На улице было ветрено, солдатская шинель грела слабо. Так что он даже обрадовался, когда дорога пошла в гору, и появилась возможность согреться, толкая коляску.
Они ползли вдоль серого забора какого-то глухого предприятия, очевидно, засекреченного, с грозной колючей проволокой наверху. Старуха командовала, куда ехать. Они свернули вбок и внезапно оказались в квартале с двухэтажными старыми домиками. Бараки, вросшие в землю. Рядом с полусгнившей лавочкой торчала водяная колонка – облезлый столбик с хоботком. Невзирая на мороз, пахло прелыми помоями.
– Здесь! – бодро махнула рукой старуха в сторону кривого одноэтажного домика.
Обгрызенная штукатурка, коряво-размашистые надписи на стенах. Самая приличная надпись бахвалисто разлезлась гармошкой: "Район Кулаковка – сила! Заходи не бойся, уходи в соплях".
Шаткое крыльцо дома пугало. Ярослав кое-как втащил коляску с бабулей по ненадежным ступенькам. «Как же она сама сюда взбирается? Соседей просит?» – подумал он, озираясь.
Окрестные домишки казались безжизненными, у одного были выбиты стекла. Видимо, этот район шел под снос и уже был частично расселен.
В доме старухи пахло затхлостью и сырым деревом. В середине комнаты стояло ведро, с потолка в него плюхались увесистые капли.
– Проходи, не стесняйся, – любезно проворковала старуха, катя по выцветшему половику.
– А где включается свет? – спросил он.
– Света нет, отключили. Уже три дня ремонтируют. Так и живу, как крот, все никак свечи не куплю.
Ярослав присел на деревянный стул. Тот скрипнул и покосился. Пришлось крепко упереться в пол ногами.
В глухом полумраке угадывались очертания большого комода и рельеф громоздкого шкафа. Где-то в углу виднелось старое трюмо. Старуха подъехала к углу, где у нее висела какая-то занавеска, что-то там поправила. Она так и не сняла свой платок.
– Давно вы здесь живете? – спросил Ярослав.
– Давно.
– А как вы узнали, что я служу в этом городе? Мама написала?
Она захихикала.
– Нет, твои родители не знают, что я живу здесь.
– Тогда как же…
– Мне приснился сон. Вчера я увидела тебя. В военной форме. Точь-в-точь таким, какой ты есть.
Она снова захихикала.
«Сумасшедшая, – подумал Ярослав. – Почему она не снимает платок? Мерзнет?»
Мелькнула ужасная мысль, что она может быть чем-то больна. Например, проказой. Ярослав однажды видел прокаженную тетку в окне машины с надписью «Лепрозорий». Тетка смотрела в окно и была точно так же закутана в платок.
– Кушать будешь? – спросила бабуся. И, не дожидаясь ответа, порулила куда-то вглубь дома: – Сейчас, сейчас. Я испекла коржики и пирожки. Ты с чем больше любишь, с творогом или капустой?
Ярослав хотел ей помочь. Но почувствовал, что устал. Три наряда по роте и бесконечная маршировка на плацу (жертвоприношение к грядущему 23 февраля) кого угодно вымотают.
Чувствуя истощение, он положил голову на стол. Дерево приятно холодило ухо и висок. Он закрыл глаза.
«Да нет, никакая она не больная. Просто ей холодно. Всем старым людям холодно. Тем более в этом погребе. Как она здесь живет? За какие грехи ее сюда засунули?»
Его разморило совсем.
– Ты устал? Приляг, – услышал он нежный голос откуда-то из глубины, словно из колодца.
Он сам не понял, как оказался на диване, изрядно продавленном и оттого горбатом. От ветхого покрывала пахло старой пылью.
Вспомнилась бабушка, ее старый дом на сгибе улицы Карла Маркса. Сбегающая вниз улочка вдруг замирает. Вот она, стена бабушкиного дома! Недавно побеленная, но уже оббитая футбольным мячом, которым они лупили в эту стену с двоюродными братьями.
Ярослав уткнулся носом в покрывало, которое можно было легко раздергать на нитки. Улыбнулся. Тот же самый запах, что и у бабушки на Карла Маркса…
Он поплыл. Уже не был ни «солдатом», ни «внуком». Он просто бежал по траве. Сырая трава под ногами, а он в кедах. Перед ним резиновый мяч с полоской посередине. Он лупит по нему, мяч летит через ручей и плюхается на той стороне. Утки заполошно взлетают из кустов. Рыбак, морщинистый и меднолицый мужик по прозвищу Болтушка без эмоций роняет: «Вали отсюда, футболист». Удочка не дрогнет в его руке, изумрудная муха не взлетит с козырька кепки. Лишь пойманные маслянистые караси в садке всплеснутся аппетитно.
Ярослав поджал ноги. Ему уже ничего не снилось. Но все равно было хорошо. Время перестало быть. Только ощущение счастливого покоя. Ангел сна окутал его своим покрывалом и, приставив указательный палец к своим губам, прошептал во все четыре стороны: «Оставьте его, дайте ему отдохнуть».
Чей-то шепот на самом деле шелестел совсем рядом:
– Отдыхай, отдыхай.
– Спасибо, бабушка, – пролепетал он.
Почувствовал, как она склонилась над ним. Улыбнулся во сне. И в ту же секунду почувствовал ее прикосновение. Рука нежно провела по его щеке.
Он всегда боялся щекотки, а здесь почему-то было приятно. Он взял ее руку в свою. Судорожно сжал.
Как странно, рука мягкая. Он укололся об острый ноготь. Очнулся, приоткрыл глаза.
Густые волосы затопили его.
– Ирина Ле…
Он не успел договорить – она приставила палец к его губам, как печать поставила.
– Просто Ира.
Он сдался. Притянул к себе. Издал полувсхлип.
Вихрь этой новой, непонятной, сметающей все любви был слишком силен, чтобы ему противостоять. Ирина была смела и изощренна. К тому же он вспомнил, что когда-то в школе почти любил ее. Почти мечтал о ней.
После первого раза в гостинице он думал, что это лишь эпизод. Случайность. Приехала – уехала, а он пошел дальше служить, отбивать пятки на строевой, мыть сортир, совершать марш-броски, потихоньку озверевать и огрубевать, превращаясь в человеко-животное.
Но теперь нет. Их повторное соединение, срастание оказалось более глубоким. Выбраться из этой ямы было уже невозможно.
Потом они пили чай. Он не мог оторвать от нее взгляда. Она была красива, еще красивее, чем в школе. Ее глаза сияли плотоядным огнем удовлетворенной хищницы.
Едва запахнув наготу халатом, она сидела на диване с ногами. Придерживала на коленях блюдце. Прикрывая дьявольские глаза, едва касалась горячего чая. Втягивала его медленно, в такт подрагивающим ресницам.
– Ира.
Она приоткрыла блаженные глаза.
– Что, мой мальчик?
– Почему ты решила забраться в эту трущобу?
– Здесь нас никто не потревожит.
– Кто здесь живет?
– Никто. Это мне начальница местного паспортного стола удружила. Она оказалась хорошей знакомой отца.
– Здесь, в Жесвинске?
–Да, такое удивительное совпадение. Валентина Семеновна договорилась, чтобы мне дали ключ. Дом отселен и в ближайшее время сноситься не будет. Конечно, не хоромы, но перекантоваться можно. К тому же бесплатно.
– В гостинице было бы удобнее.
Она усмехнулась.
– Везде есть осведомители. Ну и вообще, могли появиться проблемы.
– Какие? У тебя на работе?
Она рассмеялась.
– Работа в прошлом. Я ушла из школы и больше туда не вернусь. Да и не возьмут. После того, что я сделала с Коняевой…
– А что ты с ней сделала?
– Не важно.
– И что ты теперь будешь делать?
Вместо ответа она подняла голую ногу, согнула, поболтала ею в воздухе. Ярослав залюбовался, как играет ее коленная чашечка, упруго колеблется бедро.
Она беспечно вздохнула.
– Да хоть на глиноземный завод пойду.
– Куда? – улыбнулся он.
– Ярослав, ну что за глупые расспросы. Лучше ешь. Печенье нашей кондитерки, специально для тебя привезла. Это все, что осталось – в магазинах хоть шаром. А ну дай я сама попробую…
Несколько минут они хрустели печеньем, пили горячий чай. Раскраснелись. Он снова почувствовал желание. Придвинулся к ней, воткнулся в ее усеянные крошками губы. Заелозил руками, разыскивая ее тело под халатом, она нервно смеялась. И не то отстраняла, не то жалась к нему, запрокинув голову. Он наконец совладал с халатом…
– Как ты узнала про мою бабушку Тамару?
– Я многое о тебе знаю.
– Почему?
– А ты не догадываешься?
Ему стало неловко и в то же время приятно.
– А бабушкина сестра Нана? Это правда?
– Импровизация, – хихикнула Ирина.
– Ну злодейка, – восхитился он. – А откуда у тебя этот старушечий маскарад? С помойки, что ли?
– Фу, Ярослав. Я же твоя учительница.
– Была.
– Эту одежку я позаимствовала у одного человека в гостинице. Не в той, где мы были, а в другой – «У Берендея». Там такая колоритная старушенция…
– В люльке.
– Откуда ты знаешь?
– Я был в этой гостинице с родителями. По-моему, она невменяемая.
– Совершенно точно. Зато ее внучка очень милая особа. Она мне по сходной цене все это продала – кофту, валенки, платок этот шикарный шерстяной. Оставалось только нанести грим. Это было несложно. Я ведь в юности ходила в драмкружок и знаю, как это делается.
– Сумасшедшая, – улыбнулся Ярослав.
В часть он возвращался, пошатываясь. Хорошо, что не попался ни патруль, ни кто-то из офицеров. Он не заметил бы никого и не отдал бы честь.
"Женя. Женя, – почти шептал он. – Прости меня. Это не я. Если бы ты знала, если б ты чувствовала…"
Fructus temporum
23 декабря 1989, газета «Известия»
Более 7 млн. тонн угля недодали шахтёры страны во время забастовок, а свыше 10 млн. тонн его горело не один месяц на складах только одного Кузбасса, не находя себе применения.
20.
Чтобы попасть в пединститут, Жене пришлось пробиваться через толпу митингующих. Человек шестьдесят студентов с плакатами орали, требуя вернуть бесплатные талоны на обеды в столовой. Жени это всё не касалось, она в институтской столовой не ела. Суп там был тошнотворный, картошка – жидкая размазня.
Но напрасно она спешила. Лекцию отменили. Профессор Самсонов слег в больницу. Староста группы Света Волосова по старой дружбе щебетнула ей, что все дело в политике. Старик Самсонов был идейный коммунист и давеча в курилке сцепился с молодым доцентом Лаврухиным, который уничижительно высказался о Сталине. Слово за слово, пошло-поехало. Больше всего Самсонова потрясло то, что никто из коллег за него не вступился. Оскорбленный до глубины души, Самсонов сунулся к ректору, но не был принят. И пошел он, ветром гонимый, к себе домой. А вечером перепуганная жена вызвала врача…