– Ты разве не смотрела вчера программу "Время"? Нас там показывали! Сегодня еще придет журналист из "Комсомолки", а завтра приедут "взглядовцы"!
– Только этого нам не хватало, – пробормотала Ирина.
– Что ты там говоришь?
– Побереги здоровье, у тебя же давление.
– Ерунда! У меня сейчас такое давление – хоть в космос посылай. Ирочка, лучше скажи, ты с Валентиной Семеновной Кравец виделась?
– Нет.
– Ну что же ты? Я же просил зайти к ней, передать от меня привет. Она работает…
– Я помню, в милиции Жесвинска.
– В паспортном столе!
– Помню, помню.
– Вот молодец! Запомни: Валентина Семеновна Кравец!
– У меня записано. Лучше скажи, как Ким?
– Нормально, уже бегает. Знаешь, он…
Отец не успел договорить. Время разговора истекло, и их разъединили.
В тревоге Ирина возвращалась в гостиницу. Терзала себя упреками. Называется – оставила старика одного.
Но предаваться долго переживаниям она не могла. Слишком многое на неё саму накатывало.
После того вулканического свидания с Ярославом она ни секунды не могла находиться в покое. Уже четыре дня они не виделись, а казалось – вечность. Вытащить его в очередное увольнение не представлялось возможным. Тогда просто невероятно повезло, совпало, что его отпустили.
Увольнения в учебной части были редки, и отпускали курсантов почти всегда только к родным. А кто она ему? Жена? Мать? Сестра? Даже не тетя.
Fructus temporum
16 декабря 1989. Свержение диктатора в Румынии
С волнений на площади у кафедрального собора города Тимишоара начинается румынская революция. В ночь с 16 декабря на 17 декабря происходят первые столкновения с милицией. События развиваются стремительно. Уже через несколько дней коммунистический диктатор Николае Чаушеску и его жена Елена будут схвачены восставшими. 25 декабря их расстреляют по приговору трибунала.
19.
– Рядовой Молчанов!
– Я!
– Выйти из строя на три шага!
Он ждал этого. До него выходили пятеро или шестеро, и он готовился, что вот-вот вызовут его. Старательно вглядывался в ходьбу предшественников, особенно в чеканно-монолитного Игоря и пластичного Кулиева. Они шагали по морозному плацу по-разному, но одинаково ловко. Игорь маршировал четко и правильно, а Кулиев сногсшибательно тянул носок. И где он так научился в своем ауле? Загадка. Пас ишаков и маршировал? Но там же ни плаца, ни даже асфальтовой дорожки – сплошная пустыня, наверное. А он вишь как вышагивает. Даже скупой на эмоции ротный Зотов одобрительно кивал, глядя на строевое шоу в исполнении дьявола-узбека.
Ярослав мысленно повторял движения Кулиева, подлаживал их под себя. Нога выбрасывается единым движением, тело упруго и в то же время расслаблено. Руки с ногами – как единый мельничный механизм, круть-верть, раз-два…
И вот его очередь. Ярослав выдохнул, как перед ста граммами. Стараясь тянуть носок, отпечатал три шага. Остановился.
– Отставить! Кругом! Встать в строй!
Это ожидалось. Он крутанулся назад. Но приставить ногу не успел – опорная левая поехала в сторону. Он неловко затоптался.
– Отставить!
Он снова развернулся. Красное лицо Логвиненко исказилось в плотоядной радости. Сержант дыбился на своем любимом коньке.
– Кто так поворачивается? Я тебя научу поворотам! Кругом! Кругом! Кругом!
Ярослав вертелся, как юла. Оскальзывался, пару раз чуть не упал. Голова кружилась, но он стойко вертелся через левое плечо, как положено.
– Стой! Нале-во!
Ярослав повиновался.
– Шагом марш!
Ярослав пошел. Ему показалось, неплохо. Конечно, не образцово-показательно, но как будто сносно. Однако краем глаза заметил усмешки в строю. Мелькнул красный бурдюк сержантской морды, который, казалось, сейчас лопнет.
– Стой! Кто так ходит? Ты у меня сейчас будешь до отбоя ходить.
Ярослав развёл руками.
– Как могу.
– Чего-о?
– Стараюсь.
– Наряд вне очереди, боец!
– За что?
– Два наряда!
– Есть два наряда.
Логвиненко еще изрядно погонял его по плацу. После чего наконец загнал в строй, добавив еще один наряд.
Ноги гудели. Было досадно. Три наряда через день – это шесть дней. Считай, неделя. С захватом воскресенья. Лопались даже призрачные шансы на увольнение. А он так хотел попасть на переговорный пункт, позвонить домой. Соскучился по родителям и сестре. Да и Жене собирался звякнуть, надо было ей многое сказать. Очень многое. Несмотря на Ирину, на все случившееся, он продолжал любить Женю каким-то преломленным чувством, переживал за нее. Хотел услышать, что у нее все в порядке.
Два наряда он отпахал, в субботу вечером заступил в третий. В этот раз попал в наряд с Игорем, так что было не так тоскливо. Они спокойно, без нервов распределили обязанности – Ярослав вымыл коридор и ленкомнату, а Игорю достались умывальник с сортиром. Они успели и поспать по очереди, и почитать, и даже письма пописать.
Утром в воскресенье многие курсанты ушли в увольнение. Остальных повели в кино. В казарме остались только они с Игорем, да еще сержант Боков, который с ними дежурил по роте. Боков сидел в ленкомнате, корпел над дембельским альбомом, клеил аляповатые виньетки вдоль обрезов страниц.
А они с Игорем стояли у тумбочки и разгадывали кроссворд. Незаметно подкрался посыльный из штаба:
– Смирно!
Игорь выронил газету.
– Кеша, черт! Кто ж так пугает?
Посыльный заржал. Игорь пнул его в ребра, тот отлетел, роняя какую-то бумагу.
Ярослав поднял ее.
– Что это?
Посыльный выхватил.
– Список увольняемых, надо сверить. Где дежурный по роте?
Ярослав позвал Бокова. Тот вывалился из ленкомнаты со своим дембельским альбомом.
– В чем дело?
– Вот список увольняемых.
– Зачем он мне? Все увольняемые уже убыли.
– Приказано сверить.
Боков взял листок и стал читать:
– Так. Артамонов, Бараган, Гнилошкур, Кулиев… Стоп. А Молчанов сюда как попал? Он же в наряде – вон на тумбе стоит. Чья подпись? Майора Чиркунова? Чем они там в штабе думают, задницей? Как я его из наряда отпущу?
– Да пусть идет, товарищ сержант. Я один достою, – Игорь отставил в сторону швабру.
– А кто казарму мыть будет?
– Так мы с Ярилой уже всё вымыли.
В дверях внезапно замаячил капитан Зотов. Ярослав едва успел отшвырнуть кроссворд и вытянуться в струну.
– Смирно!
– Вольно, – буркнул в усы Зотов и повернулся к Бокову. – Пусть этот готовится к увольнению.
– Кто?
– Молчанов.
– Так ведь…
– Отставить! Я сказал, пусть готовится и идет!
Зотов дернул желваками. Посмотрел на Ярослава и зло фыркнул:
– Молчанов, к тебе приехали. Бегом в каптерку за парадной формой – и на выход.
"Как все это понять? Что за внезапная милость небес?" – думал Ярослав, лихорадочно застегивая пуговицы парадки.
Кто мог приехать? Родители? Вроде не собирались.
Женя? Да, наверно она. Видно, как-то узнала про них с Ириной… Ириной Леонидовной. Вот и примчалась. Бросила своего гитариста.
Подумав о нем, Ярослав осекся. Не застегнув последнюю пуговицу, сел. Его словно сковали, спеленали невидимыми бинтами.
– Что ты там копаешься? Последнюю партию увольняемых уже на инструктаж вывели!
Это Боков заглянул в каптерку.
Ярослав посмотрел на него невидящим взглядом. С неимоверным трудом смог подняться, заставил себя переставлять ноги…
Придя на КПП, он огляделся. Думал, что Женя где-то здесь. Но кроме двух дежурных солдат и сержанта, поигрывавшего штык-ножом, никого не было. Сверившись со списком, сержант кивнул Ярославу:
– Иди к своей бабушке.
Это прозвучало двусмысленно. Никакой бабушки у Ярослава не было. Обе уже благополучно отбыли в мир иной: одна задолго до его рождения, вторая восемь лет назад.
Ярослав хотел уточнить, но сержант уже ушел.
Он стоял один перед турникетом. Впереди была странная неизвестность.
Он ткнулся в вертушку и вышел на улицу. Огляделся. К нему по тротуару споро катила инвалидная коляска. В ней сидела старуха, замотанная в серый шерстяной платок до самого носа, как у матрешки.
Он сделал шаг в сторону, пропуская пожилую инвалидку. Но та внезапно затормозила рядом.
– Здравствуй, Ясенька, – проворковала она. – Ты меня не узнал? Это неудивительно. Ведь ты меня ни разу не видел. Я твоя бабушка Нана.
Ярослав молчал. Со смешанными чувствами смотрел на эту сумасшедшую.
– Да-да, не удивляйся, – продолжала старуха. – Ты мой внучатый племянник. Я старшая сестра твоей бабушки Тамары.
– Вы?
– Разве Тамара тебе ничего не рассказывала обо мне?
– Нет.
Старушенция рассыпалась тихим смехом. Заглушаемый платком, он звучал несколько зловеще.
Странно, подумал Ярослав. Его покойную бабушку действительно звали Тамарой. Неужели сестра? Но откуда? Хотя кто её знает. У бабушки были какие-то сестры, про которых она что-то рассказывала. Даже фотографии какие-то показывала, но он был ребенком, плохо запомнил.
Но почему она вдруг здесь? Как узнала, что он служит в Жесвинске?
– Я живу в этом городе, – словно отвечая на его мысли, сказала старушка. – Я много о тебе знаю, Ясенька. Тамарочка мне много писала о тебе в своих письмах. Ты был ее любимый внучек.
Она стала рассказывать о его бабушке, какие-то захолустные истории из коммунального прошлого. Какой-то молодой офицер НКВД, в которого обе были влюблены, духовой оркестр в парке, многолюдный каток.
А потом Нану репрессировали, и Тамаре пришлось ее «забыть». Через двадцать лет они встретились. Обе уже были совсем другими: у одной семья и дети, у другой язва и ревматизм. Но первая счастливая умерла в 67 лет от рака, а вторая несчастная живет до сих пор.
– Мне скоро 80, а я все живу, живу. Ну, пойдем, – сказала она ему.
Он пошел, а она поехала. Старуха говорила без умолку. Пару раз она вцеплялась в него своей судорожной рукой в варежке. Ярослав напрягался и улыбался. Пару раз помог ей перевалить через высокий бордюр. А так она довольно бодро крутила колеса.