И тут за земляной стеной кто-то таинственно зашуршал. Крыса?
Нет, не крыса. Где-то там стукнула дверь, послышались шаги. Настолько внятные, что был слышен скрип кожи. Так могли скрипеть только хромовые офицерские сапоги.
Игорь икнул.
– Тихо! – шикнул на него Ярослав. – Гаси фонарь.
В притаившейся тьме они слышали дыхание друг друга. И еще – чужие голоса. Нервные, сталкивающиеся. Это звуковое бултыхание вдруг перекрылось третьим голосом-мольбой:
– Давайте потише, друзья-друзья.
"Больных", – узнал Ярослав.
За земляным тупиком скрипнул стул.
– Садитесь, уважаемый Баши-Заде Баши-заде, – вновь зазвучал гундосый голос начальника штаба. – Я понимаю ваше негодование-негодование, но и вы нас поймите-поймите: в стране трудные времена-времена, идеальную технику достать не так просто-просто. Так что кое-какие издержки вполне-вполне…
– Издержки, дорогой? – вскричал неведомый Баши-Заде. – Половина ваших танков – дерьмо, которое не заводится! Девяносто процентов БМП – куча металлолома!
– Я обещаю вам, уважаемый Баши-Заде, что после полной оплаты-оплаты…
– Что-о? Полная оплата? За железный хлам?
– Заткнись, азер! – вдруг рокотнул третий голос, принадлежавший, несомненно, майору Караваеву.
– Ты как меня назвал, щенок? – захрипел Баши-Заде.
– Азер. Наглый лживый азер. Несешь какую-то чушь. Танки у него не заводятся. А чем вы их заправляете, тунгусы? Левой солярой? Чего молчишь, бестолочь?
– Сопляк! – взвизгнул Баши-Заде.
– Урод, – отозвался Караваев.
– Я тебя задушу!
Судя по резкой возне, азербайджанец бросился на майора. Послышался грохот вкупе с рыком, хрипом.
– Братцы-братцы, – хлопочущее запричитал Больных.
И тут грохнуло. С умирающим стоном кто-то рухнул.
Повисла тишина. Давящей плитой.
– Витя, ты что, ты что? – заскулил Больных.
– Пульс проверь, – приказал Караваев.
– Нет пульса, – всхлипнул начштаба. – Ты его застрелил.
– Отставить. Ты старше меня по возрасту и званию, а развез сопли. Лучше помоги.
– Что ты собираешься с ним делать-делать?
– Убрать отсюда.
– Куда-куда?
– На кудыкину гору.
– Я серьезно-серьезно?
– В части есть единственное место, где его никто не хватится.
– Какое-какое?
– Солдатская столовая.
– То есть, то есть?
– Военную форму – в печку. Тело – в суп и на котлеты. Можно еще в плов. Азербайджанский.
Караваев треснул сухим хохотом.
– Господи-господи.
– Ты с каких пор в бога поверил, Ваня?
Больных что-то сконфуженно проурчал.
– А как же мы его туда перетащим-перетащим? – спросил он.
– Начальник столовой Буряк поможет.
– А как же…
– Не бзди, Буряк не сдаст. Я его еще с Афгана знаю. Такое могу рассказать про его махинации, что он скорее свою жирную руку сожрет, чем на нас стукнет. Он сюда ночью свой УАЗ подгонит. Наша задача – тело к заднему входу перетащить. Главное – не наследить. Вон уже сколько кровянки натекло.
– У меня есть б-брезент от п-палатки-палатки, – протарахтел зубами Больных.
– Далеко?
– В кабинете.
– Тащи.
Вскоре Больных вернулся. Они зашуршали брезентом. Стали ворочать тело, запыхтели, подбадривая друг друга. Совладав с трупом, куда-то его поволокли. Хлопнули дверью.
Некоторое время Ярослав с Игорем, притихнув и окоченев, сидели в темноте. Игорь зажег фонарь. Лицо у него было бледное и какое-то не свое.
Fructus temporum
1989 год. Открытка «Слава Октябрю!»
На открытке, посвящённой 72-й годовщине Октябрьской революции, изображён крейсер «Аврора». На багрово-чёрном фоне – надпись «Слава Октябрю!»
15
Несколько дней оба ходили зверски голодные. Притрагиваться к мясу в столовой было невмоготу, в каждом куске им мерещилась человеческая плоть. А повара, как назло, подавали фарш не отдельно, а перемешивали его то с кашей, то с картошкой. Рыбные дни воспринимались как счастье.
Омерзения добавил наряд по столовой, в который они сходили вскоре после случившегося. Относя посуду на мойку, Ярослав невольно подслушал разговор поваров. Один из них, толстяк Мухин, приставал к лопоухому напарнику Лещенко:
– Слышь, Лещ, я так и не понял: что это нам в начале недели привезли? Не свинина точно. Но и не говядина.
Мухин лениво почёсывал между лопаток длинным ножом.
– Не забивай себе мозги, Муха.
– И на кроля вроде непохоже, – ворочал поварежкой в котле Мухин. – Черт его знает, что за мясо. Откуда его нам привезли?
– Тебе что за дело? Мясо свежак?
– Свежак.
– Чего ж ты волнуешься?
– Да просто диву даюсь, классное мясцо. С нашего хозвзвода сроду такого не привозили. – Мухин понизил голос. – Слышь, Лещ, я тут кусок припрятал, хочу сварганить сегодня с лучком да со специями. Будешь?
– Нет, – отрезал Лещенко.
Мухин удивился. Лещ никогда не упускал шанса вкусно пожрать. Ладно, самому больше достанется.
– С картошечкой хорошо пойдет, – облизнулся Мухин.
Ярослава чуть не стошнило. Стопка тарелок в его руках качнулась, он еле успел выровнять.
Подземный тайник с провизией помог приятелям продержаться несколько трудных дней. Они доели рыбные консервы и паштеты, покончили с пирожками и сладостями, сожрали соленые огурцы и опустошили четыре банки с оливками, добросовестно обглодав и обсосав все косточки, даже маринад выдули с голодухи.
А в столовой они теперь напрягались и переглядывались. Голод глодал их изнутри. Но не людоедничать же, в конце-то концов!
Так проползли, протянулись восемь дней воздержания. Однажды в обед, чувствуя туманную слабость, Ярослав настороженно водил алюминиевой ложкой в овощном супе. Натолкнувшись на что-то плотное, замер. Медленно, сквозь капустные заросли, минуя картофельные глыбы и луковые чешуйки, понес кусок к поверхности.
Вынырнув, на ложке закачался грубый шмат мяса, покрытый толстой свиной шкурой. Кое-где он был неаккуратно подпален, там и сям торчала щетина.
– Родная, – нежно прошептал Ярослав.
Прикрыв глаза, он с наслаждением вобрал в себя ворсистую кусяру и стал жадно жевать. Накинулся на суп с неистовым аппетитом, со смаком и смехом. Сидевший рядом Игорь не отставал – громко хряпал, разгрызая толстомясые куски, срезанные грубо, словно топором.
На них смотрели с недоумением и даже испугом…
От бесконечных каш, от разваренного гороха и квашеной капусты часто гнало в сортир. Пища переваривалась стремительно. Едва боец успевал зависнуть над очком, как из него, содрогаясь, выстреливала лава. Желудок приспосабливался к армейской дисциплине – все делать быстро.
Но Ярослав привык в туалете посидеть, помечтать. Поэтому, если не случалось построений, он охотно задерживался над дырой, изображая роденовскую скульптуру.
В который раз он собирался написать Жене. Обдумывал слова, формулировки. Хотел забросать ее упреками и нападками на этого чертового гитариста Семена. Но не мог. Топтался на месте. Несколько раз принимался писать, но получалось то униженно-слезливо, то обвинительно, или чересчур нейтрально.
От трудных мыслей его отвлек Игорь. Он тоже находил особую прелесть в тихом туалетном уединении. Не сговариваясь, они с Ярославом выбрали одно и то же очко – крайнее левое.
Игорь первым начал карябать на её дверце стихи:
Строевая подготовка.
Как она честна, чиста.
Если обделен сноровкой,
Не поможет и устав.
Выше грудь да шибче шагу,
Втиснуть в рамки счета прыть.
Как почувствуешь отвагу,
Сразу хочется палить.
У Игоря со строевой ладилось лучше, гораздо лучше, чем у Ярослава. Сильные ноги помогали ему. Он быстро научился правильно вскидывать (точнее, взносить) прямую ногу и твердо впечатывать ее в асфальт плаца. Логвиненко стал его похваливать и ставил другим бойцам в пример. Не раз выкликал Игоря из строя и приказывал пройтись туда-сюда этаким наглядным пособием.
Игорь не подводил. Упруго и четко он чеканил шаг под перекрестными взглядами хмурых сослуживцев.
Этой упругой монументальности, пружинистости очень не хватало Ярославу. Его ноги разболтанно взбрыкивали, движения рук были лишены законченности. Вся его фигура была совершенно не приспособлена к строевому шагу. Причем вызывающе не приспособлена. Старшему сержанту Логвиненко в ходьбе Ярослава чудилась издёвка. Он свирепел, прыгал вокруг него гориллой, вопил гиеной и топал, как крупное парнокопытное.
Ярослав на стихи Игоря немедленно отозвался своими, нацарапанными в той же кабинке:
Ногне чувствуешь – мученье,
Сапоги – постыдный груз.
Очумелость повторенья
Порождает лишь конфуз.
Как все просто: это – бравый,
Этот – полный идиот.
Тот шагает по уставу,
Этот же, как конь, идет.
На следующий день справа от его корявеньких стишков кривились свежие строчки, сочиненные Игорем:
Если, парень, неспособный,
Если ноги… не того,
Прекращай свой мат загробный,
Ноги в руки и – «бегом!»
Бег четыре километра
Отрезвит тебя чуток.
Здесь шагают только мэтры,
Так что извини, браток.
Восхитившись, Ярослав походил, подумал и в итоге выдавил:
Ладно, выпьем в день рожденья
Нашей армии родной
И помянем плац, хожденье,
Да у знамени конвой.
Тем временем полк заранее начали готовить к праздничному параду 23 февраля. С утра до вечера все шесть учебных рот, сменяя друг друга, шагали по плацу в колоннах по пятеро.
4-я рота особенно усердствовала. Вернее, ее командир Зотов. Засидевшийся в капитанах, он рвался в майоры. Поэтому часами гонял роту от одного края плаца к другому, добиваясь идеальной выправки. Ярослав со своей строевой нескладностью был ему как кость в горле. Зотов высматривал, выцеливал его в строю, то и дело прикрикивая: «Молчанов, сонная муха!» «Четче, рядовой Молчанов!» «У кого там нога болтается, как привязанная, у Молчанова?»