— Штырька, фу! Место! — рявкнул я.
— Иду я, иду, держу! — откликнулся Митрич.
Гринева снова дернулась, завертела головой, пытаясь увернуться от помощи Василий Дмитриевича. Я не мог понять, что происходит. Митрич не кусается ничего плохого не делает, так какого лешего девушка воротит нос, подводит нас под падение?
— Василий Дмитриевич, стойте! — сдавленно пискнула Оксана. — Мы сами. Ой!
Щенок снова кинулся в атаку, требуя, чтобы и его приняли в чудесную игру под названием «урони хозяина вместе с подружкой и лизни обоих в нос».
— Ага, стою, туточки я, — закивал Митрич, останавливаясь в шаге от нас.
Еще минута танцев со Штырькой и мне, наконец, удалось поймать баланс. Крепко прижимая к себе Оксану, я остановился. Щенок заверещал. Я выругался и сошел с пушистого хвоста.
— Ну, извини дружок, не хотел. Глаз-то у меня на ногах нету. В следующий раз не будешь вертеться под ногами, — посочувствовал я собаке.
Неожиданно спина Оксаны напрягалась, девушка замерла, но не пыталась вырваться. С огромным сожалением я медленно убрал руки, подавляя желание развернуть Гриневу за плечи, обхватить ладонями нежное лицо и поцеловать. Не время и не место. Хотя больше чем уверен, Митрич одобрительно крякнет и даже отвернется, чтобы не смущать. Но времена и нравы не располагали ни к быстрому флирту, ни к несерьезным отношениям.
— Все хорошо? — уточнил у девушки, едва она отступила от меня на пару шагов.
— Все в порядке, — заверила Оксана, стрельнув в мою сторону глазами. Что означал девичий взгляд в темноте я так и не понял.
Василий Дмитриевич с хитрой улыбкой посмотрел на меня, затем на фельдшерицу, отступил, кивнул сам себе, подмигнул, сдвинул на затылок свою излюбленную фуражку с погнутым козырьком и раскрыл рот, желая что-то сказать. Но я опередил. Кинул на дядь Васю предупреждающий взгляд и поблагодарил за помощь.
— Василий Дмитриевич, спасибо огромное за свою временную помощь. Чтобы мы без вас делали.
Митрич понимающе хмыкнул, но, как ни странно, не стал ни шутить, ни комментировать происходящее в своем простодушном стиле. Хотя я подозревал, (да что там, был уверен), Митрич всегда прекрасно знает, что делает и что говорит.
— Етишкин кочерыжкин, это ж надо, а? — Митрич все-таки не выдержал, и выдал резолюцию на происходящее. — А ты гляди, Ляксандрыч, а? ты гляди чего! Ни капли не пролил, а! Во даю! — восхищенно присвистнул дядь Вася.
Я озадаченно посмотрел на соседа, не понимая, чему он радуется.
— Василий Дмитриевич, что с вами? Вам плохо? — осторожно уточнила Оксана, озабоченно глядя на счастливого Митрича.
Мы с фельдшерицей переглянулись и снова уставились на радостного Беспалого.
— Так чего! Вона чего! Ты гляди-ка, ни капли не пролил, а! Ляксандрыч, на-ка, глянь! Целёхонький-то пузырёк-то! Кабы выпустил, не сносить мне головы. Манюнька-то моя заругала. Ругается она у меня знатно, что есть то есть, — продолжал вещать дядь Вася потрясая каким-то пузырьком, крепко зажатым в кулак. А? Ну-ка, гляди!
Дядь Вася внезапно сунул мне под нос флакон, я отпрянул, запнулся о что-тотвердое, понял, что это Штырька разлегся у меня под ногами за моей же спиной. Ощущаю, что падаю, умудрился сгруппироваться, высоко задирая ноги перепрыгнуть через собаку, приземлился на полусогнутые, качнулся и таки удержался на ногах. Все случилось за считанные секунды. Оксана охнула в тот самый момент, когда я уже как заправский гимнаст, только что спрыгнувший с бревна, выпрямлялся. Захотелось отвесить шутливый поклон и залихватски подмигнуть. Дурашливый порыв я сдержал, а вот мысль, почему в присутствии Гриневой мне хочется себя вести как первоклассник, отложил, чтобы на досуге разобраться с собственными чувствами и эмоциями.
— … — я выразительно чертыхнулся, тут же извинился за собственную не сдержанность. — Василий Дмитриевич! Ну, нельзя же так!
— Так это… Егорушка… не со зла жеж я… — виновато засопел Митрич. — Оно как-то да… не подумал, что уж там… Оксанушка Игоревна, вы уж не серчайте, сделайте милость, — просительно глядя на фельдшерицу, огорченно проворчал дядь Вася. — Оно ж надо как, а…
Митрич снова взмахнул рукой, в которой по-прежнему зажимал открытый пузырек. Оксана торопливо отступила на шаг, внимательно глядя себе под ноги. Только тут до нас дошло, что флакон с барсучьим жиром во время нашей свистопляски находился открытым.
Я на секундочку представил себе всю глубину амбаре, если бы Митрич вылил на нас свое снадобье, и совершенно искренне выдохнул, радуясь, что казуса удалось избежать. Оксана почувствовала мое настроение, светло улыбнулась, затем перевела взгляд на Митрича и озадаченно нахмурилась.
— Василий Дмитриевич, а это у вас что?
— Как что? — удивился Митрич. — Так барсучий жир жеж, говорю, Маня послала к Егорушке, неси, говорит, и все дела. Что, значитца, девка-то к утру на ногу встала. Али не надобно уже? — дядь Вася хитро прищурился.
— Надо, — заверил я, Оксана продолжала озадаченно смотреть на флакон и морщить нос.
— Но почему жидкий? Барсучий жир он же как мазь… А вы радуетесь, что не разлили. Можно? — отважная фельдшерица протянула руку.
Митрич торопливо закрутил крышечку, обтер флакон о штаны и протянул докторше.
— И правда, барсучий жир, — притянула Оксана, заново отвинтив колпачок и нюхая содержимое. — Но как? — фельдшерица перевела изумленный взгляд на дядь Васю.
— Секрет рода, — довольно хохотнул Митрич, подмигнув девушке. — Вот не скажу, хушь пытай!
Дядь Вася залихватски сдвинул фуражку на затылок, выпятил грудь, засунул одну ладонь за пазуху, отставил ногу в сторону и стал похож на известный памятник Ильичу.
Оксана растерянно посмотрела на Митрича, сжимая в пальцах пузырек со снадобьем, перевела взгляд на меня, снова глянула на дядь Васю. Губы Гриневой дрогнули и фельдшерица звонко рассмеялась, одновременно пытаясь закрыть флакон.
Я осторожно вынул бутылек из девичьих пальцев, отобрал крышку, крепко закрутил, улыбнулся, глядя на веселящуюся Гриневу.
Но тут Оксана выдавила из себя:
— Ну, что-о… Егор Александрови-ич, будем пыта-а-ать? Для… науки… надо-о-о… — девчонка всхлипнула от смеха. Тут мы с Митричем не выдержали и тоже заржали в голос.
Дядь Вася стянул с головы картуз, хлопал себя по бедру, приседал крякал и хохотал, поглядывая то на меня, то на фельдшерицу. Оксана утирала слезы, но они брызгали из глаз с каждым новым приступом смеха.
Гринева смеялась задорно и искренне, от всей души. Заливистый женский смех рассыпался мелодичными колокольчиками в ночи, отзывался чем-то непонятным в моем сердце и улетал в темноту ночного небо, чтобы затеряться среди звезд.
Я одновременно любовался девушкой, наслаждался милым смехом и пытался перестать хохотать. Но стоило кинуть взгляд на Митрича или на Оксану, или на Штырьку, который радостно скакал вокруг нас и заливисто лаял, норовя лизнуть хоть кого-нибудь, накатывала новая волна веселья, я снова принимался смеяться. Более сюрреалистичной картины я на своем веку, наверное, не встречала.
Ночь. Сельская улица. Никакой тебе аптеки и фонаря, зато в наличие трое вполне адекватных людей, хохочущишь непонятно на чем практически в полночь.
— Вот я щаз милицию-то позову! А ну, пошли вон отсюда, алкашня! — рявкнул из темноты недовольный женский голос.
Поддерживая суровую хозяйку, залаял крупный пес, судя по басовитому гавканью.
— Ты того, не ругайся, Ивановна, чего тебе не спится-то? — вмиг ответил Митрич.
— Митрич, ты что ли?
— Ну а кто жеж, — заверил дядь Вася.
— Чего по ночам шарахаешься, людям спать не дашь? Мане скажу, — пригрозила невидимая Ивановна.
— Злыдня ты, Ивановна, злыдней и помрешь! Добрее к людям надо, точно тебе говорю! — выдал дядь Вася.
Оксана охнула едва слышно и зажала рот ладошкой, чтобы снова не рассмеяться. Я стиснул зубы, покачал головой, сделал страшные глаза, глядя на Митрича. Беспалов понятливо кивнул.
— Как есть обормот, — довольно протянула из темноты собеседница. — Все Машке доложу, попомнишь у меня. Кто там с тобой?
— Так эта… собака приблудилася… вот… домой веду… — выкрутился Митрич. Штырька радостно залаял, поддерживая легенду.
— Ступай себе, окаянный, спать пора. А Мане я все одну скажу, — заверила Ивановна, стукнула дверь и все стихло.
— Ух, ушла, — прошептала Оксана, отнимая ладошку от губ.
— Принесла нелегкая, — закивал Митрич, утирая слезы. — Ух, молодёжь, ну насмешили так насмешили, ух…
Штырька, совершенно не понимая, что происходит, тем не менее, продолжал радостно тявкать, не желая воспринимать команду: «Цыц! Тихо!» Щенок метался от одного к другому, подскакивал на задние лапы, упирался передними то в меня, то в Оксану, то в Митрича, не оставляя надежды облизать кому-нибудь из нас лицо. Пришлось наклониться и ухватить собаку за ошейник, иначе неожиданная минутка смеха продолжилась новым взрывом хохота.
— От жеж, карга старая, — хохотнув в последний раз, припечатал Митрич. — Доложит жеж Машке, — дядь Вася сплюнул, но ни в голосе соседа, ни в позе не чувствовалась боязни.
— Товарищи… надо…тише… — шепнула Оксана, приводя в порядок дыхание. — Люди спят.
— Согласен, надо заканчивать, — поддержал я, мы переглянулись и разразились очередным приступом смеха, на это раз куда более сдержанным.
Отсмеявшись, минут пять приходили в себя. я пытался понять, что такого смешного приключилось? Не иначе, смешинка в рот попала, как говаривала старая нянечка в нашем детском доме. Ну, или смехом выходил стресс от сегодняшнего невероятно длинного, местами чудесного, частями сумасшедшего, дурацкого и опасного дня.
— Василий Дмитриевич, может, всё-таки без барсучьего жира обойдёмся? Как-нибудь само до утра рассосется.
— Не пойдет, Ляксандрыч. Маня сказала надо, значит, надо, и все дела. Уж она-то получше нас с тобой знает, — хитро прищурился Митрич, убирая злополучный флакон в карман. — До утра оно, эт самое, не рассосется, помяни мое слово. А то еще это… обострение приключится… Тут такое дело, Ляксандрыч, невеста твоя…- дядь Вася запнулся, покосился на Оксану. — Эт самое… гостья твоя столичная… ну, бывшая… — Митрич чертыхнулся, окончательно запутавшись в показаниях. — Девка эта хитрованка, у Манюни на таких глаз наметан, верно тебе говорю. Да и я врать не буду, — Беспалов подбоченился. — Я их, хитрых этих, носом чую. И не надейся, и ночью и утром намаешься, погоняет она тебя, вот те крест! — Митрич перекрестился, смутился, спрятал