— Достали, значит? Это хорошо, — крикнул я из комнаты, роясь в шкафу в поисках коробки, в которой хранил всякое разное для первой помощи.
За август чего только не насобиралось, когда пацаны и девочки в моем дворе готовились к первому сентября. Бинт и йод с зеленкой точно были. Может, зеленкой разукрасить Баринову? Быстрее сбежит.
— Так-то да, — ответил Митрич. — Так чего, Ляксандрыч мы завтра тадысь с Григоричем сами? Гости у тебя, — хитро добавил дядь Вася.
— Да какие гости, сегодня же и съедут, — отозвался я. — Кстати, Василий Дмитриевич, а не возьмешь к себе на ночевку дорогую гостью из столицы? Оно не с руки незамужней девице у холостого парня в дому ночевать. Да и кровать у меня одна.
— А матрасик? — удивился Митрич и тут же виновато прикусил язык. — Так возьму, отчего жеж не взять. Девка молодая, справная, поди, не храпит? Не то что моя бабка, — оглядев Баринову с головы до ног, выдал Беспалов.
— Что? Егор! Я к нему не пойду! — запротестовала Лиха. — Ой… у меня нога очень болит! Егор! Я у тебя переночую, нам надо поговорить! Я не хочу к чужим людям! Егор! Пожалуйста! Я уеду, завтра! Давай мы вместе уедем! Егор!
— Ну, последнее вряд ли, — ласково улыбнулся Бариновой. — Ты забыла, дорогая, я здесь на отработке. Уезжать мне еще рано. Так что уедешь ты одна. И, надеюсь больше не вернешься, — отчетливо добавил я.
— Егор! Ну, зачем ты так! Вот поговорим и тогда решим! — взволнованно заявила Лизавета.
— Так чего, Ляксандрыч. — перебил Митрич Баринову. — Забираю гость-то? Поздно жеж. И это, насчет завтерева.
— Завтра все по плану, дядь Вася. Как и договаривались, встречаемся в обед у Степана Григорьевича в мастерской.
— А я? — возмущенно пискнула Лиза.
— А ты надеюсь, к обеду уже будешь ехать в автобусе в Новосибирск, — отчеканил в ответ.
— Но… у меня нога болит, Егор! Как поеду одна? — снова залепетала Баринова. — Мне, правда, больно.
— Сейчас исправим, — заверил я. — Снимай колготки, — приказал Лизавете.
— Что? — охнула гостья и густо покраснела, зыркая из-под ресниц то на меня, то на Митрича.
— Ляксандрыч, ты это… ну… не смущай девку-то… вона, зацвела как маков цвет, — хмыкнул дядь Вася. — Так чего, оставляешь, значится у себя что ли? Или ко мне ведем? Машка радая будет. Давненько у нас гостей-то не бывало.
— Егор! Я тебя прощу! Умоляю! Требую, в конце концов! — вскрикнула Елизавета Юрьевна, испуганно глядя на меня.
— Требуешь? — удивился я. — Это по какому такому праву?
— Прости, пожалуйста, — ту же защебетал столичная гостья. — Я… волнуюсь… и нога… все эта кутерьма… мне плохо… воды! А-а-ах…. — залепетала Лиза и начала заваливаться со стула.
— Эк ее пробрало, — крякну дядь Вася, с удовольствием наблюдая за третьим актом хорошо подготовленного спектаклем. — Ох ты, ж ёк-макарёк! Ляксандрыч, лови, падает жеж, — охнул Митрич, дернувшись со стула.
Я успел первым, не дал гостье свалиться на пол.
Глава 16
— Евпатий коловратий, ох, ты ж, чего творится-то, — заохал Митрич, наблюдая за тем, как я подхватил падающую Елизавету. — И чего это с ней, а, Ляксандрыч? И куда теперь её? Может, это… скорую вызвать? Эй, девка, ты там чего, окочурилась, или жива?
Митрич подошёл поближе и потыкал заскорузлым пальцем Елизавету в ногу. Баринова не подавала признаков жизни. Судя по дыханию, обмороком тут и не пахло, Лизавета просто усиленно делала вид, что ей совсем нехорошо. Ну да ладно. Упала, так упала, будем лечить. Где-то у меня вроде нашатырь завалялся, сейчас оживим.
— Так чего, Ляксандрыч, фельдшерицу звать? — волновался Митрич.
— Нет, Василий Дмитриевич, говорю же, сами справимся, — отмахнулся я от предложения дядь Васи. — Шторку мне придержите, пожалуйста — попросил соседка.
Вместо межкомнатных дверей, у меня, впрочем как и во всех сельских домах, висела плотная занавеска. Митрич суетливо выдвинулся вперед, отодвинул ткань и придержал рукой, чтобы полог не упал на голове. Я шагнул в комнату, донес Лизавету до кровати и аккуратно опустил обморочную на покрывало. Сам присел рядом, на край.
— Ну, чего там, Ляксандрыч? — распереживался Митрич.
— Разберемся, — ответил я. — Не шумите, Василь Дмитрич, будем слушать. Как по мне, пациент скорее жив, чем мертв, — равнодушным тоном ответил я. — Но ежели чего, думаю, Степанида Михайловна домовину мне одолжит, как думаете? Я ей потом новую куплю.
— Гроб что ли? Дык одолжит, чего ж не одолжить, — растерянно пробормотал дядь Вася, но потом заметил, что я улыбаюсь, шутку оценил и поддержал. — Стеша баба хозяйственная, у нее и загробное одеяние заготовлено, и подушечка пошита. Кружавчики видал какие? Так-то она сама вязала. И кладбище у нас хорошее, тихо там, спокойно. Река далеко, по весне не топит, — Митрич принялся перечислять достоинства жеребцовского погоста.
— Да вы что? — наигранно удивился я, внимательно наблюдая за неподвижным красивым личиком. Лицо Бариновой в какой-то момент дрогнуло, ресницы затрепетали, но Лизавета сдержала свой порыв и продолжили старательно притворяться.
Я усмехнулся и продолжил сверлить гостью взглядом. Митрич продолжил расписывать прелести местного кладбища, обещая лично выбрать «сухое, светлое местечко» и выпросить у своей «бабки самые красивые цветы на гробничку», чтобы «и глаз радовали, и цвели с весны по осень».
Митрича я не перебивал, слушал и внимательно наблюдал. Реакции ноль, только щеки слегка порозовели, видимо, от словесного воздержания. Думаю, Лизавете очень хотелось высказать болтливому соседу все, что она о нем думает, но обморочное состояние оказалось важнее. Ладно, приступим к медицинским процедурам.
Я принялся осторожно похлопывать Лизу по щекам. Но упрямая Баринова продолжала возлежать на подушках, бледная и неподвижная, никак не реагируя на мои пощечины. Голова девушки безвольно каталась по подушке, но бывшая невеста упрямо отказывалась открывать глаза.
— Померла? — чересчур радостным тоном поинтересовался Митрич, подходя поближе.
По телу Лизы прокатилась легкая дрожь, пухлые губы на секунда гневно сжались, но тут же расслабились.
— Вроде нет, сейчас проверим, — хмыкнул я.
Я прижал два пальца к шее, проверяя пульс. Понятное дело, и пульс присутствовал, и дышала обморочная слишком ровно для потерявшей сознание. Проверив пульс, обхватил пальцами тонкое женское запястье, принялся считать, чтобы убедиться, мне не показалось и девица действительно притворяется.
— Переходим к плану Б, — я поднялся с кровати и пошел к шкафу, вспомнил, что аптечка осталась на кухне и отправился за ней.
— Это чего за план-то такой, а, Ляксандрыч? — удивился Митрич, топая следом.
— Хороший план, дядь Вась, надежный, — доставая бутылек с нашатырем, объявил я.
— А-а-а-а, вижу, сынок, и верно, хороший план, — хихикнул сосед. — Поможет?
— Вот сейчас и проверим,.
Мы вернулись в комнату. Я снова опустился на край койки, отвинтил крышечку, поднес флакон с девичьему носу. Ноздри дрогнули, глазные яблоки задергались под закрытыми веками, даже пара слезинок скатилась по щекам, но упрямая столичная штучка по-прежнему лежала неподвижно якобы в глубоком обмороке.
— Ишь ты, кремень девка-то, — одобрительно хмыкнул Митрич.
— Так, Василь Дмитрич, а ну-ка, принесите, пожалуйста, кружечку холодненькой водички. Сейчас будем приводить нашу спящую красавицу в состояние стояния простым народным средством, — громко и четко попросил я дядю Васю.
— Это я сейчас, Ляксандрыч, с нашим удовольствием. Это я мигом, — засуетился Василия Дмитриевича, метнулся в кухню и загремел железной кружкой по стенкам железного ведра.
Ведро с чистой колодезной водой всегда стояло у меня на кухне, прикрытое крышкой. Я внимательно наблюдал за лицом Лизаветы, вслушиваясь в звуки раздающиеся с кухни. Веки девицы дернулись, но страдалица тут же постаралась замереть. Через полминуты дядь Вася нарисовался в комнате и протянул мне кружку с водой. Я внимательно посмотрел на Лизу, заметив, как дрогнули девичьи ресницы, чуть проявился румянец, но Баринова продолжала изображать глубокий обморок.
«Ага, красавица, — ухмыльнулся я про себя. — Наблюдаешь, да, слушаешь? Думаешь, что же я буду делать дальше? Ну, извините, дорогая Елизавета Юрьевна, я не Иван Царевич, а вы не спящая красавица, чтобы я вас тут поцелуями будил».
— Ну что, Митрич, сейчас ты увидишь чудо.
— Это какое-такое чудо, Ляксандрыч? — заинтересовано спросил дядь Вася, подходя поближе.
— Как друг спасает жизнь друга, — хмыкнул я, набрал побольше воды в рот и со всей силой молодого сильного организма фыркнул влагой на лицо Лизаветы. В последний момент Баринова, видимо, что-то почувствовала и распахнула ресницы, так что вода попала непосредственно в глаза тоже.
— Ай! Егор! А-а-а! Да как ты… Как ты… Какого! Егор, как ты мог? — завизжала Баринова, подскакивая на кровати, размазывая тушь по щекам.
Но только я раскрыл рот, чтобы поздравить Лизу с благополучным выздоровлением ноги, как буквально в ту же секунду после водной атаки Елизавета застонала, схватилась за ногу, заохала и демонстративно упала на подушки.
— Ой-ой-ой, — негромко застонала Баринова, закатывая глаза. — Его-ор, мне плохо, у меня очень болит нога, дергает очень, — продолжала стенать Елизавета.
Мы же с Митричем с невозмутимым видом наблюдали за спектаклем. Уверен, поврежденная нога не была домашней заготовкой, случилась импровизация, но какая талантливая игра. Дядь Вася аж прицокивал от удовольствия.
— Водички? — любезно предложил я.
— Что? — вскинулась Лиза, распахивая ресницы.
— Водички говорю, налить? Глядишь, полегчает.
— Егор! — прошипела Лиза. — Какой ты стал… невозможный!
— Не люблю, когда мне врут. Успела забыть? — поинтересовался я.
— Но у меня правда болит нога! — воскликнула Лизавета со слезами в голосе. — Честное слово.
— Ага, верю, — хмыкнул я, начиная раздражаться. — Можешь заканчивать цирк с конями, сегодня переночуешь у меня.