– Да, сеньор, – сказал Ойген. Выглядел он так, словно собрался нырять в ледяную воду. – Мы поженились… Мы очень любим друг друга. И мы хотим быть счастливыми в браке. Но у нас не получается… не получается в постели.
Он резко и густо покраснел. Адельгейда порозовела.
Джудо глянул на нее еще раз – девственницей она не была. Но и женщиной, осознавшей свою женскую суть, она тоже не выглядела. Он подавил тяжкий вздох и решил, что с этими молодыми людьми нужно говорить жестко, прямо и грубовато, иначе они так и будут юлить вокруг да около:
– Вы, сеньоры, должны быть со мной откровенны, как на исповеди. В общем-то, по сути это и есть исповедь, только не о грехах, а о вашей семейной жизни. Вы говорите – не получается в постели… в чем это проявляется? У вас, Ойген, нет достаточной твердости мужского члена? Или она слишком быстро пропадает? Или ваш член вообще не стоит?
Хоть это и казалось невозможным, но Ойген покраснел еще гуще. И сказал:
– Н-н-ет… Я… очень люблю свою жену и… у меня… хм… стоит. И мы вступали в близость десять раз.
– Десять раз за два месяца… маловато для пылко любящих друг друга молодоженов, – сказал Джудо, пряча легкое удивление. – Больше не получалось потому, что у вас не стояло, или по другим причинам?
– Мы сейчас живем в доме моего отца, – пояснил Ойген. – Отец нам купил квартиру в новом доме, но там сейчас идет отделка. А в доме отца у нас нет отдельных покоев, только две смежные комнаты и супружеская спальня в разных частях дома. И в спальню надо идти через весь коридор второго этажа. Все видят и слышат… а как говорил мне отец, приличные люди не должны беспокоить своей семейной жизнью других членов семьи чаще необходимого, и поэтому мы ходим в спальню только два раза в неделю, когда отец и матушка уезжают в гости с вечерними визитами.
Джудо сохранял на лице непроницаемое выражение. Ойген помялся, но понял, что от него ждут продолжения рассказа, и грустно добавил:
– Вы не подумайте, мы не следуем Измененному Откровению, и мои родители даже в Аллемании были тайными верянами Откровения Пяти, потому сюда и уехали. Но… жить ведь надо было как все, иначе Ревнители Веры бы заинтересовались… Вот и привыкли. А я не знаю другого образа жизни и другого воспитания. Мы с Адельгейдой понимаем, что у нас что-то неправильно, но не знаем, что с этим делать, поэтому и пришли к вам за помощью. Ведь спрашивать просто у друзей и родственников такие вещи стыдно, а вы – посвященный Матери, как вы верно сказали – это всё равно как исповедь.
Подала голос Адельгейда:
– Я учусь в мажеской академии и… однокурсницы часто говорят о… о любовных отношениях. Говорят такие вещи, от которых я краснею. Но если им верить, то они очень любят любовные утехи и получают от них большое удовольствие. А я ничего такого не чувствую, совсем ничего, хотя очень люблю Ойгена. Вот мы и решили пойти к вам за советом. Может быть, со мной что-то не так? И это можно как-то исцелить? Мы специально просили, чтобы именно вы нас приняли. Про вас говорят, что вы можете справиться даже с самыми сложными случаями.
Джудо налил себе оранжада и приложился к стакану. Посмотрел на Адельгейду, всё еще не заглядывая ей в глаза, потом глянул на Ойгена. Тот был полон мрачной решимости, довольно сильно подсвеченной душевной болью.
– Должен прояснить кое-что сразу, – отставив стакан, сказал Джудо. – Я действительно до сих пор не встречал женщину, которую не смог бы исцелить. Но мой дар к такому исцелению часто предполагает любовную близость… Проще говоря, вам, Адельгейда, возможно, придется пройти вот в этот будуар и провести там со мной не меньше часа, это в лучшем случае. По закону и светскому, и церковному это не супружеская измена. И для фартальцев в этом нет ничего предосудительного. Но аллеманцы на такое смотрят иначе.
– Мы знаем, – выдавил из себя Ойген, не глядя на Джудо. К его решимости добавилось немного ревности. – Мы согласны, если это поможет Адельгейде получать радость от супружеской близости.
– Дело не только в Адельгейде, но и в вас, Ойген.
Аллеманец удивился:
– Во мне? Но ведь у меня как раз всё в порядке.
– Если бы у вас всё было в порядке, Адельгейда бы хоть что-то чувствовала, но это не так, – терпеливо пояснил Джудо и решил перейти к делу. – Расскажите подробно, как у вас это происходит.
Это предложение привело их в замешательство. Джудо воздействовал им на разум, чтобы они стали откровеннее, но продавить привитые с детства аллеманские представления о приличиях было непросто.
Ойген схватил кувшин, налил себе оранжада, выпил залпом и сказал, глядя в стакан:
– Мы… ну… Адельгейда в спальню уходит первой. Когда я туда прихожу, она уже в постели, в супружеской сорочке, свет погашен, всё как положено. И я тоже надеваю супружескую сорочку… ложусь сверху и… Иногда приходится поправлять сорочки, чтобы попасть в прореху, а не в ткань. Если не попадаю сразу, то у меня твердость ненадолго пропадает. Тогда мы просто лежим, обнимаемся, целуемся, пока не… пока у меня не встает… он. И пробуем снова.
Джудо осторожно уточнил:
– Хм, какая прореха? Вы имеете в виду – женский орган?
– Нет, – прошептала пунцовая Адельгейда. – Прореха на супружеской сорочке… Внизу. Чтобы через нее… заниматься любовью.
Паладин вдруг понял, что сидит с открытым ртом. Он его тут же захлопнул, покрутил в пальцах четки, успокаиваясь, и задал еще один вопрос:
– То есть вы занимаетесь любовью в ночных рубашках с особыми дырками на причинных местах? Но зачем это? Разве нельзя просто поднять подол и… не говоря уже о том, чтобы вообще снять рубашки.
– Но это ведь непристойно, – пискнула Адельгейда. – Мне… мне очень стыдно раздеваться, это можно делать только когда никто не видит.
К вопросу раздевания Джудо решил вернуться чуть позже, а пока поинтересовался у Ойгена:
– Вы сказали – лежите, обнимаетесь, целуетесь. В сорочках. А как вы обнимаетесь и целуетесь? Подробнее, пожалуйста.
– Э-э-э… за плечи… Прижимаемся друг к другу и целуем губы, – пояснил Ойген. – Я боюсь трогать ее груди. Один раз пробовал только, и Адельгейде было больно.
Джудо перевел взгляд на Адельгейду:
– А что вы чувствуете во время соития? Вам больно? Тяжело? Может быть, есть тянущие ощущения в животе, боли в груди и спине?
Она помотала головой и тихо, запинаясь, сказала:
– Мне только после… там… немного неудобно, чуточку саднит... иногда.
Джудо вздохнул:
– Пройдите, пожалуйста, за ширму, разденьтесь – мне придется вас осмотреть, – и на этот раз он все-таки глянул ей в глаза. Аллеманка тихонько охнула, опять залилась краской, послушно встала и прошла за ширму. А Джудо сказал Ойгену:
– Конечно ей было больно, если вы схватили ее со всей силы за грудь. Женские груди очень нежные, и хотя они на ощупь мягкие, это вовсе не значит, что их можно тискать как угодно. И вот вам мой первый совет: выбросьте к чертям эти ваши супружеские сорочки. Ваши тела созданы Творцом, в них нет ничего постыдного, тем более друг для друга. Вы же муж и жена, вы давали у алтаря определенные клятвы, и боги соединили вас, чтобы вы любили друг друга, дарили друг другу радость, познавали друг друга так полно, как это только возможно. А не совали член в темноте через дырки в каких-то дурацких рубашках.
Сказав так, он вымыл руки в бронзовом умывальнике и ушел за ширму, где уже раздетая Адельгейда, краснея от смущения, стояла, прикрыв руками груди и промежность. Все-таки Джудо на нее воздействовал совсем чуть-чуть, и она очень стеснялась. Он отвел ее руки:
– Не надо ничего стыдиться. Вы же пришли ко мне за помощью, вот я вам и помогаю. Постойте вот так… – он осторожно пощупал ее маленькие груди с жалостливо торчащими розовыми сосочками и к своему облегчению не нащупал ничего. Потом велел ей забраться в кресло и продолжил осмотр. Смотрел он, конечно, не так, как это делают обычные женские лекари, просто легонько щупал промежность и живот, ему как посвященному высокого ранга этого было достаточно, чтобы понять, всё ли там в порядке, нет ли каких-то скрытых болезней или еще чего. Под конец осмотра медленно провел пальцем по ее лону, коснулся розовой маленькой бусинки и погладил ее подушечкой пальца. Адельгейда едва слышно охнула и чуть вздрогнула.
– Всё, можете одеваться. У вас нет никаких внутренних болезней, и по женской части всё в порядке, – сказал ей Джудо. – Даже всё очень хорошо.
– Но тогда почему же я ничего не чувствую, когда мы… когда мы занимаемся любовью?
– Потому что вы не занимаетесь любовью, – вздохнул Джудо. – Вы только совокупляетесь, и не больше. Но это дело поправимое, и, думаю, вам даже не придется идти со мной в будуар.
Он вышел из-за ширмы, вымыл руки, достал из шкафа большой раскрашенный плакат и повесил его на крючок на стене. Ойген тихонько ойкнул: на плакате были изображены обнаженные женщина и мужчина. Они стояли так, что частично видны были ягодицы, поза была не очень-то естественной, зато всё, что нужно, на виду. На стол Джудо выставил два фарфоровых раскрашенных макета мужских и женских органов – старинных, работы знаменитого пекоринского мастера Чиллани. Вынул из ящика стола витую указку из зеленого стекла, задумчиво постучал ею по столу.
Из-за ширмы вышла Адельгейда, увидела плакат и макеты, и чуточку покраснела.
Джудо показал указкой на женщину на плакате:
– У каждой женщины есть на теле очень чувствительные места, прикасаясь к которым, можно доставить ей удовольствие, зажечь в ней огонь желания. И потому вы оба первым делом должны наконец друг для друга раздеться. Раздеться при свете, чтобы хорошо всё видеть. Не спешите, исследуйте друг друга, учитесь доставлять радость. Между супругами в спальне не может быть ничего постыдного, непристойного, что бы там ни говорили аллеманские обычаи. В постели для вас должны быть только вы, и важны лишь только ваши желания и взаимное удовольствие.
Он провел концом указки по шее женщины на плакате:
– Шея у многих женщин очень чувствительна к нежным, легким поцелуям, вот здесь особенно. И вот эта ямочка над ключицами, Ойген, не забывайте о ней. А ниже ключиц, над грудью, тоже очень нежные места, если касаться их легонько подушечками пальцев, поглаживать, не надавливая. Или кончиком языка. Что до груди – с ней можно делать что угодно, но не применяя силу. Легкие потискивания, поглаживания, поцелуи, да просто накрыть ладонью – тоже хорошо. Каждой женщине нравится по-разному, поэтому пробуйте и изучайте. Верный призн