— Ладно, давайте зачетку — сказала Афанасьев и добавила банальность — не удержалась: — Математикой нужно заниматься так, чтобы она забрала тебя всего без остатка, либо не заниматься совсем.
«Конечно, — подумал я, — отдай всего себя революции, как это сделал товарищ Ленин».
Портвейна мы тогда, конечно, выпили. А вот с Афанасьевой я не согласен. Может, потому, что математику люблю до сих пор и смею думать, что понимаю, пусть и не так глубоко, как настоящие профессионалы. Я занимался этой наукой много лет, и как чистым хобби — для собственного удовольствия, и при разработке алгоритмов для компьютерных программ, и знания, полученные на мехмате, в том числе и от Афанасьевой, мне многократно пригодились. Конечно, я не смогу написать статью, которую не стыдно представить на сайте препринтов arXiv.org, но статьи из разделов History and Overview или Information Theory, которые туда выкладывают, я читать могу. Так что благодарствуйте, выучили-таки меня, несмотря на все мое сопротивление и разнообразные отвлечения.
А вообще Афанасьева была тетка остроумная. Как-то я опоздал на семинар. В ответ на робкую просьбу:
— Можно пройти на место? — Афанасьева посмотрела на мою несколько помятую физиономию оценивающе и спросила:
— А вы сделали домашнее задание?
Я развел руками:
— Увы, нет.
— А можно спросить — почему?
Нерадивый студент сокрушенно покачал головой:
— Да как-то руки не дошли.
— Ну хорошо, хоть ноги дошли.
Аудитория шутку оценила.
9
В каникулы ФДС пустел. Если в летние всех выселяют принудительно, поскольку начинается ремонт, то в зимние можно было жить и даже позаимствовать у соседа подушку, и на этаже всегда оставалось несколько человек.
В один из таких дней в 417-й комнате собрались трое — Шура Бушелев, Просидинг-младший и я, сбежавший из дому навестить своих друзей и немного расслабиться. Шура всегда увлекался какими-то полусумасшедшими идеями, но надо отдать ему должное — идеи его имели некоторое отношение к математике. Григорий Просидинг математикой интересовался еще меньше, чем я. У него был второй разряд по боксу в тяжелом весе. И выглядел он соответствующим образом. В общем, бригада ух.
Шура генерировал осмысленный бред — это было его нормальное состояние. Он, например, спрашивал: «А почему наше пространство трехмерно?» Ответа на этот вопрос, вообще говоря, нет. И трехмерно ли оно — тоже большой вопрос. Если брать только пространственные координаты, то вроде бы — да. А на самом деле? Как-то раз, зацепив ухом очередной Шурин высокоумный пассаж, Сереженька Шрейдер, погромыхивая старым, протертым до подкладки портфелем, в котором, судя по звуку, однозначно распознавалась пара бутылок водки, ответил просто: «Размерность нашего пространства либо e, либо Пи» — и скрылся за поворотом коридора. Все были обескуражены простотой и мудростью гипотезы.
Шура катит очередную телегу из пространства идей, я с удовольствием курю нечеловечески крепкий кубинский «Лигерос», а Григорий — самый реалистичный изо всех собравшихся, благородных, но крайне безденежных донов — размышляет на тему, где бы вкусно поесть. Плодотворная дебютная идея приходит в голову именно ему.
— А ведь послезавтра у Алеши Смирнова день рождения.
— Да, действительно, — несколько растерянно соглашается Шура, с трудом выбираясь из царства чистой мысли, — надо бы подарок купить. Так что же мы Алеше подарим? Может, пивную кружку?
— Ты, Шура, — человек высокого интеллекта, но мысль твоя движется по проторенным путям.
— Ну а что ты предлагаешь? — обижается Шура.
— Будем импровизировать, — решает брат Просидинг.
Начинается мозговой штурм. Как и всякий мозговой штурм, это водопад совершенной чепухи, из которой почему-то иногда вышелушиваются действительно свежие идеи.
Появляется утилитарное, но не лишенное некоторой изысканности предложение — подарить имениннику запас туалетной бумаги на семестр. Надо сказать, что туалетную бумагу купить было совсем непросто, а при удаче брали ее сразу целыми низками — идет по улице человек, а у него через плечо, как пулеметная лента у революционного матроса, висит веревка, на которой рулонов пятнадцать туалетной бумаги, и к нему каждый второй бросается с вопросом: «Где дают?», а он гордо так отвечает: «Там уже кончилась».
Но все-таки и в этой идее нет истинного полета. И тогда Григорий Просидинг как самый остроумный говорит:
— Давайте подарим ему коромысло.
— Зачем ему коромысло? — начинает Шура, слегка обалдевший от прорыва Гришиной фантазии, но тут же умолкает.
Безумная идея обрастает плотью, материализуется прямо на глазах.
— Ну сначала надо написать инструкцию, — это уже я подаю голос, — а то как он будет без инструкции с коромыслом обходиться, обязательно что-нибудь напутает.
— Действительно, — говорит Шура, — вдруг он решит использовать его в качестве аптечных весов, а у коромысла окажется слишком высокая погрешность. Решит, скажем, Алеша отмерить аспирин в порошке, чтобы при простуде принять необходимую дозу, и наверняка ошибется, выпьет не чайную ложку, а ведро. Это может привести к негативным последствиям. Давайте будем беречь Алешино здоровье.
— А инструкцию дадим Олёне, — она у нас художник, пусть изобразит великое творение полууставом.
— Заметано. Пишем. Чувствительность коромысла составляет плюс-минус одно ведро. Идеально подходит для измерения объема.
— И переноски, — добавляю я.
— И переноски пива из «Тайваня».
Дело идет на лад.
— При ядерном взрыве коромысло следует оберегать от прямого светового излучения и взрывной волны. Иначе это может привести к полному испепелению и множественным переломам конструкции.
— Ты, конечно, видный ядерный физик, но вот только отчего у тебя голова набита одними старыми байками? Зачем учебник-то по гражданской обороне цитировать?
— Тогда правила хранения коромысла. Во избежание покореживания несущей конструкции коромысло следует хранить в подвешенном на гвоздь состоянии.
— Несущая конструкция — это баба, которая ведра несет, что-то не то получается.
— Да, не то.
— Пусть будет опорная конструкция. И про ведра. С особой аккуратностью следует выходить за пивом с пустыми ведрами. В этом случае необходимо пробираться к пивной задворками, дабы не встретить хорошего человека и не принести ему неудачу. Зато обратно следует возвращаться исключительно по улице Горького в час пик навстречу пассажиропотоку, чтобы осчастливить человечество.
— Может, про предельную нагрузку?
— Подвешивать на коромысле не более одного студента на один конец во избежание переламывания орудия труда и приведения его в состояние негодности.
— Мы не дали определения. Что такое коромысло? Без этого нельзя, как мы будем оперировать понятием, не определив его?
— Правильно. Коромысло есть специализированное устройство, позволяющее перераспределить тяжесть переносимых предметов. При использовании коромысла основная нагрузка ложится на плечи, а не на руки, что значительно упрощает жизнь «бабы». Другое устройство, предназначенные для переноски тяжестей, — голова, обычно используется в странах Азии и Африки. В Европе голову чаще применяют в других целях. «Баба» — несущая конструкция коромысла. Может применяться и в других сопутствующих целях.
— Ну вот, это уже кое-что. Дело исключительно за малым — где мы это коромысло возьмем?
— Экий ты, Шура, прагматичный, нет в тебе полета. Поэтому у тебя и с размерностью пространства все больно дробно выходит.
Не следовало мне это говорить, но поздно. Шура как-то вспыхнул и сник. Потом поднялся и пошел к дверям.
— Шура, не забудь завтра с утра — в поход за коромыслом, — напутствовал товарища последовательный и целеустремленный брат Просидинг.
— Да, да, обязательно, — откликнулся Шура. Бедный, он, кажется, еще не верил, что написанием инструкции дело никак не ограничится, раз уж за дело взялись такие деятельные раздолбаи, как Гриша и я.
Шура ушел, понурившись, а мы с Григорием уселись попилять в диберц[1].
10
На следующий день Григорий Просидинг устроил всем раннюю побудку. Он был бодр и решителен. От его чисто выбритого мужественного подбородка веял ветер «Шипра».
Мы оделись и отправились перекусить в буфет. Следовало детально обсудить план действий. А плана-то как раз никакого и не было.
— Друзья мои, — спросил я, — а когда вы в последний раз видели коромысло в продаже?
Ответом мне было глубокое молчание. Такое глубокое, что стало слышно, как у моих товарищей поскрипывают мозги.
— Хорошо, упростим задачу. Кто из вас вообще видел коромысло, причем не на картинке, а в реальности, когда и где это было?
Городские дети! Откуда вам знать, как оно, это самое коромысло, выглядит и где оно водится! Да вы же чаще видели живых крокодилов и бегемотов, чем коромысло.
— Я видел, — откликнулся Шура, — в театре. На Таганке.
— Это уже кое-что.
— Да, — подтвердил Григорий, — я тоже об этом думал, ставят же они спектакли «из русской жизни», Островского какого-нибудь или Толстого. Может, не на Таганке, а в Малом. Неужели у них коромысла нет? Поедем, поговорим. Может, они нам за недорого продадут.
Во МХАТе, куда мы сразу отправились, на нас посмотрели как на полных дебилов — нас везде так встречали, поначалу нам это было внове, но мы быстро привыкли, — и сказали, что коромысел у них нет, а если и были бы, они торговать реквизитом права не имеют.
Театр мы любили. Наверное, не так сильно, как Татьяна Доронина и Виссарион Белинский, но посещали достаточно регулярно. Было это довольно дорого, да и билеты не достать, поэтому мы устраивались помогать рабочим сцены монтировать и разбирать декорации. Когда за скромную плату, а когда и вовсе за контрамарку. Однажды Григорий, Аркадий и Сергей Ильич возвращались в общагу после просмотра «Марии Стюарт». Говорили они исключительно пятистопным ямбом — под шиллеровским гипнозом. Ближе к университету Гриша и Сережка устали и уже едва поддакивали Аркадию, который все никак не мог остановиться: распевал и скандировал, перекрывая шум метро.