Впрочем, Баринова ее даже не только не оценила, но даже и не заметила.
— Он и без вас знает, — Лиза поджала губы, проигнорировав выпал в адрес своего поведения хамсового.
— Вот что, Лизавета Юрьевна, чай будешь? — прекратил я пустой разговор.
— Нет, — Баринова сердито на меня посмотрела. — Егор, почему ты позволяешь так с собой разговаривать постороннему, совершенно чужому человеку? Егор! Я жду ответа!
— Ишь ты, гляди-ка, ждет она, — изумился Митрич, с восхищением уставившись на возмущенную девицу. — Слышь, Егор Ляксандрыч, а это чего, и вправду, жена что ли? Али невеста? А то бабы мои твердят: невеста какая-то приперлася к нашему учителю, я гляжу и не пойму: разве невесты они вот такие-от бывают? — удивленно продолжил дядь Вася, подхватил чашку с чаем и с удовольствием прихлебнул из кружки сладкого напитка. Громко, вкусно, щедро.
Елизавета поморщилась от громких некультурных звуков.
— Вы кто такой? По какому праву… — начала было бывшая невеста, но оборвал Баринову и жестко произнёс:
— Хватит. Ты не у себя дома. Веди себя прилично.
— Но, Егор!.. — возмутилась Лиза.
— Хватит, я сказал. Не получается у нас разговор, Лиза, ступай-ка ты из моего дома, возвращайся в Москву и больше не приезжай. Строй свою жизнь и радуйся, что не связала судьбу с деревенским учителем и неотесанным чурбаном.
— Эка ты… Суров, Ляксандрыч, ой, суров, — с интересом проворчал Митрич, поглядывая то на меня, то на Лизавету.
Баринова растерялась сначала, захлопала ресницами, затем вдруг возмутительницу моей спокойно жизни бросило в жар, щеки девичьи внезапно порозовели, девушка сморщила носик, глаза в очередной раз налились слезами.
— Егор, зачем ты так? Прости меня, пожалуйста, просто мне… очень больно… я не понимаю, что говорю!
— Я так и понял. Вот твой чай, пей и уходи.
— Но, Егор! — воскликнула Елизавета страдающим голоском.
— Я все сказал!
— А… если я извинюсь? — прошептала Лиза, поджимая губы и глядя на меня широко раскрытыми глазами, в которых разлилось море невыплаканных слез. — Я не специально! Просто… усталость.… боль… ты понимаешь… как-то все навалилось и ты не рад встрече! — Баринова судорожно вздохнула.
Прирожденная актриса, причем по жизни. Ей бы на театральную сцену, глядишь, знаменитостью стала бы.
Я молча буравил девчонку взглядом. Вот что мне с ней делать? В ночь не выгоню, местность незнакомая, гостиниц и такси в Жеребцово нет. Мало ли что с этой дурой приключится, если вообще добредет до так называемой автостанции. Да там и станция-то, название одно, навес широкий да скамейка.
По дороге обязательно нарвется на пьяных сельских жителей, нахамит и получит по красивой прическе от всего пролетарского сердца и широты души за наглость и хамство. Пьяные местные мужички не посмотрят, что перед ними девка, наваляют от души.
А то, не дай бог, попадется вот такой вот идиот, как Рыжий. Он ей слово, она ему в ответ десять, а то и пошлет в известное путешествие. А Рыжий возьмет, да и с удовольствием покажет, что там и как, на том конце местности. И Лизку напугает до чёртиков, а то и по-настоящему обидит, и себе, дураку, жизнь окончательно загубит. Вот куда ее девать, дуру такую? Не иначе как к Митричу пристраивать на ночевку.
— Извините, пожалуйста… э-э-э… Василий…
— Дмитрич я, — подсказал дядь Вася.
— Василий Дмитриевич, — послушно повторила Лизавета. — Я… мне просто очень, преочень больно, я ногу сильно подвернула, не соображаю что несу, — всхлипнула Лиза, из девичьих глаз потекли чуть ли не хрустальные слезы.
Это всхлипывание вернуло меня в реальность из размышлений. Черт, похоже, невестушка решила, что я молчу и жду, когда она извинится перед Митричем. Что называется, нет худа без добра, а добра без худа. Я-то молчал по другой причине. Ладно, чай попьем, разберёмся.
— Что извинилась — хорошо, — кивнул Митрич, довольно жмурясь. — У нас тут вежливых сильно уважают. Вот и я думаю, не может такого, что у Егора нашего Ляксандрыча плохие товарищи. Хороший он человек. Или невеста все жеж, а? — хитро прищурился дядь Вася, глядя на меня поверх чашки.
— Нет, — отказался я от такого счастья.
— Да, — одновременно со мной выпалила Лиза.
— Ага, гляжу я, пациенты в показаниях-то путаются? А? — довольно хохотнул дядь Вася. — Так чего мне бабонькам-то моим сказывать? Они жеж теперича с моей-то, Стешка да Машка, спелися, житья мне не дают на пару, — пожаловался Василь Дмитриевич. — Ты понимаешь, Егор чего делается-то? А?
— Сочувствую, Василий Дмитриевич, — улыбнулся я, с удовольствием обмакнул кусок сахара в кружку, и с шумом отхлебнул чуть остывший чай на глазах у изумлённой, потрясенной до глубины души Елизаветы.
— А ты попробуй, — посоветовал я окончательно деморализованной девушке. — Очень вкусно. Дядь Вась, скажи?
— А то! — поддержал меня Митрич, тут же сунул кусок в свою кружку и принялся пить чаек вприкуску с сахаром. — Так чего, Лизавета, никак за женихом примчалась? И кто ж ты профессии? Нам в колхозе молодые-то специалисты во как нужны. Особливо ежели ты агроном, к примеру! Ну, или там зоотехник, тоже неплохо. Кто она у тебя, а, Ляксандрыч? — не дождавшись ответа от Бариновой, Митрич пристал ко мне.
— Никто, дядь Вась, бывшая невеста, расстались мы задолго до того, как я к вам сюда приехал. Вот ума не приложу, что девушке в наших краях понадобилось. Неужто по направлению? — пошути л я ехидным тоном.
— Егор! Я отказываюсь обсуждать наши личные дела при… посторонних! — фыркнула Лиза. — Ты посмотрю, в кого ты превратился! Тебя здесь погубят! — патетически заломив руки, продолжили гостья. — Ты… ты стал… ты как… где твои манеры? Что бы сказал твоя мама, Светлана Николаевна? А отец? Что за ужас пить чай, залезая в кружку пальцами? Это некультурно! Ты бы еще в блюдце налил и прихлебывал!
М-да, Лиза, дружочек, плохо у тебя с выдержкой. Прорывается твой стервозный характер, никуда от него не деться. Видать, слишком много влюбленный Егор тебе позволял, что ты вот так, походя, мужика, которого считаешь своим, мордой по столу пытаешь поелозить, унижая и оскорбляя при посторонних. И как Зверев такую диву вляпался, уму не приложу, вроде и характер у парня был, да и сам не дурак далеко. А вот поди ж ты, любовь зла, полюбишь и кикимору столичную.
— А что, Митрич, хорошая идея, не находите? — улыбнулся я растерявшемуся дядь Васе, который замер с чашкой в одной руке и куском сахара в другой.
— А? — очнулся Митрич.
— Говорю, с блюдца-то чай сподручней хлебать, — расширил я свою мысль.
— Эт точно, Ляксандрыч. Помню, бабка моя, она тока так и пила, с блдца-то. Говорила, так, мол, скуснее, — подтвердил Василь Дмитриевич, макнул сахар в кружку, отправил подмокшую сладость в рот и, довольный, запил чаем, все так же шумно и с громко.
— Вкуснее, — ошарашенно выпалили Лиза, во все глаза глядя на Митрича.
Я хмыкнул про себя: похоже, бывшая невеста Егора не догоняет, что мы с Василь Дмитриевичем теперь уже на пару над ней издеваемся. И нет, стыдно мне не было. Очень хотелось сделать все возможное, чтобы Баринова забыла обо мне, да и вообще мою фамилию и дорогу в мой дом раз и навсегда. И оставила все своим матримониальные планы по отношению к Звереву.
Надо, кстати, выяснить все-таки, зачем я ей так срочно понадобился, что она решила помириться, и за ради этого бросила своего перспективного дружка, которым хвасталась в письме к Егору.
— Чегой? — удивился Митрич, когда до него дошло, что Лизино слово «вкуснее» адресовала именно ему.
— Вы неправильно говорите, — ледяным тоном отчеканила Баринова. — Слова «скуснее» не существует. Есть слово вкуснее. Так понятней?
— А, вона чего, — улыбнулся Митрич. — Ты, чего, тоже учителка, как наш Ляксандрыч, что ли? А по какому предмету, никак по русскому? А?
— Нет, — процедила Баринова и демонстративно уставилась на меня, требуя всем видом избавить ее от общения с непонятным товарищем. Я проигнорировал призыв.
— Ты, дочка, на меня не обижайся, старый я, поздно мне переучиваться-то, а чай пить мне вот так-то скуснее. Вкусно — это жеж оно всегда. А чай — оно скуснее вприкусочку, разницу чуешь? — дядь Вася подмигнул опешившей Лихе, снова шумно отхлебнул из кружки. — Не чуешь, эх, — огорчился сосед, посверлив Баринову взглядом. — Так, говоришь, чего, рассталися? Никак, мириться приехала? — озадаченно покрутив головой, поинтересовался Митрич.
Ответа дядь Вася не дождался и уточнил у меня:
— А ты что ж, Ляксандрыч? Мириться будешь?
— Оно мне надо? Оно мне не надо. Да и не ссорились мы, расстались как цивилизованные люди, — ухмыльнулся я, выбрал из коробочки очередной кусок сахару, макнул в чай и с удовольствием схрумкал на глазах у изумлённой столичной публики.
— Егор… — практически простонала Лизавета, прикрыв ресницы. — Ай! — тут же вскрикнула девчонка.
— Что такое? — всполошился Митрич, ставя чашку на стол. — Мыша, что ли, заприметила? Так вроде жеж нету их у Ляксандрыча.
— Тут есть мыши? — вскрикнула Баринова, поджимая ноги и тут же прохныкала. — Нога-а-а-а… Бо-о-льно!
— Чего нога-то? — не понял дядь Вася. — Ляксандрыч, чего надо? Докторшу? Так я мигом метнусь. Ты скажи, сынок! — разволновался Василий Дмитриевич.
— Ничего не надо, дядь Вася. Гражданка в туалете ногу подвернула, вот, видать, вспомнила, что болит, — усмехнулся я.
— Егор! Как ты можешь! Ты раньше не был таким… жестоким! — практически всхлипнула Баринова, кривясь от боли то ли по-настоящему, то ли играя. — Мне правда больно… Пожалуйста, сделай что-нибудь.
— Так чего, Ляксандрыч, сбегать за фельдшерицей-то? — уточнил Митрич.
— Не надо, дядь Вася. Бинтом перемотаю, йодом намажу, к утру пройдет. Перелома и вывиха нет, значит, просто неудачно встала. Синяка, я смотрю, тоже нет, да и припухлость, если и есть, то едва заметная, — прокомментировал я.
— Это да, это понятно, — важно покивал дядь Вася. — Так я чего приходил-то… Завтрева выходной, я там кой-чего раздобыл, надобно глянуть да и к Бороде в мастерские. Времечко-от оно жеж летит. Поджимает. Конструкцию-то надобно на колеса ставить.