– Не верю.
– Тем не менее это правда. Поначалу они казались мне ангелами, но этому заблуждению было не суждено продлиться: трое самых старших и миловидных взяли на себя труд просветить меня и действовали так умно, что уже через пять минут я понял, что по меньшей мере эти трое – сущие кокетки.
– Je les connais! – встрепенулся месье Пеле. – Elles sont toujours au premier rang à l’église et à la promenade; une blonde superbe, une jolie espiégle, une belle brune[59].
– Да, они.
– Все они прелестницы, модели для художников, какую живописную группу они образовали бы вместе! Элали – да, я знаю, как их зовут, – с ее шелковыми заплетенными волосами и гладким, как слоновая кость, лбом. Ортанс с каскадами каштановых локонов – заплетенных, уложенных, скрученных, словно она уже не знала, как справиться с этим изобилием, с ее карминовыми губками, щеками цвета дамасской розы, с проказливыми, смешливыми глазами. И Каролина де Блемон! Вот она, красота! Красота совершенства. Как вьются смоляные кудри вокруг этого лица – лица гурии! Как пленительны губы! Как роскошны черные глаза! Ваш Байрон боготворил бы ее, а вы, холодный и черствый уроженец острова, рядом с несравненной Афродитой наверняка притворились строгим и равнодушным?
Меня насмешило бы воодушевление директора, если бы я поверил в его искренность, но его тон намекал – это притворный восторг. Казалось, он изображал увлеченность, только чтобы усыпить мою бдительность, вызвать во мне ответный прилив откровенности, потому я даже не улыбнулся. Он продолжал:
– Согласитесь, Уильям, приятная внешность Зораиды Ретер невзрачна и заурядна в сравнении с очарованием некоторых ее учениц.
Эти слова насторожили меня, я уже не сомневался в том, что месье Пеле по каким-то причинам (известным ему самому, но непостижимым в то время для меня) пытается навязать мне мысли и желания, в моем представлении далекие от благопристойных. В этом противозаконном подстрекательстве таилось противоядие от него, и когда месье Пеле добавил, что «за каждой из этих трех красавиц дают недурное приданое; при умелом обхождении неглупый и хорошо воспитанный молодой человек вроде вас мог бы завладеть рукой, сердцем и кошельком любой из этих трех граций», я поразил его взглядом в упор и недоуменным «что, месье?».
Он принужденно засмеялся, заверил, что просто пошутил, и стал допытываться, как меня угораздило принять его слова всерьез. В этот момент колокол возвестил, что час игр и отдыха окончен; по вечерам месье Пеле обычно читал своим ученикам какие-нибудь пьесы или романы. Не дожидаясь моего ответа, он поднялся и направился к двери, напевая что-то из куплетов Беранже.
Глава 12
Продолжая посещать пансион мадемуазель Ретер, я каждый день пользовался случаем, чтобы сравнить идеал с действительностью. Что я знал о женской натуре до приезда в Брюссель? Немногое. Какой она мне представлялась? Туманной, неопределенной, хрупкой, заманчивой. Теперь же, соприкоснувшись с ней, я обнаружил, что она вполне материальна, тверда и порой тяжела; в ней присутствовали металлы – свинец и железо.
Идеалисты, мечтающие об ангелах во плоти и живых цветах! Обратите внимание: я достаю из папки пару набросков карандашом с натуры. Они были сделаны во втором классе пансиона мадемуазель Ретер, где не ощущалось недостатка в объектах для изучения – здесь собралось более сотни экземпляров вида jeune fille[60]. Разнообразие их происхождения было таким, что я, сидя на своем возвышении и обводя взглядом длинные ряды парт, видел перед собой француженок и англичанок, уроженок Бельгии, Австрии и Пруссии. Большинство принадлежало к буржуазным кругам, но были здесь и графини, дочери двух генералов и нескольких полковников, капитанов, видных чиновников, а с ними соседствовали будущие demoiselles de magasins[61] и коренные жительницы этих мест, фламандки. Почти одинаковая одежда, мало различающиеся манеры; исключения встречались, но тон задавало большинство, а тон этот был бесцеремонный, шумный, лишенный снисходительности друг к другу или учителям, свидетельствующий о стремлении только к личной выгоде и удобствам, о жестоком равнодушии к интересам и удобствам всех прочих. В корыстных целях чуть ли не все были способны на дерзкую ложь. Все были любезными ради своей выгоды, но едва любезность переставала быть выгодной, моментально и умело выказывали ледяную холодность. Открытые ссоры случались редко, но злые слухи за спиной распускались постоянно. Школьные правила запрещали близкую дружбу, и уважение учениц друг к другу проявлялось лишь в той мере, которая была необходима, чтобы без труда найти себе компаньонку в минуты досадной скуки и одиночества. Всем до единой полагалось вырасти, не имея ни малейшего представления о пороке. Девиц воспитывали если не невинными, то невежественными, принимая для этой цели многочисленные меры предосторожности. Тогда почему же по достижении четырнадцати лет лишь некоторые из них были способны скромно и прилично смотреть в лицо мужчине? Ответом на самый обычный мужской взгляд становился либо дерзкий до бесстыдства флирт, либо развязные, глупые усмешки. Я не посвящен в тайны римского католичества и не силен в богословии, но сдается мне, корень этой ранней нечистоты, столь очевидной и повсеместной в католических странах, – в укладе, если не в учении, римско-католической церкви. Я описываю то, что видел своими глазами. Эти девушки принадлежали к так называемым респектабельным слоям общества, выросли под строгим и внимательным надзором, тем не менее в массе были испорчены. Довольно общих замечаний, перейдем к конкретным примерам.
Первый из них – портрет в полный рост Аурелии Козлоу, немецкой фрейлейн, точнее, наполовину немки, наполовину русской. Эту восемнадцатилетнюю девицу отослали в Брюссель завершать образование, она среднего роста и худощавого сложения, с длинным телом и короткими ногами, с развитым, но бесформенным бюстом; талия безжалостно стянута тугим корсетом, платье аккуратно оправлено, большие ступни вбиты в узкие ботинки; головка маленькая, волосы гладкие, заплетенные, прилизанные, словно приклеенные к голове все до последнего волоска; лоб очень низкий, мстительные серые глаза крошечные, как бусинки, в лице есть что-то татарское – довольно плоский нос, слишком высокие скулы, хоть в целом оно не уродливо; цвет лица неплох. Такова внешность. Что касается умственных способностей, Аурелия плачевно необразованна и невежественна, не способна правильно писать даже на родном немецком; при своей неуспеваемости по французскому и тщетных, более похожих на фарс попытках выучить английский, она просидела в школе двенадцать лет, но продвигалась вперед еле-еле, так как все упражнения, все задания выполняли за нее другие, а уроки она отвечала, подглядывая в спрятанный на коленях учебник. У меня не было возможности наблюдать за Аурелией постоянно, поэтому я не знал ее привычек, но, судя по состоянию ее парты, книг и тетрадей, я сказал бы, что она неопрятна и даже грязна; как я уже отмечал, ее платье содержалось в порядке, но, проходя мимо ее скамьи, я замечал, что Аурелии давно пора вымыть шею, а по ее волосам, сальным и вдобавок блестящим от помады, не хочется провести ладонью и уж тем более погрузить в них пальцы. Поведение Аурелии в классе, по крайней мере в моем присутствии, изумляет и явно свидетельствует о ее глупости. Завидев меня в дверях, она толкает в бок соседку и сдавленно прыскает; пока я иду на свое место на возвышении, буквально ест меня глазами, словно решив привлечь мое внимание, а если удастся – всецело завладеть им, для чего она пробует на мне силу самых разных взглядов: томных, дерзких, насмешливых, хищных. Для такого обстрела я неуязвим – ибо мы пренебрегаем тем, что нам дарят в изобилии и без всяких просьб, – поэтому Аурелия начинает издавать звуки: вздыхает, стонет, бормочет что-то бессвязное на несуществующем языке. Когда я расхаживаю по классу, она выставляет ногу из-под парты и старается задеть мою ногу; если по неосторожности я задеваю ее ботинок, она чуть не бьется в конвульсиях, с трудом подавляя смех, а если вовремя замечаю ловушку и обхожу ее, то слышу, как Аурелия еле слышно бранит меня на скверном французском с невыносимым нижненемецким акцентом.
Недалеко от мадемуазель Козлоу сидит юная Адель Дронсар – невысокая, коренастая бельгийка, широкая в талии, с короткими шеей и конечностями. У нее здоровый румянец, крупные и правильные черты лица, чистый разрез ясных карих глаз, светло-каштановые волосы, крепкие зубы. В свои без малого пятнадцать лет она развившаяся, как двадцатилетняя здоровая англичанка. Судя по описанию, простоватая, но симпатичная девица, верно? Так вот, когда бы я ни обводил класс взглядом, он неизменно встречался со взглядом Адели, вечно и зачастую успешно подстерегающей меня. Этот цепкий взгляд придавал девушке, такой юной, свежей и цветущей, сходство с Горгоной. О подозрительности и тяжелом, угрюмом характере говорил ее лоб, о порочных наклонностях – глаза, о зависти и коварстве, достойном пантеры, – рот. Как правило, Адель сидела неподвижно, ее крупная фигура, казалось, была начисто лишена гибкости, а большая голова, широкая в основании и узкая у макушки, с трудом поворачивалась на короткой шее. У Адели имелось всего два выражения лица, из которых преобладало неприязненное, недовольное и угрюмое, изредка его сменяла убийственно-злорадная усмешка. Ученицы избегали ее: дрянных натур среди них было немало, но ни одна не была настолько дрянной, как Адель.
Аурелия и Адель были ученицами первого отделения второго класса, во втором отделении которого училась пансионерка Хуанна Триста, особа смешанного испанского и бельгийского происхождения. Ее мать-фламандка умерла, отец-каталонец занимался коммерцией на *** островах, где родилась Хуанна и откуда ее отправили на учебу в Европу. Я нередко гадал, кто бы согласился принять под крышу своего дома эту девицу, увидев ее голову и внешность. Форма черепа у нее была в точности как у папы Александра VI, шишки доброжелательности, почтительности, совестливости и преданности странно малы, зато шишки самолюбия, упрямства, агрессии и воинственности – до нелепости велики; голова, скошенная на манер односкатной крыши, сужалась ближе ко лбу и расширялась к затылку. Хуанна была миловидна, несмотря на крупные и отчетливые черты, обладала жестким и желчным темпераментом. У нее были смуглая бледная кожа, черные глаза и волосы, угловатая и негибкая, но соразмерная фигура. Ей минуло пятнадцать.