– Что-что. Что у тебя извращенные наклонности!
Ей словно врезали в лоб. Собачий поводок задергался, подбородок задрожал.
– Какие наклонности? Кто тебе это сказал?
Фоменко отшвырнул едва раскуренную сигарету и посеменил в сторону своего «Жигуленка». Она смотрела ему вслед, как ужаленная. Внутри что-то зло пульсировало. "Сволочи, сволочи, все вы просто сволочи".
Перед самой машиной правую ногу Фоменко занесло, и он, каскадерно взлетев, шмякнулся на бок. Тяжело поднялся. Оштукатуренный снегом, вполз в «Жигули».
Ирина огляделась в происках Кима. Тот, паразит, схватил окурок Фоменко и теперь с блаженной миной им закусывал.
– Фу!
Пёс нехотя выплюнул табачное крошево. Ирина уже давно смекнула, что этот хвостатый чертяка в прошлой жизни был отпетым кутилой. Он норовил подцепить на улице все окурки и не пропускал ни одной водочной или пивной бутылки – совал в них свой вибрирующий нос, а то и зубами хватал.
Отец удивился, откуда розы. Потом в очередной раз стал допекать вопросами, где она теперь будет работать. Она молчала. Он ушёл в свою комнату, обидчиво хряпнув дверью. Но потом снова заглянул к ней в комнату, пожаловался на томление в груди и дрожь в конечностях, попросил померить ему давление.
Это все раздражало и отвлекало от главного. От Ярослава. Ирина чувствовала, что с ним что-то не так. «У него беда, ему плохо».
Она отложила воспоминания Гиппиус. С вакуумной растерянностью уставилась на стену. Узор на обоях двоился.
Позвонила Анатолию, своему бывшему «почти жениху», как она его про себя называла. Он по-прежнему работал в военкомате и мог что-то знать о Ярославе Молчанове.
На следующий день Анатолий ей перезвонил и стал успокаивать, что рядовой Молчанов служит успешно и достойно. Голос звучал фальшивенько.
– Врешь, – сказала Ирина.
– Оно мне надо.
– Давай выкладывай, как у него на самом деле.
Поворчав, "почти жених" признался, что у Ярослава все не ахти. Можно даже сказать, скверно. Он дозвонился до человека из военкомата города Жесвинска, своего однокашника по московскому училищу. Тары-бары, вспомнили своих командиров, самоволки, пьянки. После чего Паша (так звали однокашника) связался с особым отделом учебной части 32752. Там подняли личное дело Молчанова Я. К. и процитировали из него несколько формулировок: "морально незрел", "ведет сомнительные разговоры с младшим командным составом", "нельзя исключать вероятность побега". К досье была подшита докладная командира роты Зотова, с размашистой резолюцией: "Курсант Молчанов – позор Советской армии!"
– Чем это ему грозит? – спросила Ирина.
– Да ничем. Дотянет как-нибудь до своего дембеля. Ну, будет чаще в нарядах пропадать, очки драить, на кухне картошку чистить… Да, чуть не забыл. Присяга у них скоро, 17 декабря.
– Присяга? Ее разве не сразу принимают?
– Ну ты даешь, мать, – засмеялся «почти жених». – Надо ж сначала научиться кое-чему – автомат держать, строевым шагом ходить. Присягу-то сам командир полка принимает. Кто ж перед ним чучело неумелое выпустит?
– А как проходит присяга?
– Торжественный проход по плацу. Парни клянутся служить родине. Праздничный обед. Приезжают родные, друзья. Массовые увольнения на целый день.
У Ирины заколотилось сердце: «Увольнения. 17 декабря. Меньше чем через неделю!»
Разговор с Анатолием взбудоражил и одновременно опустошил ее. Два часа она не могла ничего делать. Все мысли были о Ярославе, о том, как он там. Хотелось его защитить.
Лежала на диване, прикрывшись пледом. В полудреме, с больной воспаленной головой. Веерно-тюлевым маревом проносились какие-то видения, слышался чей-то командный голос, грохот пушек, гул танков…
От грохота она, собственно, и проснулась. В соседней комнате гремел телевизор. Глуховатый отец включил его на полную мощь – шел репортаж о военном конфликте в Нагорном Карабахе. Репортер безотрадно докладывал об эскалации напряженности…
Наутро она пришла в пединститут. Ее пустили внутрь, поскольку у нее был временный пропуск. Ирина Леонидовна не раз участвовала в конференциях педагогов, и однажды ее доклад отметил сам ректор педа Васюк, пухлощекий проходимец с таинственными связями в самом ЦК.
Она разыскала группу Евгении Родиной и стала ждать окончания первой пары. Но среди вывалившихся в коридор студенток Жени не было.
Она пошла караулить к другой аудитории. Однако и там Жени не оказалось.
Ирина Леонидовна нашла старосту курса, спросила о Родиной. Та пропищала, что сегодня ее не было.
Расстроенная Ирина вышла из института. И тут на углу заметила две фигуры.
Скуластую шатенку Женю она узнала сразу. Напротив нее стоял длинноволосый брюнет заметно старше. "Пожалуй, мой ровесник", – смерила его взглядом Ирина Леонидовна. Блуждающая в усах усмешка, на спине гитара. Он был в косухе, но при этом в обычных брюках со стрелками. Этакий остепенившийся рокер.
К счастью, Женя была слишком увлечена разговором. Она хихикала, выпуская пар – гитарист рассказывал что-то смешное.
Ирина отошла от них подальше. Несколько минут наблюдала, как они долго прощаются, при этом длинноволосый слишком жадно держал Женину кисть в своей руке.
Женя пошла к институту, Ирина направилась следом. В голове оформлялись контуры вступления: «Женя, добрый день, помнишь меня? Я учительница Ярослава Молчанова. Совершенно случайно узнала, что 17 декабря он принимает присягу. Ты наверняка к нему поедешь. Я хотела бы попросить передать ему…»
Но не успела. Едва войдя в холл педа, Женя наткнулась на двух подруг, и начался заливистый птичий щебет, бесконечный, как сериал "Рабыня Изаура".
На следующий день Ирина не подгадывала время, а поехала наобум. Ей повезло.
Она увидела Женю почти сразу. Та шла от института к автобусной остановке, болтая сумкой из стороны в сторону, как школьница. Вид у нее был беззаботный, она блаженно жмурилась на солнце, которое наконец высунулось из-за матерых туч после недели полного беспросветья.
Ирина уже была близко, уже ощущала запах ее незатейливых духов. И вдруг откуда-то сбоку через сугроб к Жене прыгнуло спортивное тело. Бесцеремонная лапа сцапала её за талию, притянула к себе.
Длинноволосый усач! Только уже без гитары. Женя подалась к нему, длиннополое пальто крепко прижалось к косухе.
Ирина с трудом нашла в себе силы нагнать их. Со второго оклика Женя наконец обернулась, близоруко сощурилась.
– Женя, привет. Я учительница Ярослава Молчанова. Помнишь меня?
Женя уставилась на нее, как на инопланетянку. Её длинноволосый спутник отметился резиновой улыбкой.
– Чем обязаны?
Он был красив и по-мужски эффектен: резкая линия бровей, самоуверенно-насмешливый взгляд. Выражение лица человека, умеющего принимать решения.
– У Ярослава 17 декабря присяга. Поедешь?
Женя неуверенно пожала плечами.
– Послушайте, Женя опаздывает, – с легким раздражением улыбнулся длинноволосый. – У нас через полчаса урок гитары. Кстати, приходите в эту субботу в Дом культуры, там у меня концерт в пять вечера.
– Да-да, приходите! – подхватила Женя. – Сёма изумительно играет, вам понравится.
"Вот я дурочка", – растерянно подумала Ирина. Кивнула машинально. Они истолковали это по-своему:
– Вот и отлично! И еще кого-нибудь с собой прихватите. Да-да, обязательно мужа, друзей, знакомых.
"Мужа", – думала она, бредя по холодной, ветреной улице. Впереди дрожал невнятный гул.
Мороз впивался в щеки, драл и скреб. Она отворачивалась и жмурилась. Было противно и больно.
Ей в лицо прилетела какая-то бумажка, длинная, как лента. Затрепетала на воротнике пальто. Ирина Леонидовна поискала глазами урну. На странной бумаженции было что-то написано. Пока она шла к урне, развернула её, щурясь от ветра, попыталась прочитать.
Это оказалась листовка, на которой черным фломастером было крупно выведено:
Не дадим закрыть ГЗ! 12 декабря в 13.00 приходите на центральную площадь города на митинг протеста!
Еще несколько десятков таких же листовок, похожих на змеистые елочные украшения, кружились на ветру и стлались по тротуару, липли к стенам и деревьям. Прохожие ловили их.
Гул нарастал. Ирина глянула на часы: 12.40. Ах вот оно что! Это народ пёр в центр на митинг.
Последние месяцы весь город обсуждал слухи о закрытии глиноземного завода. Хотя это уже и не слухи были, а почти свершившийся факт.
Долгие годы этот завод был флагманом и локомотивом местной промышленности, одним из самых успешных предприятий. Но первоклассная глина, которую с конца 50-х черпали из местного карьера, теперь была никому не нужна. ГЗ, регулярно перевыполнявший план, нарыл ее столько, что все заводские хранилища были забиты этим тягучим и клейким, отменным сырьем. Кирпичные заводы его уже не брали, поскольку их склады, в свою очередь, ломились от кирпичей. Строители перешли на более дешевый и удобный бетон, а время кирпичных особняков богатых бандитов к тому времени еще не пришло.
Было уже несколько митингов глиноземов. Особенно запомнился недавний, в честь 72-й годовщины Октябрьской революции. Перемазанные глиной работяги расселись под памятником Ленина, стуча касками. В итоге вместо поздравительной речи председателя горсовета собравшийся народ слушал невообразимый грохот. Милиция попыталась разогнать глиняных бунтовщиков или хотя бы отодрать их от Ленина. Но толпа грудью встала на защиту работяг и отбила их у теряющих фуражки правоохранителей. Вслед последним полетели жирные комья знаменитой глины.
Сюжет об этой акции даже показали в программе "Взгляд" под лукавый комментарий телеведущего Листьева. Пошевеливая тараканьими усами, тот добродушно острил на тему глины и другой субстанции, тоже на букву "г"…
Наконец Ирина увидела митингующих. Они плыли по Пролетарскому проспекту, взявшись за руки. На сей раз никто не был измазан, зато они растянули огромный транспарант "Бодягина в отставку!"
Первый секретарь горкома, обрюзглый боров Бодягин был ненавидим всем городом. Но он имел влиятельных покровителей на самом верху. Поэтому даже заикаться о его отставке было страшно.