24.
Утро и день следующего дня прошли словно в наваждении. Ярослав не чувствовал ничего. Да с ним ничего и не происходило. Вся рота ушла на занятия, а они с Игорем остались. Готовились к гауптвахте. Сержанты наперебой обещали, что их там ждет «вешалка». По их обрывочным намекам выходило, что «губа» – это такая смесь карцера и пыточной. Битье и издевательства вперемежку со скудной пищей и беспокойным сном.
Игоря увели, а Ярославу сказали ждать. Они едва успели обняться.
Ярослав медленно побрел по казарме, вышел в коридор. Увидел на тумбочке нахохленного, не выспавшегося Кулиева. Хотел с ним заговорить, но тот угрюмо отвернулся. Наверное, боялся запятнать себя общением с заразным. Пообщаешься с таким – болезнь на тебя перейдет. Должно быть, так думал суеверный узбек.
Чьи-то быстрые шаги послышались на лестнице. Должно быть, ротный Зотов. Ярослав обернулся, уже готовый к аресту.
Но в дверном проеме показалась Ирина. У него внутри словно перевернулся и загрохотал эмалированный таз. Он ошарашено рванулся к ней на лестничную площадку. Нежно обхватил плечи, будто драгоценную вазу обнял. Обшарил ее удивленным взглядом.
– Без ведра и тряпки?
За его спиной сварливо заныл Кулиев:
– Эй, тебе из казарма нельзя!
Заворковал что-то на узбекском, обиженно и предостерегающе. Ярослав с Ириной не обращали внимания. Напитывались взглядами, прислушивались к струнному перебору касаний. Ирина шепнула:
– Пойдем, мне надо тебе кое-что сказать.
Он помрачнел.
– Меня сейчас отправят на «губу».
– Для тебя есть другие губы.
Ирина ведьмински сощурилась.
Она что-то знала, чего не знал он. И еще от нее ароматно пахло чем-то приятным и пряным.
В легкой лихорадке Ярослав повлек ее в ленкомнату.
– Э, вы куда? – ревниво взвился Кулиев.
– За порядком следи, дневальный! – не оборачиваясь, бросил ему Ярослав.
Гусарским пинком сапога он распахнул перед Ириной дверь в ленкомнату. Они вошли, и он плотно закрыл дверь.
Он наконец понял, чем от нее пахло. Душистое спиртное – не то ликер, не то коньяк с конфетами.
– Что ты знаешь? – спросил он.
– Сегодня я убирала в штабе и случайно попалась на глаза командиру части Сысоеву. Ему так понравилось, как я орудую тряпкой, что он просто рассыпался в комплиментах. Я даже всерьез задумалась, ту ли профессию выбрала, пойдя в пед.
Ярослав легко представил себе приземистого полковника с топорной улыбкой расколотого ореха, среагировавшего на красавицу-уборщицу. Тревожно похолодел до капелек пота на висках: "Такого соперника в солдатском сортире не отделаешь".
Ирина стала рассказывать, как Сысоев позвал ее убрать свой кабинет.
– И ты согласилась?
– Конечно.
– С ума сошла. Тебе приставаний Караваева мало?
Она положила ему руки на плечи.
– Успокойся, Сысоев хороший дядька. Я понравилась ему без всякой задней мысли. И ты должен его за это благодарить.
– Не понял.
– Сейчас поймешь. Когда я убирала в кабинете у Сысоева, он стал мне показывать фотографии своих дочек, внучек. И тут ему принесли на подпись бумажку. Я в нее глянула и чуть в обморок не упала. Приказ: тебя на три дня отправить на гауптвахту.
Он вяло кивнул.
– Что ты тут умудрился вытворить, пока меня не было, разгильдяй Молчанов из десятого А?
– Ничего особенного. Просто наказали с товарищем двух подонков, а третьего, жаль, не успели. Странно, что до сих пор не поместили под арест.
Она прижалась к его шершавой петлице.
– И не поместят.
– Не шути так.
– Я не шучу. Сысоев этот приказ порвал. Так что ни на какую "губу" ты не пойдешь.
– Чем же ты его купила?
– Напрямик заявила, что курсант Молчанов – отличный парень. Начала рассказывать о тебе. И тут он вспомнил, как ты героически вкалывал на генеральской даче и сдуру окатил его мусором. Знаешь, что он мне сказал? "Такой хлопец фашиста одной лопатой уложит!" Да он у вас мировой дядька, этот Сысоев. Когда я ему рассказала, каким уникальным ты был учеником, он вообще впал в умиление.
– Ты рассказала ему, что была моей учительницей? Зачем? Он же теперь поймет, что ты здесь неспроста.
– Ничего он не поймет. Для него я "дочка", он меня так и называл все время. Его интересы сейчас – это банька, коньячок, рыбалка, просмотр хоккея. К тому же он человек старой закалки. Ему просто в голову никогда не придет, что между учительницей и учеником может быть что-то такое.
– И что ты ему наплела? Как объяснила, почему ты, учительница, притащилась за сотни километров от своего города в воинскую часть бывшего ученика и теперь самозабвенно моешь здесь полы?
– Сочинила сказку, что меня наняли твои родители, чтобы я присматривала за тобой. Мол, после армии тебе придется поступать в вуз, и лучшего репетитора по русскому им не найти. Поэтому я уволилась из школы и приехала. Увидела вакансию уборщицы в части и устроилась сюда. Как видишь, мне даже не пришлось врать. Ну, почти.
– И он поверил, что ради уроков с каким-то учеником ты бросила школу?
– Ты знаешь, я так убедительно описала ему нашу Коняеву, что он аж зашелся от волнения. Молодец, говорит, дочка, что ушла от этих злыдней, здесь тебя никто не обидит. Представляешь? А потом – бац! – и благословил.
– Как это? – опешил Ярослав.
– Говорит мне: «Этот Молчанов – боец справный, ты тоже добросовестная. Я таких люблю и уважаю». Завтра же, говорит, вывешу приказ, чтобы дважды в неделю ты с ним занималась русским языком. Надо парню готовиться к поступлению в институт? Надо! И пусть только попробует, говорит, не поступить – «высушу!». Так и сказал. Я чуть в обморок не упала. А Сысоев расчувствовался, обнимает меня.
– Обнимает?
– По-дружески, естественно. Выхватил из шкафа бутылку "Белого аиста" и давай наливать. Я протестую, отмахиваюсь. Но без толку, его не переспоришь. Пришлось махнуть пару рюмашек. Хочу улизнуть, говорю, мне еще пол-этажа мыть. Не пускает, конфетки сует. Распалился, раскраснелся, китель стащил. Начал мне жаловаться на начальство, опять стал тыкать пальцем в фотографии своих дочек-внучек. Сидит передо мной в одной майке, почесывается. Тут смотрю: черный угорек у него на плече. Дайте, говорю, я его вам выдавлю. «Дави!» – говорит. С такой, знаешь, решительностью, словно полк в бой отправляет. А мне уже трын-трава, я пьяная. Зашла ему за спину, прицелилась острыми ногтями – и аккуратно так угорь выдернула. А он: "Ух ты, я ничего и не почувствовал". А я еще один угорь заметила, на шее. Цоп – и его долой. Он в экстаз пришел: «Экая ты мастерица!» Давай, говорит, ты будешь ко мне захаживать и угри вытаскивать, а то спасу от них нет. В общем, нашла я еще одну работенку на свою голову.
– Спасительница ты моя, – улыбнулся он, целуя ее в коньячные губы.
Вовне, за пределами ленинской комнаты, внезапно визгнул Кулиев:
– Рота, смирно!
Это означало, что явился кто-то из офицеров. Мышино шурхнули торопливые шаги.
– Где он, Кулиев? – рванулся фальцетный голос Зотова.
– Кто?
– Молчанов!
– В ленинский комнат он.
С перепугу у Кулиева всегда усиливался акцент.
Дверь в ленкомнату нервно рванулась, словно пришпоренная. Капитан влетел в нее – рот ощерен, усы вздёрнуты. Хотел что-то рыкнуть, но поперхнулся, увидев Ирину.
– Что вы здесь делаете?
Непонимающе уставился на неё. На её обтянутые колготками коленки, одна нога заброшена на другую. Сидя боком к парте, она держала на отлете учебник диктантов за 10-й класс и мерно читала текст. Ярослав прилежно писал.
Мельком скосив на капитана свои глубокие красивые глаза, Ирина продолжила диктовку:
Всё спряталось и безмолвствовало, и бездушные предметы, казалось, разделяли зловещее предчувствие. Деревья перестали покачиваться и задевать друг друга сучьями; они выпрямились; только изредка наклонялись верхушками между собою, как будто взаимно предупреждая себя шёпотом о близкой опасности…
Ярослав писал, беззвучно хохоча. Еле сдерживался, чтобы не скорчиться в лютых конвульсиях.
– Что здесь происходит? – прохрипел Зотов.
Ирина вновь подняла на него глаза, теперь насупленные.
– Приказ полковника Сысоева – заниматься с курсантом Молчановым русским языком.
Она воздела листок приказа.
Зотов нехорошо зарозовел, аллергичными пятнами. Подойдя к Ирине, взглянул на приказ. Долго смотрел на него выпуклыми глазами, часто моргая.
– Но гауптвахту никто не отменял, – просипел он.
– Отменял, – улыбнулась Ирина. – Точнее, дезавуировал. Командир части лично. Не верите? Сходите в штаб и проверьте.
– Проверю.
Зотов хлопнул дверью.
Они остались одни. Переглянулись. Отложили учебник и листок с ручкой.
Где-то на улице, далеко за окном, маршировал строй. Глухо и смутно, как во сне, звучал хор шагов, даже монотонное «раз, раз, раз-два-три» какого-то командира звучало убаюкивающее. Где-то в другой стороне бормотал разогреваемый двигатель ЗИЛа, приехавшего в столовую разгружаться.
Ярослав ощущал объемную, упругую свободу. Он отнял у Ирины книгу Гончарова (впрочем, она и не противилась) и легко подхватил первый попавшийся стул, сунул ножкой в дверную ручку.
А дальше – всё. Растворение друг в друге, освобождение от всего ненужного.
Облачно качались над ними круглые плафоны ламп. Колыхались шторы, словно ризы. И даже белый Ленин сделался похож на апостола.
Fructus temporum
7 января1990. Закрытие Пизанской башни
Падающая Пизанская башня закрывается для публики, так как ускоренный темп наклона вызывает беспокойство за безопасность ее многочисленных посетителей.
25.
Их жизнь перешла в иное измерение. Бумага, данная командиром части Сысоевым, давала им возможность видеться два раза в неделю. В эти дни после занятий вся рота возвращалась в казарму, а Ярослав оставался в учебном корпусе. Туда приходила подчеркнуто строгая Ирина, и они занимались русским языком. Правда, под надзором кого-то из сержантов. Ирина с Ярославом могли себе позволить разве что тихонько поскрестись ногами.