Паладин даже на миг остолбенел от такого зрелища. Все-таки не каждый день на тебя из кустов цветущей жимолости выбегает безумный мужик с огромным членом наперевес.
Позади раздался спокойный, но усталый голос Луиджины:
– Ну вот видите. И тут они все такие, уже сутки… Как бы и вправду не перемерли от любовного истощения. Это, кстати, здешний священник.
Кавалли от ее голоса опомнился, и быстро призвал на мужика очищение. Тот запнулся, чуть вскрикнул и свалился на дорогу ничком. Паладин спешился, подошел к нему и медленно провел ладонью вдоль тела, с головы до ног. Вздохнул:
– Фейские чары. И очень сильные… Настолько, что даже посвященный под них попал.
Он перевернул мужчину на спину. У того из-за ворота рубашки выпал на цепочке золотой медальон с синим эмалевым акантом. Паладин на всякий случай снова призвал очищение, и не зря: мужчина пошевелился, застонал и сел, держась за голову. Его мужской орган ослабел, съежился и выглядел теперь как обычный член в спокойном состоянии, даже не особо крупный. Только цвета был слегка синюшного.
– О, боги… какой кошмар, – простонал мужчина, открыл глаза и посмотрел на паладина. В его взгляде больше не было ни похоти, ни безумия. – Спасибо, сеньор паладин… А как вы здесь оказались? Кто-то успел убежать раньше?
Луиджина тихонько кашлянула:
– Кхм, полагаю, кроме вас – никто. Я еще вчера вечером увидела, что в селе происходит, и еле вырвалась… вот ехала паладинов вызывать и встретила сеньора.
– А… А сколько времени-то прошло? Всё как в бреду было, – мужчина принялся надевать штаны, так и сидя на дорожке.
– Сутки, наверное, – сказала Луиджина. – Вечером, часов около шести, уже творилось непотребство.
– Вот что, сеньор посвященный, – сказал Кавалли. – Давайте-ка мы с вами пойдем вон туда, к навесу гончаров, и вы нам расскажете что сможете. Кстати, позвольте представиться – паладин Андреа Кавалли.
– А, я вас вспомнил, – расплылся в довольной улыбке священник. – Вы зимой у нас были. Вы к нашему округу приписаны.
– Верно. А вы, стало быть, посвященный Мастера Лорано Альчесте? – не столько спросил, сколько отметил Кавалли.
– Да. Ох, за что ж меня так боги покарали… Видно, плохим я был священником, раз на меня эти чары так подействовали, – посетовал посвященный Лорано, и стал надевать башмаки. Было заметно, что он очень смущается того, в каком виде его только что увидели и паладин, и сеньора Луиджина.
– Чары были фейские, – задумчиво сказал Кавалли. – И очень сильные. Не всякий фейри такие наслать может, да еще чтобы на всё село… Определенно нам надо поговорить, посвященный. Идемте же к навесу, о фейри на дороге говорить – верный способ привлечь их внимание.
Навес у гончарни был большой, под ним стоял длинный стол, на котором громоздились готовые тарелки, чашки, миски и прочая посуда, приготовленная под роспись. Краски в плошках успели засохнуть, видно, те, кто вчера здесь работал, тоже попали под чары и убежали в село, бросив недоделанную работу. Луиджина взяла одну тарелку и, разглядывая незаконченную роспись, сказала:
– Все-таки красивую здесь посуду делают, не хуже, чем в других местах. Узоры интересные какие… Когда здесь дорогу проложат, село разбогатеет, такие тарелки много кто захочет купить.
– Если эти чары треклятые не снять – богатеть будет некому, – мрачно вздохнул священник, открыл большой шкаф, вынул из него кувшин пива и связку солено-копченого сыра полосками, заплетенными косичкой. – Хвала богам, никто тут пошарить не успел, гончары сразу в село умчались… С вашего позволения, поем, сеньоры, потому как со вчера почти ничего в рот не брал… в смысле, съедобного.
При этих словах священник покраснел, и тут же впился в сырную косичку. Паладин подождал, пока тот прожует первый кусок, и только тогда велел:
– Ну, теперь, посвященный, рассказывайте, если, конечно, вы хоть какие-то подробности знаете. Как это так село угораздило под фейскими чарами оказаться? Мало какие фейри, даже неблагие, вот так сходу целое село зачаровывают без причины.
Священник вздохнул тяжко:
– Я ведь предупреждал… Но меня никто не послушал. Я ведь тут священствую недавно совсем… с осени только поставлен, да и не местный я. Селяне не очень-то меня уважают – говорят, молодой еще и глупый. А сами-то… эх…
Он налил пива в первую попавшуюся чашку на столе и отпил большой глоток.
– В здешних местах народ скуповат и жадноват, гостей принимать не любит, да вы и сами, сеньор, знаете, – священник снова вздохнул, потрогал промежность и сильно поморщился, поерзал на скамейке, принимая позу поудобнее. – Потому старый обычай Щедрого Стола не любят. Соблюдать – соблюдают, но не любят.
Кавалли, конечно, знал, что такое обычай Щедрого Стола – да это знал любой фарталец, обычай держался везде, с небольшими вариациями. Вкратце его суть была в том, что раз в сезон любая сельская община устраивала большой стол и звала на угощенье всех соседей и мимоезжих путников, отказать было нельзя никому, любого, кто в урочный день пришел к столу, надо хоть чем-то угостить. Во многих провинциях жители соседних сел сговаривались, кто в какие дни такой стол делает, чтобы не совпадало. Это был повод не только соблюсти старый обычай, но и похвалиться достатком общины, а молодежи показать себя и познакомиться, ну и по возможности уладить разные дела.
– В Арратино каждый раз норовят заранее разузнать, кто из соседей в какие дни это собирается делать, и самим в тот же день сделать, чтоб поменьше народу на дармовое угощение явилось, – священник снова отпил пива. – Я же говорю – жадные тут люди, на всём выгоду поиметь хотят или хотя бы поменьше потратиться. Да еще по-своему толкуют этот обычай – мол, день – это не от рассвета до заката, а только с десятого часа утра до третьего часа пополудни, что в наших краях «днем» считается, после того уж навечерьем время от обеда до ужина называют. Если кто после третьего часа в день Щедрого стола явится, бесплатно его кормить никто тут не станет. Стол обычно устраивают в сельской траттории, община с каждого дома туда для этого съестное сносит, и что остается – то потом поселяне за общинным столом съедают. Ну так вот, в этот раз узнали, что в Кальесино и в Льоренто в седмицу столы ставят – обрадовались, что тратиться не придется, и сами решили в седмицу же ставить. Ну, понятное дело, еды принесли на Щедрый стол самую малость, для видимости только. Стыдно сказать – многие просто по краюхе хлеба несли и по кувшинчику апельсинной воды… Надеялись, что никого угощать не придется. Ну никто и не пришел, понятное дело… Все соседи давно уж знают, что в Арратино скупые жадины, да и добираться сюда далековато. Все, думаю, в Льоренто пошли, там народ щедрее и стол наверняка богаче. Я старосте говорил еще зимой, и сейчас то же самое сказал – нельзя так, стыдное это дело, и перед богами нехорошо, ведь Щедрый Стол – это благодарение богов за их милость. Но староста и другие только руками махали – что, мол, ты знаешь, сам не местный, молодой и глупый, а нам, мол, достаток слишком большим трудом достается, чтобы им с кем-то делиться задаром.
– Плохо, – сказала сеньора Луиджина. – Жадность ни к чему хорошему не приводит… Я еще в первый день немного удивилась, что мне за постой до последних мелочей всё посчитали, даже солому и воду в конюшне. Ну да запросили не так и много, к тому же за меня казна платит, старосте пришлось бы мне расписку давать, видно, потому и не стал цену драть.
Кавалли тоже удивился жадности поселян:
– Когда я тут в прошлый раз был, с меня деньги не просили, я сам двадцать реалов за отдых и угощение хозяйке дома дал. Просто потому, что слишком долго без особой надобности тут пробыл.
– С вас, сеньор, видно просто не рискнули сами плату требовать, мало ли, вдруг нажалуетесь, – вздохнул священник, и снова потрогал промежность. Видно было, что почти сутки любовного напряжения даром не прошли и теперь у него там всё болит. – А с сеньоры тоже… когда узнали, что надо расписку выдать, забоялись много требовать. Но так-то с нечастых гостей тут дерут столько, что только держись. Вот потому к нам почти никто и не ездит, кроме как по особой надобности.
– Давайте дальше, посвященный. Кажется, я догадываюсь, что произошло, – мрачно сказал паладин. Священник скорбно кивнул:
– Правильно догадываетесь. Словом, поставили в траттории стол. Скромный, аж стыдно. Никто, конечно, не пришел. Народ после третьего часа схарчил всё принесенное, даже черствым хлебом не побрезговали, на дармовщину же. И тут, когда уж скатерти со стола снимали, в село заходит странница. Такая, на паломницу похожая, седая, в простом платье, в старом плаще потрепанном, с клюкой и в деревянных башмаках. Я сразу насторожился – неспроста. Откуда паломникам в наших краях быть и куда им идти? Разве что нарочно в село заглянуть, крюк дать для этого. Так-то в Льоренте обычно заходят, если к Святому Источнику паломничают, там-то по пути. Увидел я ее издалека, как раз в церкви подметал, двери были открыты... Жаль, решил доубирать, не сразу пошел в тратторию… может, успел бы остановить людей. А странница зашла в тратторию, и там, надо думать, поесть попросила, может даже и сказала, что слыхала про Щедрый Стол. Ну а трактирщик с остальными ей отказали в угощении и денег потребовали, а когда оказалось, что денег нет, то стали ее из траттории выгонять с криками – «ходят тут голодранцы, заразу разносят и на даровщину жрать норовят, убирайся ко всем чертям, оборванка!» Кричали они это уже на площади, перед тратторией, я и услышал. Ничего предпринять не успел, только из церкви выскочил… Погнали странницу чуть ли не палками, дети ей вслед улюлюкали. Странница только клюкой махнула, выкрикнула что-то на незнакомом языке и исчезла. Тут-то всех и накрыло чарами. И началось… Я до вечера и полночи как в бреду был, такое творил – вспомнить стыдно. Что-то все-таки соображал, понял, что надо из села как-то выбраться, вот и выбрался. Долго по селу кругами ходил, отвлекаясь, хм, на… всякое. Но таки вышел, хвала богам, и вас вот встретил.