Адаптация закончилась, цели намечены, пора приниматься за дело. Тем более, вокруг столько талантливых людей и детей, которые только и ждут, чтобы их энтузиазм направили в нужное, правильное русло. Разрешили жить, творить, создавать, а не существовать по устаревшим правилам. И тогда — здравствуй, Союз нерушимых республик свободных, и новый советский человек!
После демонстрации мы с классом отправились в небольшое кафе. Я накупил сладостей, лимонада, мы выбрали место подальше от входа, соединили два стола вместе и принялись праздновать, обсуждая сделанное, минувшее, перебивая друг друга, хохоча и радуясь этим славным минутам искреннего счастья.
— А я ему и говорю: «Саныч, как так-то? А? Надо того самого… Дубентий делать», — размахивая руками, вещал Василий Дмитриевич.
Он присоединился к нам после демонстрации. Мы позвали и товарища завхоза. Степан Григорьевич сначала вежливо отказался. Сказал, не хочет стеснять молодежь. Молодежь возмутилась, навалилась толпой и уговорила трудовика пойти вместе с нами праздновать успех нашего совместного сложного предприятия.
— Дубентий. И-эх ты, село ты непроходимое! Дубль, говорю тебя, дурья башка. Дубль!
— Ага, дубля и есть, — хитро прищурившись, согласился Митрич.
Мы грохнули смехом.
— Н в жисть не поверю, что твоя идея-то! — скептически усмехнулся Борода. — Идея небось Саныча, не примазывайся, говорилка ты без костей!
— Да вот те… Кхе-кхе… — смутился Митрич. — Да вот тебе честное пионерское! Ляксандрыч, подтверди! — и дядь Вася взметнул руку в пионерском салюте.
Я молчал, улыбался, пил лимонад.
— Ты когда пионером-то успел опять стать, старый пень? А? Ты уже полвека, поди, коммунист, а все туда же: «Всегда готов!» — расхохотался Степан Григорьевич.
— А я завсегда и ко всему готов, — с полной серьезностью ответил дядь Вася. — Хошь к посевной, хошь к трудовой, хошь к военной! Оно когда правильно, так то жеж на всю жизнь!
Настала очередь Бороды смутиться.
— Уел, — покачал головой трудовик.
Завхоз и Беспалов старший чокнулись лимонадом и лихо опрокинули в себя напиток.
— А вот скажи, Егор Саныч, как думаешь. Кто такое злодейство учинить мог? — прищурившись, поинтересовался вдруг Степан Григорьевич.
Ребята притихли, насторожились, с ожиданием уставились на меня.
— Не знаю, Степан Григорьевич, — честно ответил я. — Но обязательно выясню. Только, чур, если кто что узнает — немедленно рассказывает мне. И никакого самосуда. Ясно? — я обвел строгим взглядом нахохлившуюся команду. — Ясно? — еще строже повторил вопрос.
— Да мы сами разберемся, — буркнул Федька Швец.
— И жизнь себе испортите, — холодно высказался я.
— Чего это? — удивился Петя Савельев. — Ну, набьем морду, и чего?
— Того, покалечите и все. Уголовное дело заведут. А у вас впереди вся жизнь. Потому решать будем по закону.
— Да чего ему, уроду этому, наш участковый сделает, — возмутился Пашка Барыкин. — Ну, поругает, ну пятнадцать суток.
— А вот тут ты не прав, — улыбнулся я. — Тут и политическое пришить можно. Разрушен символ нашей страны, считайте, надругались над портретом Ленина. Это уже другая статья. Такое спустить никак нельзя. иначе пойдет цепная реакция.а там и по всем странам начнут памятники рушить.
— Ну ты это… Ляксандрыч, не нагоняй страху-то… по странам — эк ты загнул… — проворчал Митрич.
— Вот если здесь и сейчас не найдем и не накажем, поверь мне, Василий Дмитриевич, в будущем мое и не такое увидеть, — серьезно заверил я.
— И что за это будет? — оживились ребята после короткого молчания.
— Антисоветскую деятельность пришьют и правильно сделают, — припечатал Степан Григорьевич. — Это ж надо, — завхоз качнул головой. — Еще и порча государственного имущества.
— Мы не государство, а школа, — не согласился Горка Волков.
— И-эх ты, ученик, чему только в школе учат, — хмыкнул Митрич. — Школа — заведение государственное. Все, что в ней, тоже государственное. Потому и ущерб государству, и антисоветские действия в довесок, за то и схлопочет по полной.
— И все-таки, кто такое мог натворить, — вздохнула Полина. — Ну, вот кто? У нас люди хорошие, все! Кому могло в голову придти такое… свинство!
— Скажешь тоже — все хорошие, — фыркнула Даша Светлова. — Не бывает такого, чтобы все и хорошие. Вон Рыжий что ли хороший, по-твоему? Алкота и дурак, чего в нем хорошего?
— Он несчастный человек, — тихо произнесла Подина. — Счастливые люди пить не будут. Ну, разве по праздникам большим, но ведь не как свиньи! А Рыжий… Что-то его поломало, вот он и пьет.
— Угу… Дурость это, а не поломка, — неожиданно заговорил Свирюгин. — Оправдание самого себя и собственной дурости, а никакая не болезнь, — проговорил Володя и замолчал.
— Это выбор человека, ребята. Плохой ли, хороший, но любое действе — это наш с вами выбор. Пить или не пить, бить или не бить, учиться или не учиться, следовать за мечтой, добиваться цели, или нет. Мы с вами каждый день делаем выбор. Кто-то сознательно, а кто-то не очень.
— Вот прям-таки каждый день? — хмыкнул Федор. — Вот какой с меня выборщик? Я еще несовершеннолетний, мне чего скажут, то и приходится делать. Скажут, в школу топай, я и потопаю. И попробуй не приди. Тут же налетят, накинутся коршуны. И завуч, и директор с классухой… э-э-э… с классным… и родители… Батя и вовсе ремнем отходит, у него не заржавеет.
— Но ведь ты можешь отказаться и не пойти, — улыбнулся я. — И это тоже выбор: получать знания или получить по мягкому месту ремнем. Как и у отца твоего возникнет выбор: махнуть на тебя рукой или вразумить тебя по-своему, как умеет.
Старшеклассники задумались.
— Верно всё учитель ваш говорит, — после молчания первым заговорил Степан Григорьевич. — Оно, конечно, сейчас время-то мирное, хорошее… Но ведь и в мирное время много чего решать приходится, чтобы вот вы и сейчас, и потом жили как люди. Как советские граждане. Страну свою уважали, защищали, людей ценили, трудились честно, не напоказ, а от души. Ежели мы все будем каждый день правильный выбор делать, то, глядишь, и плохого не останется.
— Ну да, конечно, — фыркнул Горка Волков. — Хороших людей мало, а людей вон сколько, и каждому чего-то надо. Телевизоры, приемники, машины. Да и от зарплаты никто от хорошей не откажется. Вот и выходит: если хочешь хорошо жить, не всегда правильный выбор поможет. Вон Вовку возьмите: за него выбор-то уже сделали. А он сам ничего и поделать не может. Батя сказал, а батю слушаться надо. Нас и в школе, и дома так учат. Значит, что? Правильно, выбор у нас невелик — надо сначала родителей слушаться, в школе учителей, потом на работе начальство, и делать, как они велят. Вот и весь выбор. То есть за нас взрослые уже давно все выборы сделали. Наше дело — только подчиняться.
Егор с вызовом посмотрел на троих: меня, Митрича и Бороду, игнорируя сердитый взгляд Свирюгина.
— Кхм… Вот вроде и верные слова говоришь, да сути не понимаешь, — хмыкнул Степан Григорьевич. — Оно, к примеру, на войне как было? Есть командир, его надо слушаться, так?
— Ну, так, — буркнул Егор.
— А вот ежели командира убило, тогда чего? Бежать, что ли? Или врагу сдаваться? — прищурился нехорошо фронтовик.
— Воевать! — вспыхнул Волков. — Наши не сдаются!
— Так командира-то нету, стало быть и приказ модно не выполнять, кто проконтролирует? А? Нету командира, нету приказа.
— Это другое! Командир он ведь перед боем приказ отдал! И приказы не обсуждаются, выполняются до конца! Велел в бой идти… ну там или в разведку, или еще чего… — Егор окончательно запутался, пытаясь понять, чего от него хочет Степан Григорьевич.
— Вот это и есть выбор: принять на себя ответственность и вести людей дальше. И самому идти вперед. Когда знамя падает из ослабевших рук, всегда есть тот, кто подхватит флаг и поведет за собой людей дальше, к победе. И есть те, кто пойдут в поводу, за знаменем в других руках. А еще те, кто предпочтут отсидеться в окопах, трясясь, как зайцы под кустом. Или сдаться в плен, чтобы, значит, шкуру свою уберечь. Ты чего выберешь?
— Я? — растерялся Волков. — Я в бой пойду, прятаться не буду.
— Вот и выбор, вот и весь сказ, — довольно хмыкнул Степан Григорьевич. — А ты говоришь — родители. На поле боя родителей нету. И учителей тоже школьных. Стало быть учителя тебя тут в школе, научили делать правильный выбор. А родители дома показали, как правильно жить. Оно, конечно, слушаться родителей надо, тут не спорю. Но и своя голова на плечах должна быть. А то скажет тебе батя: пойди, сынок, мать ударь или у бабки пенсию отбери да мне принеси, и чего, пойдешь?
— Нет, конечно! Вы чего, Степан Григорьевич! — возмутился Горка.
— Вот, а ты говоришь — все за тебя решили, — хитро прищурился Борода. — Правильно ваш учитель говорит: выбор — он каждый день. И ежели больше будет тех самых, кто знамя поднимает и за собой ведет, так и жизнь станет по другому руслу течь, не по канавке, осокой заросшей, а по чистому ручью. А там, глядишь, и до моря-океана дотечет.
Ребята молчали, переваривая сказанное. Я наблюдал за школьниками, надеясь, что слова Степана Григорьевича легли им в душу, дошли до сердца. Про себя я уже наметил план дальнейших действий. Осталось только свести мысли в одно большое дело и добиться того, чтобы дело это высоко оценили нужные люди в образовании. Великие дела всегда начинаются с малого шага. Вот его-то я и сделаю на выступлении.
Глава 19
Насыщенная событиями осень сменилась спокойной зимой, морозами, снежными заносами и веселыми зимними забавами. Теперь, шагая по заснеженным улицам утром в школу, я планировал собственную жизнь с замахом на будущее.
В свою новую школьную реальность я тащил из собственного будущего всё, что считал достойным, интересным и способным не просто заинтересовать детей, но отозваться в их сердцах. Все возможности, которые помогут раскрыть детские таланты и способности, заставить заложенное от рождения семечко добра и счастья дать ростки, чтобы маленький отросток сумел окрепнуть и вырасти в настоящее дерево. В тот преслов