— Заборчик мы починим, вы не волнуйтесь. Вон, Василий Дмитрич и починит. Он у нас рукастый! Всё умеет, и по столярному делу, и по строительному, даже в электричестве разбирается, — рекламировал Митрича председатель Звениконь.
Дядь Вася довольно сопел, пускал дым кольцами и важно поглядывал то на явно давно не чиненую крышу, то на заросли травы перед домом, то косился на меня, когда я не видел, по его мнению. Видимо, проверял мою реакцию на жеребцовское гостеприимство.
М-да, оказался бы на моём месте столичный мальчик Егорка, не удивлюсь, если бы он тут же и сбежал, роняя туфли, подальше от деревенской романтики. Хотя пацан армию отслужил, может, и сдюжил бы. Я так точно не сбегу.
— Не переживайте, починим, — засуетились председатель, заметив выломанную штакетину. — Мальчишки балуются, — смутился Иван Лукич. — Мы вам вот тут веточку вишенки подпилим, они и не будут лазать, — смущённо стрекотал Звениконь.
Я продолжал молча наблюдать за представлением, медленно продвигаясь вслед за мужчинами в сторону дома. Иван Лукич снял со столбика привычный деревенский запор: петлю из проволоки, толкнул калитку, и она едва не пришибла незадачливого председателя.
— Ох, я кому-то задам! Никаких отгулов, ироды! Если учитель смоется, вы у меня премий пятилетку не увидите, — тихо прошипел Звениконь. — Я тебя что просил?
— Так я Фёдора отрядил на это дело, — громким шёпотом оправдывался Митрич.
Шёпот у него выходил так себе, но я делал вид, что любуюсь видами и ничего не слышу.
— Митрич! Это что за саботаж? — повысил голос председатель, когда калитка всё-таки распахнулась, но при этом повисла на одной петле. — Простите, Зинаида Михайловна! — сконфузился от собственного выражения.
— Да ничего, я привыкла, — пропела фельдшерица.
Только сейчас я заметил, что девушка вышла из машины и вместе со мной наблюдала за театром двух актёров, но за нами не пошла.
— А я чего? Это всё Рыжий, — философски заметил Митрич.
— Рыжий — это Фёдор? –уточнил я, пытаясь разобраться в местной Санта Барбаре.
— Рыжий — это Николаич, а Фёдор — балбес, — категорично заявил дядь Вася.
После этого я оставил попытки понять, о ком идёт речь. Потому познакомлюсь.
— Вы проходите, Егор Александрович, — натужно улыбаясь, председатель пригласил меня во двор. — Вот там туалет. Ключ… куда я задевал ключ… — Звениконь зашарил по карманам, сам же в это время продолжал выпытывать у Митрича информацию. — Вы уж простите, удобства у нас деревенские, громко мне, и тут же потише дядь Васе. — Ты ему всё объяснил?
— Объяснил, — кивнул Митрич. — А толку?
— Пьёт?
— Пьёт, — подтвердил Митрич.
Председатель тоскливо вздохнул, покосился на меня и поднялся на крыльцо, вытащил ключ из кармана и принялся тыкать в замочную скважину.
— Да не переживайте вы так, починю, — утешил я моих сопровождающих.
И Митрич, и Звениконь тут же смолки, скептически глянули на меня, но комментировать заявление столичного гостя не стали. Я ухмыльнулся: на лицах мужиков читался откровенный скепсис. Ну, поживём — докажем. Главное, чтоб в этой халупе инструменты были. Сделал себе мысленную пометку спросить у Митрича, где раздобыть хотя бы молоток и гвозди, заодно и тряпку с ведром. Думаю, внутри дом такой же запущенный, как снаружи.
— Ну вот вы и дома, Егор Александрович, — радостно возвестил председатель, распахивая двери. — Проходите, не стесняйтесь. Вот тут, значит, сени. Полочка, вешелочка. Печка, стало быть. Дровами мы вас обеспечим, вы не сомневайтесь.
— Готовит в печи надо? — немного напрягся я.
В своей жизни я чего только не пробовал, много чего умел. Но вот готовить в настоящей русской печи не доводилось.
— Что вы, что вы, — замахал Иван Лукич. — Тут у Таисии и кухонька за занавесочкой, и печка электрическая. Вот она, плиточка, и посуда имеется.
Иван Лукич тут же щёлкнул кнопкой, демонстрируя наличие в ломе света.
— Кто такая Таисия? Это вы меня к ней подселяете, что ли? — удивился я.
Честно говоря, не хотелось бы иметь в соседках любопытную бабульку, сующую нос в мои дела.
— Так померла Таисия, — провозгласил Митрич. — По этой весне и померла. Дом ничейный и стоит с тех пор. Семьи у неё не было, теперь, стало быть, учительский дом будет. Принимай, Егор Ляксандрыч.
С этими словами Митрич решительно отдёрнул занавеску, которая отгораживала импровизированную кухоньку от общей комнаты. И театрально махнул рукой, указывая на квадратные метры деревенской избушки.
— Ой, мамочки, — неожиданно взвизгнула Зина за моим плечом, непонятно когда объявившаяся в доме. — Покойная Таисия вернулась! И гроб с собой приволокла!
— Зинаида Михална, — укоризненно начал председатель. — Как вам не сты-ы-ы-ы… — завыл Звениконь, тыча пальцем в гроб, который стоял по центру комнаты.
В том гробу вместо царевны лежала старушка божий одуванчик в белом платочке, с улыбкой на сухих бесцветных губах, с букетиком полевых цветочков в руках, скрещённых на груди.
Глава 5
— Ы-ы-ы-ы… — тянул на одной ноте председатель, потом вдруг внезапно заткнулся и растерянно произнёс. — Это не Таисия.
— Знамо дело, — подтвердил Митрич. — Таисия и при жизни-то красавица не была, а как померла, так и вовсе подурнела. Ну-ка, посчитай, сколько с весны-то прошло? Да и как бы покойница сюда пробралась? Ещё и с гробом? — дядь Вася почесал затылок.
— С-с-с-с… — засвистела возле меня Зинаида, которая от испуга ухватила меня за руку и теперь не отпускала.
— Чего ссыкаешь? Нормально говори, — буркнул Митрич.
— Степанида! — выкрикнула Зиночка.
— Чего Степанида? Думаешь, она приволокла гроб с покойницей? А что, Стёпка может, — задумчиво протянул Митрич. — Она по молодости ого-го, огонь-баба была… А со Таиской они завсегда в контрах были. Мужика по молодости не поделили, вот и лаялись на пустом месте, — пояснил знаток женской натуры.
Я молчал, не встревая в дискуссию, разглядывал бабку, лежащую в гробу, и что-то в ней казалось мне неправильным. Вот будет весело, если я оказался в какой-нибудь альтернативной реальности, и сейчас покойница восстанет из гроба, да как пойдёт всех кусать. Хотя нет. Это уже на апокалипсис с зомби похоже.
— Это из-за кого, из-за дядь Коли, что ли? — полюбопытствовала Зина, дослушав до конца рассуждения Митрича.
Я с удивлением покосился на девушку: интересно всё-таки устроен женский мозг, только что орала, вон, даже руку мою до сих пор не выпустила, а стоило услышать сплетню, сразу весь страх прошёл.
— Не, Стёпка за Кольку назло мне вышла! — горделиво приосанившись, заявил дядь Вася. — А Таисия…
— Да кому ты сдался, конь плешивый! — раздался сердитый незнакомый женский голос. — Я за Колю маво по любви вышла! А Таська твоя стерва была, стервой и померла!
— Ы-ы-ы-ы… — завыл Иван Лукич, выпучив глаза, тыча пальцем в сторону гроба.
— Лукич, ты чего глаза пучишь? Сердцем, что ли, плохо? Зинка, хватит орать, не видишь, председателю поплохело. Давай, качай его. Ещё помрёт, неровен час, куда нам без председателя тогда?
Я переводил ошалелый взгляд с бабки, восставшей из гроба на заикающегося Ивана Лукича, который побледнел до синевы и застыл памятником Ленину, вытянув руку вперёд. Только впереди у него оказалось не светлое будущее, а сухонькая старушонка с цветами, презрительно скривившая губы.
— Ты, Митрич, дураком был, дураком и помрёшь, — фыркнула бабулька.
— Говорю же, любила меня, — дядь Вась выкатил грудь гоголем. — Вона как ярится!
— Степанида Фёдоровна! — воскликнула Зиночка, и покрепче прижимаясь пышной грудью к моей руке
— Какого чёрта, дуры ты старая⁈ — внезапно заорал председатель отмерев. — Ты зачем сюда гроб притащила? А?
— Дык примерить, — спакойненько так заявила бабка. — Слышь, сынок, подай-ка мне руку. Что-то вылезти не могу.
— Я? — уточнил я.
— Ты, ты. Митрич старый конь, а Лукич — председатель! — пояснила бабка.
Я аккуратно отцепил от себя Зиночкину ладошку, шагнул к гробу. Легко подхватил бойкую старушку подмышки, вытащил её из домовины и поставил на деревянный пол.
— Ох, ты ж, силён! — совсем по-девичьи хихикнула недавняя покойница. — Спасибо, милок. — Так, ты, стало быть, наш новый…
Договорить Степанида не успела, позади меня раздался глухой стук, я стремительно обернулся и увидел на полу председателя.
— Слабак, — чиркая спичкой о каблук сапога, констатировал Митрич.
— Да вы чего стоите? — рявкнула Степанида. — А ну, Михална, сердце глянь! Ох, ты ж, несчастье-то какое! — запричитала бабулька.
— Ой! — пискнула Зинаида и кинулась к посиневшему Ивану Лукичу.
Дрожащими пальцами девчонка принялась развязывать тугой узел галстука, короткие ногти цеплялись за ткань и срывались. Не раздумывая, я присел рядом, дёрнул, освобождая горло председателя.
— Спасибо! — Зиночкины пальцы прижались к вене на красной шее Звениконя. — Фух… Стучит!
— Стучит? — грозно переспросила Степанида.
— Стучит! — уверенней произнесла Зинаида. — Его надо положить куда-нибудь… Не на полу же… Нехорошо как-то…
Девушка растерянно окинула взглядом пустую комнату, а потом мы все как-то не сговариваясь, посмотрели на пустой гроб.
— Ну а что, хорошая домовина. Качественная. И подушечка красивая, — высказал всеобщее мнение Митрич. — Хватай за ноги, Ляксандрыч, а я за плечи.
— Нет, Митрич, давай ты за ноги, я-то помоложе буду, — не стал говорить и посильнее, чтобы не обидеть мужичка.
— Ишь ты… помоложе, — добродушно буркнул дядь Вася. — Посмотрю я, как ты с топором управишься, потом и поговорим. Раз, два, взяли, — скомандовал Митрич.
Мы подхватили обмякшее тело председателя и под руководящие реплики женщин перенесли и уложили Ивана Лукича в гроб.
— Фух, ну и здоровый же лось, — прихватив поясницу ладонью, прокряхтел Митрич. — Отъелся на жениных пирогах, на председательском месте. Ты чего, Степанида? Чего делаешь-то?
— А что? Хороший букетик, не на пол же его ложить.