоджен, запирая дверь. Мама постоянно подбирала бродяжек и отдавала им все, что имела. Однажды, еще в детстве, дочь пришла из школы и обнаружила, что в ее спальне поселился бездомный мужчина. А женщины в округе, не стесняясь, щеголяли в шарфиках и украшениях, которые Имоджен дарила маме на Рождество. Вскоре Имоджен перестала покупать приличные вещи. Мама болела – но не той болезнью, при которой можно приклеить пластырь и поставить градусник, и даже не той, какую можно заметить. Диагноз менялся каждые несколько лет. Имоджен ненавидела любые диагнозы: они что-то означали лишь до тех пор, пока симпотомы болезни не получали нового определения. После этого вам на лоб приклеивали новый ярлык.
– Останешься к обеду, Имми? – Лицо матери светилось нежностью.
Улыбка всегда радовала. Предугадать настроение было невозможно, а потому Имоджен ценила те редкие моменты, когда мама улыбалась.
– Нет, мам, сегодня не могу. Надо работать.
– Черт возьми, и так постоянно! Ни во что меня не ставишь! Знаю, что только и ждешь моей смерти.
– Почему я жду твоей смерти?
– Я – камень у тебя на шее. Даже не хочешь со мной пообедать. – Мать зарыдала.
– Конечно, хочу, – успокоила Имоджен, села рядом и принялась гладить ее по голове. Айрин заморгала, изо всех стараясь вести себя нормально. – Ты давно знакома с Уэнди-Джулией?
– Только сегодня ее встретила. Она так мила, предложила раз в неделю приходить ко мне и наводить порядок в доме. Рассказала, что еще в утробе матери съела свою сестру-близнеца. Представляешь? Поэтому у нее такое чудное имя: мать дала сразу оба! – Айрин говорила с воодушевлением, уже забыв о недавней вспышке.
– Очень жаль, мам, но мне действительно придется уехать после ленча.