Женя побрела в библиотеку. Хотела взять что-нибудь по педагогике. Но зацепилась взглядом за паренька у окна. Сидя на подоконнике, тот напряженно вглядывался в раскрытый роман Фолкнера.
Она грустновато улыбнулась: к Фолкнеру ее пристрастил Ярослав. Что-то было завораживающее в тягучем громоздком повествовании этого странного американца. Она продиралась к сути, словно покоритель Дикого Запада с киркой. Они с Ярославом продирались вместе. В этом был особый кайф.
Вместо книги по педагогике она взяла в библиотеке фолкнеровский «Особняк». Пошла по коридору, на ходу листая страницы.
Словом, вот как обстояло дело. Девочке исполнилось тринадцать, и четырнадцать, и пятнадцать лет, она старалась хорошо кончить школу, аккуратно посещала занятия, упорно учила уроки, чтобы перейти в следующий класс, и, наверно, почти не обращала на него внимания, а может быть, даже и не узнала бы при встрече, если бы вдруг не заметила, что, неизвестно почему, он пытается как-то вовлечь ее в свою жизнь или хоть немного войти в ее жизнь, считайте как хотите. А ведь он был холостяк, вдвое старше ее, и у всех на виду, потому что был прокурором округа, уж не говоря о том, что Джефферсон – город маленький, и стоит вам пойти постричься, как об этом к ужину будут знать все ваши избиратели. Так что они только и могли после школы посидеть вдвоем с четверть часа за столиком у окна в кондитерской дяди Билли Кристиана, пока она ела сливочное мороженое или банановый пломбир, а перед ним, в нетронутом стакане кока-колы, таял лед…
Женя вспомнила те времена, когда она была с Ярославом. Все было по-другому, не так, как с деловитым искусителем Семёном. Она чувствовала себя с Ярославом какой-то другой, воздушной. Они едва касались друг друга. Их поцелуи были нежными, лишенными плотоядного подтекста. В них не было гормонов, а сплошная гармония. Переливчатая музыка душ.
С Семёном было иначе. Он легко делал с ней то, чего Ярослав, кажется, не сделал бы никогда. В первое же свидание Семён поцеловал ее так, что у нее потом полвечера болели десны. Дальше – больше. Они стали встречаться как мужчина и женщина. Женя провалилась в омут полноценного романа, став натуральной самкой, размашистой и требовательной. Даже походка у нее изменилась. Она попробовала тайком от матери закурить, но Семён отговорил. Мол, изо рта у нее тогда пахнет "прокисшим дымом". Хотя сам продолжал курить.
Зато как он играл на гитаре Цоя!..
Научи меня всему тому, что умеешь ты,
я хочу это знать и уметь,
Сделай так, чтобы сбылись все мои мечты,
мне нельзя больше ждать, я могу умереть.
Он так имитировал цоевские металлические интонации, его холодность и отстраненность, что временами, когда Женя закрывала глаза, ей начинало казаться, что это ОН. За одно это она готова была распластаться перед Семёном, сделать все, что он прикажет.
Но в последнее время у них что-то разладилось. Семён все чаще пребывал в меланхолии, пропадал в гараже, где чинил свой мотоцикл. Возможно, починка была просто поводом уединиться. В гараже он выпивал, играл на гитаре, что-то сочинял. Когда Женя являлась, он хмурился и давал понять, что она не вовремя.
А потом он огорошил ее новостью. Бывшая жена подкинет ему на зимние каникулы сына. Женя округлила глаза.
– У тебя есть сын? Ты был женат?
– Как видишь, – заметил он, с гримасой что-то подкручивая в мотоцикле.
– Обманщик! – бросила Женя-самка.
Она так лязгнула дверью гаража, что мотоцикл стал падать, и он его еле удержал, свирепо чертыхаясь.
Она этого уже не слышала. Бежала, бежала. Пробежала два квартала, горло сперло от мороза. Она присела на заснеженное сиденье карусели и заплакала. От тоски и жалости к себе. Утирая замерзающие слезы, вспомнила Ярослава.
"Я не писала ему почти месяц", – изумленно подумала она, перебирая в памяти даты. Решила, что после зимней сессии отправится к нему…
– Ирочка, ты разве не приедешь на Новый год? Как же так?
– Папа, у меня здесь судьба решается.
– Какая судьба? Ты же говорила, что просто проведаешь своего лучшего ученика.
– Я проведала и остаюсь.
– Что происходит, Ира? Изволь объясниться!
– Дело в том, что…
– Алло! Плохо слышно!
– Он не только мой лучший ученик…
– Я ничего не слышу! Девушка на переговорном, сделайте что-нибудь!
– Папа, я люблю его.
– Кого?
– Его.
– Этого солдата?
– Да.
– Э-э…
– И он меня любит.
– Как?
– Как люди любят друг друга.
– Погоди, Ира… Но он же… Но ты же…
– Папа, не волнуйся. Я приеду, но позже. Сейчас я должна быть здесь. Не скучай.
– Легко сказать.
– Ну вот, ты расстроился.
– Придется на Новый год позвать Пельмухина и Кадыгроба.
– И прекрасно! Зови! Никто вам не будет мешать. Только не тягайся с Кадыгробом в выпивке, я тебя умоляю!
– Ну, Ира. Вот черти в омуте…
– Как там Ким? Как его лапа?
– Зажила, как на собаке.
– Ну вот, шутишь, значит, отошел.
– Смеешься, паразитка?
– Нет, папочка, плачу. От счастья.
– Эх, Ирка, ну что ты за чудо-юдо? Между прочим, Ким страшно скучает по тебе. Вчера полдня тягал твой тапок и скулил.
– Бедный.
– Представь, он подружился с Суровцевым – это бригадир на глиноземном заводе, предводитель митингующих. О, я ж тебе самое главное не рассказал. Я теперь не только председатель Комитета спасения завода, но и член областной комиссии по вопросу о закрытии предприятия.
– Господи. И что теперь?
– Буду добиваться встречи с Бодягиным. И пусть только попробует мне отказать! Это сейчас он первый человек в городе, а я помню его еще лопоухим инструктором райкома. Да не посмеет он меня отфутболить после моих резонансных интервью!
– Папа, осторожнее. Главное, не перевозбуждайся. У тебя же…
– Ирочка, у меня теперь давление, как у спортсмена. Столько сил, энергии. Уххх!
– И все же береги себя.
– И ты тоже. Может, все-таки вернешься в школу?
– Нет!
– Не в эту, в другую.
– Исключено. Во всех школах – свои коняевы. Хватит, наигралась.
– А дети? Может, хоть ради детей?
– Терпеть это издевательство над собой? Ты предлагаешь мне превратиться в жалкую подстилку? Я и так в нее уже превратилась наполовину. Себя почти ненавижу. Нет, папа!
– Как знаешь.
– После Нового года позвоню. Отправила тебе открытку. С наступающим, папочка!
– И тебя тоже с наступающим, дочура ты моя непутевая…
Fructus temporum
27 декабря 1989, «Литературная газета»
Выходит очерк «Петля. Повесился человек». Некто Отрезнов работал в трамвайном парке города Ростова-на-Дону. Был он человек как человек, ничем особенно не выделялся. Если чем и отличался, так это несдержанностью на язык – прилюдно ругал КПСС, власти, конституцию. И вот – повесился. Оставил предсмертное письмо – «Исповедь». Выяснилось, что Отрезнов был информатором КГБ, внедрённым в демократическое объединение: наблюдать, а по возможности – дискредитировать. В качестве платы ему была обещана отдельная однокомнатная квартира, каковой он никогда в жизни не имел и о которой страстно мечтал: вырос в детдоме, потом служил в армии, потом мотался по общежитиям и ютился по частным углам… Квартиры не дали, предложили комнату в коммуналке. В результате он повесился. Или повесили?..
21.
В гостиничном номере было холодно. Топили еле-еле, из оконных щелей дуло страшно.
Ирина окунула в стакан с водой спираль кипятильника и воткнула вилку в розетку. На диване лежала местная газетка «Вперёд». Взяв ее, Ирина еще раз пробежала объявление в рамке на странице «Разное»:
Воинской части №32752 требуется уборщица. Зарплата 85 рублей, предоставляется комната при магазине.
Объявление несколько раз было обведено ручкой. "Хорошо, что догадалась захватить из дома трудовую книжку", – в очередной раз подумала она.
Вода в стакане забурлила. Кипятильник был старый, но грел на всю катушку. Ирина всыпала в кипяток ложку чая. Она любила крепкий.
Отец тоже любил крепкий чай. Но ему было нельзя. Поэтому, чтобы не смущать его, она с ним за компанию пила слабый. А здесь смущать было некого.
Она взяла газету "Вперёд", начала рассеянно листать. Обычная бесцветная бумажонка на восьми страницах, читать нечего. Одни заголовки чего стоят: "Навстречу судьбоносным выборам", "Перестройка – дело каждого", "Здравствуй, племя младое…" Разве что подборка анекдотов про тещу да незатейливый кроссворд могли привлечь внимание. «Самая высокая гора Африки». «Животное семейства кошачьих, обитающее в Зауралье…» Она заполнила несколько пунктов. Но руки дрожали. Ирина в пятый раз обвела ручкой объявление про уборщицу…
В штабе было пусто – она попала на обеденное время. Один караульный осоловело торчал у красного знамени. Она пристала к нему с расспросами – тот мотал головой и мычал, как немой. Ирина Леонидовна знать не знала, что часовому по уставу не положено разговаривать.
Наконец появился дежурный капитан. Попросил у нее документы, выслушал. Объяснил, как найти отдел кадров.
Она отыскала его на первом этаже в угловой комнатке. Обрюзглый подполковник Зюзин обедал прямо на работе. Обложившись банками со снедью, он пожирал еду с неимоверным аппетитом. Пришлось долго ждать в коридоре, пока он насытится.
Утерев салфеткой маслянистые губы, Зюзин наконец позвал Ирину. Потянулся к её трудовой книжке. Слюнявя палец, жирный, как белый червь-хробак, он пролистал все страницы.
– ЧуднО. Преподаватель русского языка и литературы – и к нам уборщицей?
Он почесал свою большую голову неопределенной масти с перемешанными русыми и пегими волосами.
– Я разочаровалась в учительстве, – пояснила она.
– Здесь написано: «Уволена в связи с потерей квалификации».
– Это следствие разочарованности.
– И потому переехали к нам в Жесвинск?
Она пожала плечами.
– Почему бы нет?