– Вам нравится Бельгия, месье? – спросила она с резчайшим брюссельским акцентом. К тому времени я уже научился отличать, к примеру, чистый и красивый парижский выговор месье Пеле от гортанной речи фламандцев. Учтиво отвечая на вопрос, я не переставал дивиться тому, что пансионом для девиц, о котором решительно все были самого высокого мнения, управляет эта неотесанная и нескладная старуха. Причины удивляться у меня и впрямь имелись. Мадам Ретер можно было принять за фламандскую fermière[24] или даже maîtresse d’auberge[25], но не за чопорную, строгую и непреклонную директрису пансиона. Многие пожилые женщины на континенте, или по крайней мере в Бельгии, допускают в манерах, речи и облике вольности, которые наши почтенные дамы сочли бы совершенно неприличными, и развязная веселость на лице мадам Ретер наглядно свидетельствовала, что и она не исключение из этого общего для ее страны правила; левый ее глаз хитро поблескивал, правый она держала полузакрытым, что меня весьма удивило. Я предпринял несколько безуспешных попыток понять, зачем эти престарелые чудачки пригласили меня на свой goûter, но в конце концов сдался, заранее смирился с неизбежностью мистификации и сидел, переводя взгляд с одной на другую и отдавая должное конфитюрам, кексам и кофе, которыми меня усердно потчевали. Дамы тоже ели не жеманясь, а когда расправились с изрядной частью угощения, предложили выпить по «petit verre»[26]. Я отказался. В отличие от мадам Пеле и Ретер, которые смешали себе отнюдь не по маленькому стакану пунша, перенесли напиток на столик у печки, передвинули туда же стулья и предложили мне последовать их примеру. Я подчинился, а когда уселся между дамами, ко мне обратилась сначала мадам Пеле, затем – мадам Ретер.
– А теперь поговорим о деле, – объявила мадам Пеле и разразилась замысловатой тирадой, суть которой заключалась в том, что этим вечером меня пригласили в гости, чтобы мадам Ретер получила возможность сделать важное предложение, весьма выгодное для меня.
– Pourvu que vous soyez sage, – сказала мадам Ретер, – et а vrai dire, vous en avez bien l’air[27]. Выпейте пунша (она произнесла «ponche») – он приятен на вкус и полезен на сытый желудок.
Поклонившись, я вновь отказался. Она продолжала:
– Я глубоко… – она сделала паузу и торжественно отпила глоток, – я глубоко прониклась важностью поручения, которое дала мне моя драгоценная дочь – вам ведь известно, месье, что пансионом по соседству управляет моя дочь?
– А я думал, вы, мадам. – Впрочем, я тут же вспомнил, что заведение называется пансионом мадемуазель, а не мадам Ретер.
– Я? О нет! Я веду хозяйство, присматриваю за слугами, как моя подруга мадам Пеле, в доме своего сына, ничего более. Но неужели вы и впрямь считали, что я даю уроки? – И она залилась звучным и долгим смехом, словно эта мысль изрядно позабавила ее.
– Вы напрасно смеетесь, мадам, – отозвался я, – если вы и не даете уроков, то не потому, что это вам не под силу. – Я достал белоснежный платок и грациозным французским жестом обмахнул им нос, не преминув одновременно поклониться.
– Quel charmant jeune homme![28] – пробормотала, словно про себя, мадам Пеле. Не столь чувствительная фламандка мадам Ретер только рассмеялась.
– Смотрю, с вами надо держать ухо востро, – заметила она, – коли вы способны на такие комплименты. Зораида станет вас побаиваться, но если будете умницей, я вас не выдам, не скажу, как искусно вы умеете льстить. А теперь послушайте, что она вам предлагает. Она слышала, что учитель вы отменный, а у нее преподают только лучшие наставники (car Zoraïde fait tout comme une reine, c’est une vèritable maîtresse-femme)[29], вот она и поручила мне заглянуть к вам сегодня и расспросить у мадам Пеле, нельзя ли предложить вам работу. Зораида осмотрительна: шагу не ступит, не узнав прежде, надежная ли почва под ногами. Она бы не обрадовалась, услышав, что я уже разгласила ее намерения, заходить так далеко мне не велено, но я думаю, не будет вреда, если раскрыть вам тайну, и мадам Пеле тоже так считает. Смотрите только, не выдавайте нас Зораиде, моей дочери: она так скрытна и осторожна, что понять не может, какое удовольствие другие находят в сплетнях…
– C’est absolument comme mon fils![30] – вставила мадам Пеле.
– Со времен нашей юности мир так изменился! – подхватила ее приятельница. – Нынешняя молодежь мудра не по годам. Но вернемся к делу, месье. Мадам Пеле заведет со своим сыном разговор о том, что вы могли бы давать уроки и в заведении моей дочери; тот обратится к вам, после чего завтра вы заглянете к нам, поговорите с моей дочерью и сделаете вид, будто впервые услышали обо всем от месье Пеле, а моего имени даже не упоминайте – мне совсем не улыбается рассердить Зораиду…
– Bien, bien! – прервал ее я, утомленный многословием и околичностями. – Я посоветуюсь с месье Пеле, и мы все уладим так, как вы пожелаете. Доброго вам вечера, я бесконечно вам признателен.
– Comment! Vous vous en allez deja?[31] – воскликнула мадам Пеле.
– Prenez encore quelquechose, monsieur, une pomme cuite, des biscuits, encore une tasse de cafè?[32]
– Merci, merci, madame – au revoir[33]. – И я, отступив к двери, наконец покинул комнату.
У себя в комнате я решил как следует обдумать события минувшего дня. Странное это дело уладилось сомнительным образом, две старухи только запутали его, но я, размышляя, чувствовал удовлетворение. Прежде всего уроки в другом заведении внесли бы в мою жизнь разнообразие, и потом, преподавать юным леди наверняка интересно, тем более что мне еще никогда не доводилось бывать в пансионах для девиц. «И вдобавок, – думал я, глядя на заколоченное окно, – я наконец-то увижу таинственный сад, узрею и рай, и ангелов в нем».
Глава 9
Разумеется, месье Пеле и не думал возражать, узнав, что мадемуазель Ретер предложила мне дополнительный заработок: возможность иметь его было одним из условий, на которых он сам нанял меня. Поэтому уже на следующий день я услышал, что вправе давать уроки в заведении мадемуазель Ретер четыре раза в неделю.
Нанести визит самой мадемуазель я собрался лишь вечером, так как весь день мое присутствие требовалось в классах. Отчетливо помню, как перед выходом я заспорил сам с собой, стоит ли менять повседневную одежду на парадную, и наконец решил не утруждаться. «Несомненно, эта старая дева суха и строга, – думал я. – А если она приходится дочерью мадам Ретер, то наверняка пережила не меньше сорока зим, и даже если на самом деле молода и прелестна, я не красавец и не стану им, как бы ни наряжался, стало быть, переодеваться ни к чему». И я направился к двери, мимоходом бросив взгляд в зеркало на туалетном столике: худое лицо, далекое от канонов красоты, запавшие темные глаза под широким квадратным лбом, ни цветущего румянца, ни следов привлекательности, еще молод, но уже не юн, – не тот человек, который способен воспламенить любовь в женском сердце или стать мишенью для стрел Купидона.
Вскоре я уже был у двери пансиона, через мгновение позвонил, дверь тут же распахнулась, а за ней открылся коридор с черно-белыми мраморными плитками пола и стенами, тоже выкрашенными под мрамор; через застекленную дверь в дальнем конце коридора я разглядел кусты и лужайку – отрадное зрелище в мягком сиянии весеннего вечера: была середина апреля.
Таким я впервые увидел тот самый сад, но хорошенько рассмотреть его не успел: на мой вопрос привратница ответила, что хозяйка у себя, распахнула створчатые двери слева, впустила меня и закрыла их за моей спиной. В гостиной, где я очутился, полы были добротно выкрашены и натерты до блеска, кресла и диваны прикрыты белыми чехлами, печь выложена зелеными изразцами, картины на стенах вставлены в позолоченные рамы, на каминной полке красовались часы с позолотой и безделушки, с потолка свисала большая люстра, и завершал перечень зеркал, приставных столиков и кисейных занавесок большой красивый стол посередине. Все вокруг блистало чистотой, но этой комнате недоставало бы тепла и уюта, если бы вторые створчатые двери не были распахнуты, а за ними не виднелась еще одна гостиная, поменьше, на приятной обстановке которой отдыхал глаз. Полы в ней прикрывал ковер, здесь были пианино, диван, платяной шкаф, а главное – высокое окно с малиновыми шторами, обрамляющими еще одну панораму сада за большими чистыми стеклами, к которым снаружи льнули листья плюща и усики винограда.
– Monsieur Creemsvort, n’est-ce pas?[34] – послышалось за моей спиной, и я, невольно вздрогнув, обернулся.
Увлеченный осмотром уютной маленькой гостиной, я и не заметил, что в большую вошла мадемуазель Ретер. Она обратилась ко мне, только когда подошла совсем близко; меня нелегко смутить, поэтому хладнокровие вернулось ко мне мгновенно, я поклонился и начал разговор с похвал маленькой гостиной, а также отметил, что сад мадемуазель Ретер – неоспоримое преимущество перед заведением месье Пеле.
– Да, – подтвердила моя собеседница, которая была того же мнения, и добавила: – Только из-за сада я и держусь за этот дом, иначе давно бы перебралась в другое, более просторное и удобное здание, но, как вы понимаете, сад я с собой не заберу, а здесь, в городе, едва ли найдется второй такой же, большой и ухоженный.
Я согласился с ней.
– Вы ведь еще не видели его, – продолжала мадемуазель Ретер, – пройдемте к окну, оттуда лучше видно.
Я направился к окну вслед за ней, она подняла раму, и я, выглянув наружу, наконец увидел территорию, которая до сих пор была мне неизвестна. Сад оказался длинной, но не очень широкой полосой возделанной земли, с пролегающей посередине аллеей, обсаженной огромными старыми плодовыми деревьями, с лужайкой и цветником со штамбовыми розами и цветочными бордюрами, а в дальнем конце сада виднелись настоящие заросли сирени, ракитника и акаций. Вид был приятный, для меня в особенности, поскольку я уже давно не видел никаких садов. Однако мой взгляд был п