о бы ни на кого не наткнуться", – молил он. Руки горели от стекловаты.
С черепом под мышкой и топором в руках он пересек спортплощадку, обогнул учебные классы и устремился к центру воинской части. Где-то вдали, за кромкой плаца, мелькнул кто-то. Ярослав прильнул к щиту с лозунгом «Будь готов сложить свою голову во имя Родины!» Крепко прижал к себе башку Баши-Заде.
Выглянув из-за щита, осмотрелся. Кажется, никого. Он решил не маячить на открытом пространстве плаца, а свернул вбок и побежал задами. Пригнувшись, проскочил под тыльными окнами штаба. До столовой было рукой подать. Только бы она была открыта!
Ему повезло. Минут десять назад наряд по столовой потопал спать в казарму, вымыв посуду, убрав и почистив картошку. В столовой остался только повар. Он тоже мог уйти, но в эту ночь остался.
Витя Лещенко решил устроить себе маленький праздник – сварганить жареной картошки на сале с лучком. Сало у него было припасено, картошки тоже вагон – почищенная бойцами, она мокла в грязной ванне. "От пары-тройки бульб в котле не убудет", – рассудил Витя, выуживая из ванны несколько лобастых корнеплодов.
Порезал он их красивой соломкой и кинул на раскаленный противень. Жареную картошку в армии не готовили, бойцам давали только вареную. Но повара для себя жарили втихаря.
Ярослав пошел на этот ни с чем не сравнимый солёно-дымкий, подгорклый запах. Лещенко как раз ворочал на противне аппетитно-хрусткий ворох, щерился в предвкушении роскошного пиршества, выставляя наружу раздвоенные, как у зайца, зубы.
Услыхав чьи-то шаги в зале столовой, Витя чертыхнулся. Кого там несет? Делиться вкуснятиной с каким-нибудь сержантом ему страшно не хотелось.
Вытерев руки о передник, он выглянул в зал. Впервые в жизни передние зубы Вити Лещенко втянулись в рот. Перед ним стоял солдат с черепом и топором.
– У тебя что-то горит, – сказал солдат.
Витя вспомнил про картошку и нырнул в кухню. Сдернул противень с плиты, чертыхаясь.
– Не ори, – оборвал его жуткий боец.
Он стоял уже за спиной у обливающегося потом повара.
– Нужна твоя помощь, Витя.
Ярослав стал рассказывать. Поначалу повар думал только о том, как бы сбежать. Бросив картошку и все на свете. Но когда он услышал про убийство азербайджанца, невольно навострил уши.
– Погоди, когда это случилось?
– Месяц назад.
Витя Лещенко стащил колпак и вытер мокрое лицо.
– Караваев, говоришь? А кто с ним был?
– Подполковник Больных.
– Я так и знал, – прошептал Лещенко.
– Что?
– Что это человечина.
– Можно подробнее?
Витя промокнул лицо передником.
– Как раз месяц назад Караваев и Больных привезли сюда рубленое мясо. Ночью. Приказали молчать.
– Они объяснили, откуда оно?
– Да. Сказали, что это подарок местного колхоза. Мол, у нас с ними шефские отношения: мы им солдат на работу, а они нам – мясо страуса.
– Чего?
– Страуса. Так они сказали.
– И ты им поверил?
– Нет. Я сразу понял, что это не страус. Идем покажу.
Витя подвел Ярослава к потайному морозильнику, вмурованному в стену. Там он хранил краденые продукты. Туда же месяц назад сунул и то, что ужаснуло его месяц назад.
Лещенко с трудом отодрал примерзшие страницы «Красной звезды» от того бесформенного, что было внутри. Угловатый предмет, похожий на неправильной формы камень.
– Это тазобедренный сустав человека, – сказал повар. – Вернее, его кусок. Видишь здоровый полукруглый выступ? Это тазовая кость. А это головка бедренной кости. Рядом с ней – вертлужная впадина.
– Проклятье, – содрогнулся Ярослав.
– Это не все. Здесь в морозилке есть еще берцовая кость. И часть ноздри. Показать?
– Не надо.
– А безымянный палец?
Ярослава передернуло.
– И ты молчал?
– А что я мог сделать?
– Скармливал нам Баши-Заде, подлец.
– Тебе хорошо говорить! Они прибежали, как бесы. Глаза у обоих, как у хищников.
Ярослав перевел взгляд на угловатый кусок тазобедренного сустава, который когда-то был частью Баши-Заде. Он помогал ему ходить, сидеть, нагибаться, поворачиваться налево и кругом…
– Я хочу наказать этих сволочей. Поможешь?
Лещенко неуверенно комкал в руках свой колпак.
– Ты должен спрятать в свою морозилку еще и эту голову. И топор.
Повар неуверенно почесал голову.
– Боюсь.
– А не боишься, что я доложу, как ты кормил солдат человечиной? Знаешь, что тебе за это будет?
Лещенко жалобно хрюкнул.
– Ладно, – выдавил он через силу.
– И еще. Мне надо выбраться за пределы части. Кровь из носу.
– Как же ты это сделаешь?
– В помойном баке. Скажи, когда отсюда вывозят баки с отбросами?
– Где-то в 5.30.
– Везут сразу на армейскую свиноферму?
– Да.
– Я залезу в один из них.
– А если на КПП их проверят?
– Нырну.
Но нырять Ярославу не пришлось. Сонный дежурный по КПП молча открыл ворота, и ЗИЛ с громыхающими баками в кузове выкатил за пределы части. С медлительностью гусеницы повернул направо и, извергая в морозный воздух солярную гарь, потащился в сторону свинофермы. Там держали свиней для нужд учебной части.
Через десять минут ЗИЛ уже сворачивал к воротам, за которыми в нос шибал густой и едкий запах.
Свиновод, рядовой срочной службы Кулюбакин, здоровенный детина под два метра, немало подивился тяжести одного из баков. Крякнув, он с размаху бахнул его на цементный пол (Ярослав зажмурился от бурды, плюхнувшей ему в лицо). Покачав головой, Кулюбакин хмыкнул в усы: «Совсем солдатня зажралась, продукты центнерами выбрасывает. Ничего, вот на гражданку вернетесь, будете там лапу сосать».
Fructus temporum
12 Февраля1990. Газета "Известия":
"Новинка – фарфоровый заварной чайник литровой емкости, снабженный специальным приспособлением, заменяющем ситечко… Внешне чайник напоминает утюг… И не только напоминает. Можно залить в чайник воду, опустить в неё кипятильник – и приступать к глажению".
28.
Роковой просчет Караваева заключался в промедлении. Шокированный ночными событиями, он на какое-то время оцепенел. К тому же пришлось успокаивать армянского партнера. Ачиян распсиховался и стал бурно рваться обратно в Ереван. Караваев еле сбил с него панику анекдотами, картами, коньяком. Оставил Ачияна в своем кабинете с бутылкой, а сам побежал искать Больных.
Но стонущий подполковник уже сам волокся по коридору штаба. Рожа в красных пятнах, рука болтается плетью. Комкая одни и те же слова, он загугнил, что упустил бойца. Да еще и топором по руке получил. Каким топором? Тем самым.
Караваев изменился в лице.
– Ты же клялся, что избавился от орудия убийства.
– Избавился-избавился. Поглубже в стекловату засунул-засунул. А он, вишь, сыскал-сыскал.
– Придурок.
– Наверно, перелом-перелом у меня, – хныкнул Больных.
Караваев еле сдержался, чтобы не сломать ему что-нибудь еще. Надо было срочно поймать этого Молчанова. Перехватить, арестовать. Или убить.
А если он уже в казарме? Значит, немедленно вытащить, отобрать улики и мешок на голову…
Нет, не годится. Слишком много шума. И потом, он наверняка все уже рассказал этой своей «учительнице». А кто она на самом деле? Вдруг журналистка? Или, еще хуже, из военной прокуратуры. А то и вообще из КГБ…
Караваев мигом вспотел. "Так, спокойно, без паники. Сосредоточиться".
Но сосредоточиться мешал стонущий Больных. Он нырял от стенки к стенке, грыз шапку.
– Ну что ты как маленький? Бегом в санчасть! – топнул на него Караваев, словно на уличного пса.
Больных потрусил к выходу. Проводив его взглядом, Караваев задумался о бегстве.
У него имелся запасной аэродром. Один его успешный приятель отличился в Афганистане и сейчас генеральствовал в Ужгороде. Рвануть к нему – а там до границы с Венгрией рукой подать.
Но, поразмыслив, майор рассудил, что это не выход. Даже если он сбежит за границу, дружественные советские венгры его обратно с потрохами выдадут.
Да и не любил он проигрывать. Тем более какому-то вонючему солдатишке…
Дневальный Лукашов успел среагировать на блеснувшую в сумраке лестницы кокарду. Даже успел китель одернуть и ремень подтянуть. Образцово вытянулся на тумбочке.
– Рота, смирно!
Быстро вошедший Караваев даже не взглянул на его вскинутую к виску ладонь.
– Командуй построение.
Солдаты, оглушенные среди ночи внезапно полыхнувшим светом и горластым криком "Рота, строиться на этаже!", водопадами ринулись с верхних ярусов, ручьями потекли из проходов.
Через минуту, окончательно разбуженная собственным грохотом, рота выстроилась китайской стеной. В две шеренги, плечо к плечу. Уставились на Караваева с удивленной тревогой. Он никогда их ночью не строил. Было дело – несколько раз выгоняли ночью по учебной тревоге. Но тогда командовали Логвиненко и Зотов.
А здесь Логвиненко сам подслеповато торчал в строю, позевывая. Зотова же и близко не было.
Караваев быстро прошелся вдоль строя, всматриваясь в лица. Наглые, забитые, скуластые, прыщавые, засиженные веснушками, азиатские, губастые, носатые, с торчащими кадыками и оттопыренными ушами…
Молчанова среди них не было.
Он лично обошел все казарму. Заглянул под каждую кровать.
– Что ищете, товарищ майор? – осмелился спросить Логвиненко.
– Где курсант Молчанов?
Караваев вонзил в сержанта такой взгляд, что Логвиненко почувствовал онемение в пальцах. Тоскливо подумал о своем стремительно отдалившемся дембеле.
Караваев продолжил поиски. Всю сушилку перерыл, всё в каптерке перещупал. Нервно исследовал ленкомнату. Обыскал умывальник с туалетом, не поленившись заглянуть в каждую кабинку, в каждое очко подозрительно всмотрелся.
Молчанова и там не было.
– Где курсант Молчанов?!
Гулкая тишина была майору ответом.
– Командира роты ко мне!
Логвиненко сорвался, как молодой, как последний лакей на графском балу. Стремглав понесся к выходу, только подошвы кирзачей замелькали. Загупал на лестнице, ветром промчался по территории части. Немилосердно лязгая, проломился через турникет КПП, напугав дежурного и его помощника, и понесся, придерживая шапку, к военному городку, на бегу припоминая адрес капитана Зотова.