Ярослав на него покосился. Миша с расплывшимися губами и осовелыми глазками был воплощением дебила. "Аплодисменты из амфитеатра", – меланхолично подумал Ярослав.
По краям старинного здания уцелело несколько колонн. Наверху под портиком среди зияющих пробоин чудом сохранился барельеф – не то герб, не то масонский знак, или вообще какое-то мифологическое существо.
Солдаты недоуменно вертели головами, кто-то зашептался. Зотов велел всем заткнуться и предался своему любимому занятию – построениям и перестроениям. Минут семь они нудно пересчитывались на первый-второй, равнялись то направо, то налево, превращались из одной шеренги в две, топтались, выполняя повороты, вытягивались "смирно" и оседали "вольно".
К развалинам усадьбы подлетела черная Волга. К немалому удивлению бойцов из машины выкарабкался сам командир части полковник Сысоев собственной персоной. Он бойко подсеменил к строю.
Зотов угрожающе натянул тетиву:
– Рота, смир…
– Вольно, вольно, – замахал руками Сысоев.
Сняв папаху, он энергично протер платком лысину. Внезапно взвизгнул:
– Ребятушки!
И покатил, покатил, затарахтел воодушевленно и сбивчиво, с искренним волнением. Не сразу было понятно, к чему он клонит. Возвышенно лопотал про долг, совесть, про дедов, которые не посрамили память прадедов, и отцов, которые не опозорили дедов, про последний рубеж, который есть у каждого бойца. Несмотря на холод, он отчаянно потел и утирался. Адъютант протянул ему свежий платок.
Худо-бедно, по долинам и по взгорьям, Сысоев дошагал, дополз до сути. Дескать, видите эту усадьбу? Усадьба князей Скаровичей, между прочим. Но где те Скаровичи? Иных уж нет, как говорится. А нынешние куда достойней прежних. Тем паче защитники нашей великой родины, достойнейшие и заслуженные, орденоносные из орденоносных.
При этих словах он всплакнул. Смахнул с лица непрошеную влагу. Сделал торжественное лицо.
– Особенно мы должны чтить товарища Крутолобова! Да-да, того самого маршала Крутолобова, дважды Героя Советского Союза. И если партия и правительство удостоили товарища Крутолобова чести получить старинный особняк, мы должны сделать все, чтобы ему здесь жилось хорошо и уютно.
Он резко, всем корпусом повернулся к Зотову:
– Капитан, командуйте!
Зотов затянулся воздухом и побагровел. Оглушительно выдохнул:
– Рота, по лопатам!!
Машина с лопатами как раз затормозила возле усадьбы. Сысоев уехал, по-отечески потискав Зотова.
Солдаты вяло разобрали лопаты и под окрики сержантов разбрелись, рассредоточились по бывшему жилищу князей Скаровичей.
Внутри усадьба была завалена кирпичным щебнем, цементной крошкой, штукатуркой, рваными газетами с явными следами жизнедеятельности человека. Горы хлама заполняли все помещения. Сырой сортирный дух пропитал всю постройку.
Задачу Зотов поставлен немудреную – выбрасывать мусор в окна. Работа несложная, но на редкость нудная.
Ярослав отрешился. Машинально махал лопатой и бросал хлам куда сказали. Главное – случайно не попасть в кого-нибудь. Иногда лопата загребала крысиную тушку с торчащим из мусора хвостом, куски стекла или проволоки. Он не особо задумывался, что это. Лишь раз нагнулся – показалось, что на лопате блеснули 20 копеек. Но оказалось, крышка от пивной бутылки.
Он не заметил, как сержанты объявили перекур. Народ пошел греться у разведенного костра. Только Ярослав продолжал орудовать лопатой. Его позвал Игорь, он снова не услышал. Ушел в воспоминания о Жене, в мысленные диалоги с ней. «Ты можешь объяснить?» «Если бы я могла, то написала бы». «Напиши, я пойму». «Нет, мне сложно». «А ты попробуй». «Боюсь тебя огорчить». «Ты уже меня огорчила, не приехав на присягу». «Я не уверена, что ты меня поймешь». «Я пойму. Но чтобы понять, я должен видеть тебя, слышать твой голос. Я скучаю по твоему голосу, по рукам, по запаху твоему, Женя!» «Я тоже. Но наверно, уже не так». «Из-за гитариста?» «Ммм». «Из-за него?!» «Ииии». «Из-за этого …?!!»
С каждым вопросом, с каждым словом Ярослав вкладывал все больше мощи в свои движения. Загребал – швырял. Ожесточенно, почти свирепо. Не слышал ничего, кроме голосов внутри себя.
Из подъехавшей "Волги" вышел Сысоев. Зотов скомандовал строиться. Полковник пошел было к двум шеренгам солдат, но замер. Повернул голову к усадьбе.
Одинокий скрежет лопаты поразил его. Он быстро зашагал к бывшей обители Скаровичей. Заглянул в проем окна.
Задержать движение лопатой Ярослав никак не мог. Груда штукатурки с лохмотьями дранки и тряпья полетела в командира части. Сысоева обдало пыльной волной, стукнуло в грудь россыпью камней. Папаха съехала набок, на петлице что-то повисло.
Он плевался, кашлял и матерился. К Ярославу подскочили, отобрали лопату, пнули. Были бы рядом наручники, непременно надели бы. Логвиненко зашептал ему в ухо какое-то злобное обещание.
– Тебе конец, – злорадно булькнул рыжий Семёнов.
Сысоев тем временем приказал строиться. Отстранил Зотова и вразвалку пошел к бойцам.
– Равняйсь, смирно!
Все замерли. Сысоев что-то сказал Зотову. Тот скомандовал:
– Курсант Молчанов, выйти на три шага!
Ярослав вышел.
Полковник подковылял к нему. Ярослав ожидал удара наотмашь, срыва погон. Но вместо этого Сысоев вдруг ласково обхватил его за плечи. Притянул к себе.
– Молодчина, сынок. Трудяга.
И отстранился, горделиво оглядывая Ярослава с головы до пят, словно скульптор свое творение.
– Так держать, курсант Молчанов. Увольнение вне очереди!
Повисла тишина.
– Товарищ полковник, а можно и мне в вас чем-нибудь швырнуть? – изобразил юродивого Миша Александров.
Все заржали.
– Отставить! – рявкнул Зотов.
– Служу Советскому Союзу, – пробормотал Ярослав.
– Чего мочалу жуешь? – насупился Сысоев.
– Служу Советскому Союзу! – проорал Ярослав, сдувая с погона Сысоева остатки дряни.
На следующее утро все ушли на занятия, а он стал готовиться к увольнению. Гладил парадную форму, чистил ботинки. В кармане было немного денег. Выбравшись в город, он собирался сходить в кафе. Может, еще хватит на кино. В крайнем случае, можно просто пошляться по Жесвинску. День выдался солнечный. Повезло.
На выходе из казармы он наткнулся на посыльного с КПП. Тот заголосил:
– Молчанов! Молчанов!
– Это я, что случилось?
– К тебе приехали. Беги на КПП, ждут.
Ярослав на секунду остолбенел. И понесся вниз.
"Женя!" – безостановочно колотилось в висках.
Fructus temporum
16 ноября 1989. Бархатная революция в Чехословакии
Массовые студенческие протесты в Праге выливаются в столкновения с полицией. 29 декабря парламент Чехословакии избирает президентом страны диссидента Вацлава Гавела.
17
Она стояла на противоположной стороне улицы. Спиной. То ли разглядывала объявления на столбе, то ли щурилась на отдаленную трубу ТЭЦ, курившуюся белым дымом.
Ярослав видел только спину. Незнакомое карракотовое пальто с белым меховым воротником. Вязаная шапка, округло обнявшая голову. Сапоги на высоких каблуках. Странно, Женя не любила высоких каблуков.
«Хотя все могло измениться после знакомства с гитаристом», – подумал он.
Уже перейдя через дорогу, он отметил, что она поправилась. Вернее, бедра раздались. Но главное, этого яркого пальто он на ней никогда не видел. Откуда деньги? Ах да, гитарист…
Он подошел к ней вплотную, коснулся плеча.
– Женя.
И понял, что ошибся. Это какая-то другая девушка.
Он отступил, забормотал извинения, поправляя шапку. «Ничего, просто пройдусь погуляю. Идет солдат по городу, по незнакомой улице…»
И вдруг услышал за спиной:
– Ярослав.
Встал, раз-два. Развернулся через левое плечо, как учил Логвиненко.
– Это я. Ирина Леонидовна.
Она зачем-то сняла шапку, словно теперь он мог ее не узнать. Густые волосы рассыпались по меховому воротнику.
Она говорила другим голосом. Совсем не учительским. Ярослав ничего не понимал. Он был ошарашен, растерян. И вместе с тем… странно рад.
Он подошел к ней, слегка пугаясь.
– Вы? А как же школа? – спросил он.
– Я отпросилась, – соврала она.
Стала расщелкивать свою сумочку. Открыть подмерзшими руками заиндевелый замок оказалось непросто. Он хотел помочь, но она в конце концов справилась. Вытащила его тетрадь с сочинением по "Поднятой целине", стихи про военрука, его мимолетные карикатуры на одноклассников.
– Вот. Подумала, что это поднимет тебе настроение.
Он одеревенел.
– Вы для этого ко мне приехали?
Она ничего не ответила. Стала защелкивать сумочку, снова борясь с защелкой. Ойкнула, сломав ноготь.
Он помог ей справиться. Взял у нее из рук ворох бумаг, который она зачем-то бережно сохранила.
– Ирина Леонидовна, откуда это у вас?
– Неважно. Я просто хотела сделать тебе приятное.
– Я уже и забыл, что сочинял такую глупость.
Он улыбался, разглядывая свои школьные хулиганские творения, качал головой. Она тоже улыбалась. Съежившись, перебирала пальцами в карманах, перестукивала каблуками по ледяному асфальту. Карракотовое пальто свирепо простреливалось сырым жесвинским ветром, в тело словно вонзались ледяные иглы.
Ярослав потащил ее греться. Они забрели в кафе и заказали чаю. Оттаяли, сытно пообедали блинами. Разомлев, стали по очереди листать его стихи про военрука по кличке Челюсть. Ярослав комментировал их реальными случаями.
Смеясь, она раскраснелась, глаза заблестели. Поглядывая на нее, он никак не мог поверить, что это она, его учительница Ирина Леонидовна Стриж. Рядом с ним. Здесь. Словно какая-нибудь подруга.
– Как там Челюсть, по-прежнему зверствует?
– Еще как!
Откинув прядь, она начала рассказывать, как недавно…
Он не слушал. Смотрел на нее и любовался. Плавным абрисом её лица, изменчивой линией тонкого подбородка. Голосом. Иронично-вдохновенной речью. Длинными пальцами с навострёнными ногтями.