— Василий Дмитриевич, ваша помощь неоценима, сядьте и не мешайте, — строго отчеканила парторг.
— Дык я жеж…
— Я вас услышала, — еще строже произнесла товарищ Дедешко.
— Товарищи, — после короткой паузы вновь заговорила Валентина Ивановна. — Мне очень стыдно, что нам пришлось стать невольными свидетелями неприятной ситуации, в которую мы все были втянуты по незнанию и недоразумению. А некоторые втянулись сознательно.
Парторг не стала смотреть в сторону Зои Аркадьевны, но всем и так стало ясно, о ком речь.
— Егор Александрович стал свидетелем сговора, не побоюсь этого слова, преступного сговора, целью которого было опозорить честь и достоинство советского гражданина и учителя. Опустим подробности, зачем этот сговор необходим товарищу Бариновой и товарищу Лиходеду, партия разберется. Но факт налицо.
Дедешко еще раз обвела всех строгим взглядом. На этот раз суровый взор Валентины Ивановны ненадолго задержалась на мне.
— Ситуация, прямо скажем, некрасивая. Егор Александрович не может доказать как факт сговора, как и факт отсутствия беременности. О сговоре мы знаем со слов товарища Зверева. Впрочем, как и о беременности со слов гражданки Бариновой.
— Дык, Валя… эт самое товарищ парторг! Говорю жеж… вон она. Справка-то… — подскочил на месте Митрич.
— Сядьте, — парторг кинула короткий взгляд в сторону дядь Васи, Беспалов резко замолчал, снова плюхнувшись на стул. Василий Дмитриевич терзал в руках шапку, с тревогой поглядывая то на Дедешко, то на справку.
— Со всей ответственностью заявляю: гражданка Баринова оболгала товарища Зверева. К сожалению, моя вина в том, что я позволила ситуации выйти из-под контроля, устроить вот этот… балаган… — Дедешко поморщилась. — Узнав про вопиющий случай обмана советской девушки, я подняла свои связи по партийной линии и с уверенностью могу сообщить всем собравшимся: товарищ Зверев никакого отношения к беременности гражданки Бариновой не имеет.
— Так она что же, все-таки носит ребенка? — изумилась Тамара Игнатьевна.
— Нет, — отрезала Валентина Ивановна.
Женский коллектив как-то разом загомонил, зашумел, завозмущался. «Вот подлюка!» — охарактеризовала Лизу библиотекарь, остальные дамы высказались более интеллигентно. Зоя Аркадьевна снова побледнела, покраснела, схватила стакан с водой и принялась судорожно пить.
— Благодаря Василию Дмитриевичу эту историю я так не оставлю. Молодым же впредь урок: дружба — это прекрасно, а вот личные связи лучше откладывать на то время, когда в паспорте появится штамп о регистрации гражданского состояния.
Дедешко в упор на меня посмотрела. Не осуждающе, нет. Скорее, даже с легкой иронией и где-то с удовольствием. Уж не ведаю, по какой причине парторг получала удовольствие в этом балагане, но факт остается фактом: товарищ Дедешко заведомо знала, что суд не более чем фарс. Что она пыталась этим доказать и кому? Явно не мне. Скорее, указать Зое Аркадьевне на скорость суждений и необъективность отношения.
— Дык вот! Я жеж и говорю! Нету ничего! Не виноватый Егорушка-то… Это самое, Егор Ляксандрыч, невиноватый он! Она сама! А вы его тут того самого… это… судите! — радостно возопил Митрич.
— Товарищ Беспалов, сядьте, — не глядя, приказала парторг, и дядь Вася снова послушно затих. — Эта история показала, как далека администрация от действительных проблем коллектива. Как иногда предвзята… предвзято судит.
Дедешко подчеркнула слово «предвзята», при этом не смотрела в сторону Шпынько.
Честно говоря, мне стало неприятно. Теперь вроде как начали судить Зою Аркадьевну, не осуждая вслух, но открыто намекая.
— Товарищ Дедешко, — перебил я парторга, которая до этого дня мне даже нравилась как человек. — И все-таки я бы хотел закончить вопрос со мной. Товарищ Шпынько не виновата в том, что слова гражданки Бариновой, подкрепленные бумагой и словами уважаемого на селе человека, оказались липой. Товарищ Шпынько, Зоя Аркадьевна, просто очень близко к сердцу принимает репутационные моменты, которые могут повредить школе. Предлагаю на этом закончить и разойтись по домам. Гражданке Бариновой билет я уже купил, завтра Лизавета Юрьевна покинет территорию села. Навсегда.
Дедешко недовольно на меня зыркнула, нахмурилась на короткое время, затем раздвинула губы в улыбке и произнесла:
— Товарищ Третьяков, что скажете?
Черт, в пылу баталий я совершенно забыл о том, что на собрании присутствовал сельский парторг. Так сказать, самое главное действующее партийное лицо села Жеребцово.
Товарищ Третьяков медленно поднялся, вышел из-за парты, неторопливо двинулся по проходу к президиуму.
— Товарищи, — негромко заговорил Виктор Лаврентьевич. Стеклышки в его круглых очечках неприятно блеснули, заставив всех присутствующих невольно напрячься.
— Ситуация неприятная. Хуже того, молодой специалист нашей во всех отношениях замечательной школы слишком часто попадает в… непростые ситуации с начала учебного года. Это говорит о том, что завучу по воспитательной работе необходимо усилить воспитательные меры не только в адрес учеников, которые взрывают пиротехнику, выпадают из окон…
Я удивился, глянул на невозмутимое лицо парторга Третьякова. «Интересно, откуда он узнал про наше августовское знакомство с десятым классом?» — мелькнула мысль. Тем временем Третьяков продолжал.
— Воспитательные меры необходимы и в отношении молодых специалистов. Гигиена мыслей — вот главная и приоритетная задача партии на сегодняшний момент. За молодыми — будущее. И необходимо, чтобы в это будущее они вошли с чистыми помыслами и руками. Действия гражданки и комсомолки Бариновой неприемлемы. Об этом я поставлю вопрос по месту прописки и работы гражданки. А вас, Василий Дмитриевич, я попрошу задержаться после собрания и написать объяснительную. Как и вас, товарищ Зверев, — холодный взгляд парторга остановился на мне.
— Какую объяснительную? — не понял я.
— Обо всем, что предшествовало ситуации, и о разговоре, который вы слышали, — любезно пояснил товарищ Третьяков.
— Нет, — просто ответил я.
— Что? — глаза за круглыми стеклышками удивленно моргнули. Весь класс ахнул в едином порыве.
— Товарищ Третьяков, — торопливо заговорил Юрий Ильич, поднимаясь с места.
— Я сказал «нет». Доносы ни на кого писать не буду. Бог им судья, и Лизе, и Лиходеду, — холодно отчеканил я. — Ситуация разрешилась, этого довольно.
Минуты две мы бодались с парторгом взглядами, затем товарищ Третьяков недовольно скривил губы и процедил:
— Я вас услышал, товарищ Зверев.
Я кивнул.
— Можно идти? — уточнил я у бледного директора.
— Д-да… Товарищ Третьяков… У вас… Вам… Вы закончили? — с надеждой поинтересовался у парторга Свиридов.
— У меня все. А вас, товарищ Беспалов, я попрошу остаться.
— Дык я это… Побег я, Лавреньтич… Сейчас Маня вернется, а у меня конь не валялся… Ох и получу я на орехи-то… Ты уж не обессудь, Виктор… эт самое… Лавреньтич… Ты, конечно, мужик важный и даже местами хороший… Но так-то у меня дома свой командир, пора мне.
Митрич включил деревенского дурачка, прекрасно понимая, что если парторгу захочется выяснить имя врача, который выписал фальшивую справку, он это сделает. Но и участвовать в этом некрасивом деле дядь Вася, как и я, не желал. Все хорошо, что хорошо кончается. Чаще всего доброта и понимание — не слабость, а душевная порядочность. И мне плевать, что думают по этому поводу окружающие. Моя жизнь, мои принципы, остальное — побочка, с которой вполне можно бороться правдой. Ну, или просто сразу на корню пресекать подобные ситуевину.
Урок на будущее я усвоил: на селе доброта не в цене. Значит, буду действовать с позиции силы.
Глава 17
Расставание с Елизаветой вышло коротким, но бурным с ее стороны. Баринова резко высказала все, что обо мне думает. Пообещала «этого так не оставить». Но простое упоминание о фальсификации медицинских документов остановило напор бывшей невесты Егора. Впрочем, я нисколько не сомневался: если товарищ Третьяков выполнит свою угрозу и доведет информацию по партийной линии до самого верха в столице, проблемы возникнут не только у Лизы, но и у Баринова старшего, который занимал не последнюю должность в партийной иерархии столицы.
Елизавету на вокзал я отвез сам лично, во избежание, так сказать, любых неожиданностей. Нет, побега я не ожидал, как и внезапного возвращения после такого провала, но до последнего не верил, что Баринова уедет, не хлопнув театрально дверью.
Всю дорогу в город Лизавета молчала, но на вокзале оторвалась по полной. Но ее злые нападки на Оксану, на мою школу, на «тупое окружение, в котором ты деградируешь», не возымели никакого действия. Разъярённая, пышущая гневом Лиза, в растрепанных чувствах, раздавленная неудачей, отчалила наконец-то на поезде в первопрестольную.
Я с облегчением выдохнул, а вечером обнаружил пропажу заметок Егора по поводу школьной системы. Сначала расстроился, затем махнул рукой. у меня свои планы на советское образование, а Лиза… Ну что же, пусть попробует придумать что-то путное из черновиков бывшего жениха. Я же сосредоточился на первостепенной задаче.
До седьмого Октября оставались считанные дни, а у нас конь хоть и повалялся, да не всю траву еще вытоптал. В том смысле, из-за разборок с Елизаветой, затем вызова в район по поводу неудачного салюта, следом разговора наедине с парторгом Третьяковым, который не оставлял надежды добиться от меня свидетельских показаний, я совершенно не успевал контролировать процесс создания лампы Ильича. И не принимал должного участия в деятельности своих десятиклассников.
В конце концов, когда я, наконец, вырвался из круговерти проблем, растущих со скоростью лавины, до праздника оставалась неделя.
— Егор Александрович! Ну не горит! Етить ее… — возмущался Беспалов Сережка.
— А ну цыц! Язык-то попридержи! — рявкнул Митрич, опережая меня.
Мы собрались в мастерской вокруг лампы, чтобы полностью собрать конструкцию и сделать первый запуск.