— Ой, Егор Александрович! — воскликнула Полина, отрывая голову от рисунков, над которыми колдовала, сидя за партой.
«Молодцы», — мысленно похвалил парней. Стол ребята специально придвинули к окну, чтобы однокласснице хватало света.
— А мы вот… заканчиваем! Сейчас переводить будем. Ну, Вера Павловна посмотрит, если одобрит, то вот… — смущенно закончила Полина.
— Здрасте, Егор Александрыч, — Федор Швец уверенно протянул мне ладонь, я с достоинством ее пожал, своим жестом отчего-то несказанно умудрился удивить десятиклассника, но парень постарался не показать виду. — А мы вот… доски заготовили… подготовили… — Швец разволновался, Паша Барыкин хлопнул его по плечу и перенял эстафету.
— Доски оструганы, зачищены, подготовлены полностью. Ждем рисунки и будем переводить на короб.
— Отлично, ребята. Оперативно, — похвалил учеников.
Только теперь заметил, что в мастерской собрался практически весь класс. Степан Григорьевич всем нашел дело по умениям. Свирюгин в компании Волкова, Петьки Савельева и внука Митрича, Сережки Беспалова, трудились над проводами, которые понадобятся для нашей конструкции. Девочки, Нина Новикова и Люда Волошина, старательно раскрашивали серп и молот, вырезанный из фанеры. Зина Григорьева и Тоня Любочикина трудились с кистями и красками над точно таким же фанерным гербом РСФСР.
— А это для чего? — поинтересовался я. — Вроде в планах не было.
— Это на машину украшения, — пояснил Степан Григорьевич. — Вера Павловна с ребятами предложили. Мы посовещались с председателем и с товарищем Свиридовым, ну и того… одобрили задумку-то. Я вот чего думаю, Саныч… — резко переключился трудовик.
Про себя я отметил, что завхоз в очередной раз назвал меня старым именем. Я практически привык и перестал дергаться. Хотя по первой решил, что Борода меня подозревает. Но, здраво поразмыслив, решил, что такого не может быть. Переселение души я чужое тело в далекое прошлое — это нечто из области фантастики будущего. Скорее даже альтернативной истории. Не уверен, что в голову старого фронтовика и коммуниста могла придти подобная мысль. Не говоря уж о том, чтобы реально заподозрить во мне подселенца в чужом теле.
— Лампочек у нас целая тележка… Я вот чего подумал-то… — тем временем продолжил завхоз. — Может того, герб и серп с молотом тоже облепим? А? Ну а чего, пускай сияют. Праздник-то какой. Юбилей! Полвека, считай, — широко улыбнулся Борода, поглядывая на мою реакцию.
— Почему бы и нет, — спокойно отреагировал я. — Можем просто по контуру пустить, на аккумулятор подсадить и включить перед самым выходом, когда нас объявят. Только надо выкрасить в красный цвет, иначе видно не будет. Хотя сомневаюсь, что лампы кто-то увидит. Все-таки демонстрация днем… А дневной свет при свете солнца… — я пожал плечами.
Не хотелось огорчать воодушевленного завхоза, но лучше сразу прояснить момент, чем потом трудовик поймет свою оплошность и расстроится еще больше.
— Ну, с нашей-то погодой хорошо, если снег не пойдет, — хохотнул Степан Григорьевич. — Ну, значит, добро дал. Ребятишки, красим лампочки, будем делать эту… люминацию… — пророкотал Борода, теряя к нам с Верой Павловной всякий интерес. Развернулся и зашагал к Зине Григорьевой и Саше Бородину.
Теперь я сообразил, что не так. Из моего десятого класса отчего-то в мастерской отсутствовала только Лены Верещагиной.
— Спасибо вам, Вера Павловна, — от души поблагодарил я учительницу рисования.
— Да за что же? — изумилась Дмитриева. — Общее дело делаем, к тому же такое интересное и необычное.
Учительница помолчала, бросила на меня задумчивый взгляд, даже слегка сомневающийся, а потом решилась и медленно произнесла, глядя мне в глаза:
— Знаете, Егор Александрович, с вашим появлением в нашей школе жизнь как-то… — Вера Павловна неопределенно пошевелила пальцами, пытаясь подобрать слова. — Заиграла новыми красками. Да! Словно художник достал старую картину и решил ее отреставрировать, но вместо этого загрунтовал и принялся писать совершенно новую, яркими живыми красками… Если вы понимаете, о чем я… — улыбнулась Дмитриева.
— Понимаю. И спасибо вам, — еще раз искренне поблагодарил Веру.
— Ну, тогда я пойду к Полине, — махнула ладошкой художница и устремилась к Гордеевой. Вскоре две женские головки склонились над эскизами и принялись в четыре руки что-то подправлять и дорисовывать.
— Степан Григорьевич, — я подошел к завхозу.
— Ох, ты ж, чертяка кособокая, — выругался завхоз, десятиклассники в ответ негромко рассмеялись. — Чего подкрадываешься? А ну цыц, кому сказано! — сурово велел трудовик, но было понятно, что он не сердится. — Чего тебе, Саныч? — поинтересовался Борода.
— Мне бы руки чем-то занять, — попросил я.
— Шел бы ты домой… — проворчал завхоз. — Руки занять… Сам только с больнички, а туда же… Ну на вот тебе… держи…
Ворча, товарищ Борода подошел к своему столу, ну и я вместе с ним.
— На вот тебе… собрал вроде всё по твоему заказу… паяй эту свою… люминацию… — бросил Степан Григорьевич, махнув рукой на запчасти к лампе. — А то, может, домой? А? Завтра-то день трудный… и уроки, и… — завхоз огорченно поджал губы и нахмурился. — Может, поговоришь с этой своей… невестой? А? Да и заберет она бумажку-то? — с надеждой в голове предложил Борода.
— Не заберет, Степан Григорьевич. Я Лизу хорошо знаю. Ежели она что решила, будет идти до конца.
— Саныч… Ты вот чего… ты вот мне скажи… — трудоваик замялся, хмуро глянул на меня, опустил глаза, затем решительно выпрямился и пытливо заглянул в лицо. — Ты же не того? Не этого самого? А? Оно понятно, дело такое… молодое… да и времена нынче свободные… но все ж таки сынишку-то бросать без отца… негоже… нехорошо это…
«Ишь ты, уже и сынишка», — усмехнулся про себя, вслух же ответил:
— Степан Григорьевич, — мягко, но строго начал я. — Скажу один раз, повторять не буду: мы с Бариновой расстались давно. Это раз. Сомневаюсь, что Баринова вообще беременна. Это два. Если вдруг это правда, то сынишка не мой. Это три. Если бы мы с Бариновой любили друг друга, женился бы, не раздумывая, и ребенка принял как родного. Это четыре. Дурака делать из себя не позволю. Это пять.
— Ну… понял тебя, Саныч, — облегченно выдохнул Степан Григорьевич. — Ты, Егор Александрыч, того… не обижайся на старика… — Завхоз виновато покрутил головой. — Я хоть и старый, а чуйка у меня ого-го… — похвастался трудовик. — Я Ильичу так и заявил: врет, подлая баба. Не мог Саныч так поступить. Не такой он человек!
— Спасибо, — совершенно искренне поблагодарил я.
— Да чего уж там… — засмущался завхоз.
— Степан Григорьевич, а почему Саныч-то? — перевел я разговор.
— Чего? — в первый момент не сообразил Борода. — Так это… Оно так сподручнее, да и быстрее… Но ежели ты… вы… — завхоз растерялся, махнул рукой и грубовато закончил. — Ежели против, так я и по имени-отчеству…
— Отчего же, мне приятно, — заверил я трудовика.
— Ну, тогда не стой без дела, паяй свою люминацию… — буркнул Степан Григорьевич. — Две недели до праздника, а у нас конь не валялся.
С этими словами завхоз развернулся и пошел к ученикам. Я улыбнулся, с удовольствием разместился за столом и принялся собирать «люминацию» для нашей лампочки Ильича.
К Лизе в тот вечер я так и не попал. Впрочем, заходить в дом, где обитала бывшая Егорова невеста, я и не собирался. Точнее, передумал, когда узнал про обращение. Так-то после больнички хотел зайти обсудить дальнейшие планы Бариновой, поинтересоваться, как идет процесс заживления связок. Но после её выкрутаса решил полностью проигнорировать.
Не знаю, чего ожидала Баринова, меня планы Лизаветы мало интересовали. Уверен, ей уже доложили о том, что меня выписали, и я вернулся в село. Ждет, поди, что приду разбираться. Ну, пусть ждет. Вежливые разговоры закончились, завтра буду заканчивать этот цирк. Точнее, убирать со сцены клоунессу, которая осталась после того, как цирк уехал.
— Товарищи, сегодня мы собрались здесь по вопиющему случаю. Еще товарищ Ленин говорил: в социалистическом обществе учитель должен быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе. Это — истина, которая не требует доказательств.
Зоя Аркадьевна обвела суровым взглядом наше высокое собрание, убедилась, что все внимательно слушают, и продолжила.
— Эту высоту может занять не каждый. Но каждый… каждый обязан стремиться собственным ростом и поведением достигнуть необходимой высоты. Недостойное поведение по отношению к советской женщине — вот что мы имеем наблюдать на сегодняшний день в обществе молодых советских граждан преимущественно из городской среды. К сожалению, подобная зараза коснулась и наш небольшой, но честный и порядочный коллектив.
Глава 16
— Коллеги, перед вами девушка. Честная, порядочная советская девушка, которая попалась на улочку и уловки юноши, недостойные советского гражданина. Юная Елизавета Баринова приехала к нам из самой Москвы, столицы нашей великой Родины, чтобы добиться правды и призвать негодяя к ответу… — с воодушевлением продолжила вещать Зоя Аркадьевна, но мне надоело слушать, потому я бесцеремонно перебил завуча, поднявшись с места.
— Прошу прощения, коллеги, за то, что не дам вам дослушать пылкую и страстную речь уважаемого адвоката гражданки Бариновой, в роли которого на товарищеском суде выступает наша многоуважаемая Зоя Аркадьевна, но спектакль слишком затянулся. К сожалению, история перестала касаться только меня. Мое хорошее отношение и вежливость гражданка Баринова восприняла как слабость и не умение решить проблему. Не всегда, дорогая Лиза, молчание мужчины и нежелание вступать в конфликт с женским полом означает слабую позицию, отсутствие характера. Коллеги, приношу свои извинения за то, что позволил товарищу Бариновой заблуждаться на мой счет. Но только за это. Зоя Аркадьевна, ваше мнение я услышал, — я снова перебил завуча, точнее, не дал товарищу Шпынько закрыть мне рот и возмутиться моим неподобающим поведением.