— Это правда, — сказала она. Она протянула Козлу руку, и он взял ее, садясь рядом с ней. Он вызывающе посмотрел вверх.
— Вот видишь, — сказал он. — Я ей нравлюсь.
— Я сдаюсь, — пробормотал Вандиен. Он схватил Ки за руку и потянул ее за собой. Вместе они ушли в вечер. Ночь вокруг них была ароматной и мягкой, а над головой сияли мириады звезд. Но Ки не могла отдаться покою.
— Я не понимаю, — в ее голосе была боль за Уиллоу.
— Я тоже не понимаю. Смотри, — Вандиен потянул ее на небольшой холм и указал на длинный пологий склон перед ними. Далекие огни светились теплым желтым светом. — Текум, — тихо сказал он. Он стоял позади нее, обняв и прижавшись губами к ее уху. — Завтра это закончится. Уиллоу отправится своей дорогой, а мы доставим Козла в Виллену. Как ты думаешь, серые выдержат более длинные дни? Я бы охотно садился править вечерами, чтобы быстрее добраться до места.
— Может быть, — Ки вздохнула и повернулась в его объятиях. Она крепко прижала его к себе, вдыхая его запах — аромат трав, влажных от утренней росы. Она чувствовала силу в его руках, в мускулах, пересекающих его спину. Ее сильные пальцы начали разминали его спину, и он застонал от удовольствия. — Ты знаешь, — сказала она ему на ухо, — на каждой дороге нас поджидают брурджанцы, контрольно-пропускные пункты, документы, сломанные оси и брошенные ботинки. Почему мы продолжаем странствовать этими путями?
Он пожал плечами, и его пальцы прошлись по ее ноющему позвоночнику.
— Если бы мы оставались на одном месте, нам просто пришлось бы ждать, пока они сами придут к нам, — заметил он. — Но я буду рад, если этот забег закончится. Очень рад.
— Я тоже.
Они медленно шли к лагерю, наслаждаясь легким ветром, который нес с собой ночной воздух, наполненный влагой. Привычка заставила их обоих собрать по пути несколько сухих веток. В лагере Ки осторожно сунула их в огонь, затем взяла чайник.
— Приготовить еще чаю?
Он ничего не ответил, и когда она посмотрела на него, на его лице сочетались недоверие и отвращение. Ки уставилась на него, а затем ее слух тоже уловил приглушенные звуки, доносившиеся из повозки.
Их взгляды встретились. Вандиен шагнул к фургону, но Ки, сидевшая на корточках у костра, поднялась и встала перед ним.
— Нет, — она понизила голос.
— Но…
— Оставь это. Ты ничего не можешь сказать или сделать. Она должна совершать свои собственные ошибки и учиться на них.
— Но почему? Она презирает мальчика, и то, что он чувствует к ней, — это всего лишь то, что бык чувствует к корове весной…
— Я знаю. Я не понимаю почему, Вандиен. Но вмешательство сейчас никого и ничего не спасет, а только поставит всех нас в неловкое положение, — Ки потянула его назад, за огонь, подальше от звуков, доносившихся из фургона. Она принесла ему кружку чая, когда тот заварился, и обнаружила, что он растянулся на спине, глядя на звезды. Ки села рядом с ним, скрестив ноги. Она взяла свою кружку и поставила его так, чтобы до нее было легко дотянуться.
— О чем ты думаешь? — тихо спросила она.
Ему потребовалось много времени, чтобы ответить.
— Я думаю, что если бы мне пришлось все начинать сначала, все было бы по-другому.
Ки отхлебнула чаю и кивнула.
— Да. Мы бы уделяли ей больше внимания и держали их порознь. Или вообще не брали бы пассажиров. Я бы лучше отправилась бродяжничать с тобой. Или вернулась на север, в Фирбанкс, за новым фургоном.
— Да. И это тоже.
Что-то в его голосе заставило ее замолчать. Он продолжал смотреть на звезды, не обращая внимания на свой чай. Когда он заговорил, она не была уверена, что это было для нее.
— Перспективы меняются, когда оглядываешься назад. Я однажды рассказывал тебе, что сбежал из своей семьи после того, как не смог зачать наследника по линии своих родителей. Я был их единственным ребенком; когда они умерли, я был единственным, кто носил их фамилию. Я не мог унаследовать наследство, пока не докажу, что могу продолжить свой род. Я был молод, но мой дядя убедил меня немедленно стать отцом ребенка.
Ки кивнула в темноте. Ее ногти впились в ладони. Он редко говорил об этих вещах.
— Он находил для меня женщин. Подходящие женщины, как он их называл. Женщины постарше, которые уже рожали детей. Женщины с большой грудью и тяжелыми бедрами, у которых никогда не будет выкидышей и которые не будут обременены родами. Женщины, которые вызывали у меня благоговейный трепет. — Вандиен сглотнул. Ки слушала его долгое молчание. Когда он продолжил, в его голосе прозвучали фальшиво легкие нотки, которые задели ее. — Моя собственная мать умерла, когда я был младенцем. Я ее совсем не помнил. Меня растил мой дядя, а присматривал за мной Дворкин, его человек. Я ничего не знал о женщинах, кроме того, о чем слышал шепотом. Но я пытался. Клянусь Луной, как я старался. Сначала я, по крайней мере, мог спать с ними, хотя ни одна из них не могла забеременеть. Но позже, когда я раз за разом терпел неудачу, давление со стороны моего дяди становилось все сильнее, а презрение женщин — все более очевидным
— Вандиен, — Ки больше не могла слушать.
Он остановился. Долгое время все было тихо. Она потянулась к нему, но остановила себя, прежде чем прикоснулась к нему. Он лежал так неподвижно, глядя в небо. Затем он глубоко вздохнул.
— Потом от моего кузена забеременела деревенская девушка. Дикое, фееричное создание, стройное, как ива, с большими темными глазами. Казалось, ему это не стоило никаких усилий. Тогда я понял, как глубоко провалился. И я поступил единственно логично. Я оставил наследование своему двоюродному брату, поскольку у нас было много общих имен предков. И я взял имена своих родителей, Ван и Диен, и сбежал. Я жалею только о том, что не сбежал раньше. Думаю, я знал, еще до того, как попробовал, что потерплю неудачу. Слабый сын слабой линии. У моих родителей был только один ребенок. У меня линия полностью провалилась. Я был рад исчезнуть и забрать свой позор с собой.
— Держу пари, твой кузен был рад получить наследство.
Вандиен повернул к ней голову.
— Конечно, был. Не думай, что я этого не видел. Я не знал этого, когда был мальчиком, но за годы странствий у меня открылись глаза. Чем скорее я бы потерпел неудачу, тем скорее мой кузен смог бы стать наследником земель моего отца, а также его отца и матери. Это превратило его комфортабельные владения в нечто, близкое к великолепию. Призовой удар судьбы для него.
— А ты никогда не думал, что твой дядя приложил руку к этой судьбе? Сколько тебе было лет, Вандиен? Двенадцать? Тринадцать? Молодой жеребец — не самый надежный жеребец, но это не значит, что он никогда им не будет. Вол, если он слишком молод, не будет…
— Я уже не так молод, Ки, — улыбка, которой он одарил ее, была задумчивой и нежной. — Если бы я мог стать отцом ребенка, я думаю, у тебя уже было бы несколько.
— Я не хочу ни одного.
— Лгунья, — Вандиен вздохнул и взял ее за руку. Она позволила ему взять ее, но не нашлась, что ответить. — Меня беспокоит, — внезапно сказал он, — то, что делает Козел. Та девушка в Алгоне. Сегодня вечером Уиллоу. Он что-то забирает у них, Ки, и они, возможно, никогда даже не узнают, что потеряли это. Та девушка и Уиллоу… у них будут воспоминания, которые время от времени будут вторгаться, портя нежный момент, крадя блеск у драгоценной вещи…
— Как у тебя, — медленно произнесла Ки.
Он кивнул.
— Мне следовало сбежать раньше. Но я этого не сделал. И я не могу остановить то, что делает Козел. Он начал мне нравиться, Ки. Я думал, что могу дать ему то, в чем он нуждается. И потом эта девушка… Держи его подальше от меня, пока мы не доберемся до Виллены. Я не смогу терпеть его после этого.
— Я буду держать его подальше от тебя. Но я и сама чувствую себя так. — Ки опустилась рядом с Вандиеном. Ночь была мягкой, а земля теплой. Она лежала рядом с ним, не касаясь его, и ночь казалась ей чище и благотворнее, чем лагерь у скрипучего фургона. Она закрыла глаза, думая о Фирбанксе и тамошнем плотнике. Она спала.
— Но ты обещал! — вопль Уиллоу разорвал утро. Это разбудило Ки. Она резко села, затем застонала, чувствуя, что потянула каждый затекший мускул в своем теле. На ней осела роса, и она замерзла. Примятая трава рядом с ней была единственным признаком того, где спал Вандиен.
Она с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, побрела к фургону. Побрызгав на лицо и руки водой из бочки, она попыталась осмыслить открывшуюся ей картину.
Уиллоу, чьи взъерошенные волосы блестели в лучах воосходящего солнца, мило надувала губки, глядя на взъерошенного Козла. Он присел на корточки у костра, подбрасывая веточки на угли. Очевидно, они бодрствовали ненамного дольше, чем Ки.
— Ты обещал мне это, — повторила Уиллоу, ее голос был хриплым от упрека и чего-то более теплого. Козел посмотрел на нее и ухмыльнулся. Он заметил Ки, и его улыбка стала шире, поскольку он радовался своей аудитории.
— Я верну это тебе, — сказал он тягуче-сладким голосом, каким разговаривают с избалованным ребенком. Уиллоу просияла. — Но не сейчас, — поддразнил он Ки.
— Козел, — просительным тоном проговорила Уиллоу и придвинулась ближе. Хитрая улыбка скользнула по его лицу, когда он уставился на огонь.
— Хорошо, — сказал он ей. — Тогда закрой глаза.
Мальчик встал, отряхивая колени. Он добродушно покосился на Ки, но ее внимание было приковано к лицу Уиллоу. Под закрытыми глазами рот представлял собой тонко очерченную линию; над ними лоб был гладким. Как скульптура, подумала Ки, очищенная от человеческих эмоций и мыслей. Как пустой предмет из камня.
Затем Козел приблизил свое лицо и поцеловал ее. Глаза Уиллоу распахнулись, и на мгновение Ки прочла выражение ее лица. Возмущение, отвращение и ужас. А потом ничего. Лицо разгладилось, как когда каменщик вытирает мастерок о влажный раствор, разглаживает и уплотняет его. Затем улыбка, пустая, как раскисший бурдюк с вином.
— О, Козел, прекрати дразнить меня! Ты обещал, что вернешь это, — под этим скулением слышалось мурлыканье, от которого у Ки сжался желудок.