Кто-то рядом с ним захлебнулся смехом, и другие подхватили его. Вандиен засмеялся вместе с ними, не уверенный в шутке, но тем не менее прекрасно проводящий время. Принесли еще крови, и он выпил еще один рог, и она обожгла его уже обожженное горло мучительно восхитительным способом. Ему показалось, что после этого брурджанцы начали глупеть. Один из них захотел обменять герцогский шлем на горшок для мочи, и Вандиен с радостью обменял его на брурджанский шлем, вдвое больше его черепа. Большую часть времени он был у него перед глазами, так что он часто не был уверен, с кем разговаривает, но через некоторое время и это перестало иметь значение.
Некоторое время спустя кто-то еще купил другого быка, и было еще позже, когда Халикира снова села рядом с ним. Он был немного удивлен, обнаружив, что ее не было. Он как раз пытался выучить новую песню, что усложнялось тем фактом, что все это было на брурджанском, и он не был уверен, о чем поет. У нее был лист, покрытый уродливой смолистой субстанцией, и она хотела, чтобы он его съел. Он несколько раз объяснил ей, под громкий смех остальных за столом, что никогда не ел ничего такого особенного коричневого цвета. Кто-то предложил поставить быка против меча герцога, что он не сможет удержать его, если съест. Вандиен выиграл пари и получил рог с кровью быка. Казалось, гораздо позже он обменял меч герцога на другого быка, а еще позже раскачивающийся Кориоко убедил его, что оставлять метку труса на своем теле — плохая примета. Кориоко крикнул, чтобы к нему привели последнего друга, и когда тот прибыл, он нагрел змеиное лезвие над свечами на столе. Вандиен охотно положил свою потемневшую руку на стол и сидел неподвижно, пока обжигающее лезвие касалось раны Келлича. Он почувствовал запах паленой плоти, а затем далекая боль пронзила его руку. Прежде чем он успел отреагировать на это, Кориоко убрал лезвие и воскликнул от удовольствия, увидев, каким четким будет шрам от зазубренного лезвия. Все присоединились к поздравлениям с новым шрамом, и хозяин Кровавого зала подарил быка к столу в редком проявлении братства брурджанцев.
Он не был уверен, когда и зачем они вышли на улицу. Еще не рассвело, но улицы были залиты странным светом. Халикира опиралась на него, и он отважно пытался поддержать ее.
— Кеклокито. Черное или белое? — спросил кто-то.
— Бери белых. Черные не будут сражаться с копейщиком, — прошипела Халикира.
— Белый, — ответил Вандиен.
Кто-то подставил ему ногу, и когда он сдвинул шлем с глаз, то оказался верхом на большом белом коне, загнанном в ловушку черно-серебряной сбруей герцога. Было странно находиться так высоко, но приятно.
— Все кажется хорошим, — сказал он Халикире.
— Так всегда бывает, — ответила она, — после Великого Убийства. Скачи хорошо, и пусть твои клыки почаще ощущают вкус крови.
Он не смог придумать, что на это ответить, и когда он поднял руку и наклонился вперед, чтобы заговорить с ней, лошадь истолковала это как сигнал. Он галопом покинул Текум, заметив мимоходом, что половина города объята пламенем. Это казалось странным способом завершить фестиваль, но, с другой стороны, он никогда по-настоящему не понимал, что они вообще празднуют.
Он попытался вспомнить, куда ему следовало направиться. Дом. Вот и все. Это было прекрасно. Пришло время нанести визит домой. Когда перед ним забрезжил рассвет, он понял, что лошадь замедлила ход и перешла на рысь. Он перевел ее на шаг, поднял глаза к восходу. Внезапно ему на ум пришла Ки, а затем воспоминание о том, что он умирает. У него были считанные минуты для своего горя. Физическая боль поразила его первой, выбив из седла еще до того, как его скрутила первая судорога. Когда приступ, наконец, прошел, его зрение казалось необычайно ясным. Его тело подарило ему последний момент неподвижности, последний проблеск восхода солнца, пробивающегося над зелеными холмами отцовской крепости. Великий холод разлился внутри него. “Я вернулся домой, отец”, — сказал он тому, кто ждал его, и провалился в темноту.
Глава 19
В его копыте не было камня; она не чувствовала ни жара, ни опухоли. Черт, и черт, и черт. Ей оставалось надеяться, что это всего лишь синяк. Она похлопала Сигурда по грязному плечу и снова взобралась на сидение. Значит, они пойдут медленно. Это случилось как раз тогда, когда ей нужна была скорость. Она раззадорила упряжку, откинулась на спинку сидения и попыталась успокоиться. Это не сработало. В походке Сигурда была заметная заминка, которая наполнила ее яростью. Она хотела бы убить Уиллоу и Винотора. И если это был рассвет над Текумом, то Козел и Деллин должны были ожидать ее с минуты на минуту, а ее там не было.
Рассвет означал и другое, то, что она отодвинула на задний план. Рассвет означал, что Вандиен мертв, от яда Келлича или от меча герцога. Не имело большого значения, что его убило. В любом случае он был все равно что мертв. Так же мертв, как и все, что у них было общего. Она обнаружила, что может думать о нем спокойно. Большая часть гнева и слез была выплеснута с помощью обоюдоострого топора и стены сарая Винотора. На смену им пришло оцепенение. К этому времени он был мертв. Какая разница, погиб он за восстание или думал о ней? Он все так же был мертв. Она все так же оцепенела.
Она потерла глаза грязными руками, посмотрела снова. Да, начинался рассвет, но не над Текумом. Розовое зарево над городом должно было быть чем-то другим. Пожар? Возможно, но кто мог поджечь половину города?
На самом деле, более половины города было охвачено пламенем, и пламя распространялось. Долгие жаркие дни сделали все, что можно было сжечь, сухим, как трут. Искры разлетались по узким улочкам от ветра дыхания огня. Она пробиралась через город, часто сворачивая, чтобы избежать пожаров. Даже избегая улиц, где здания все еще горели, Ки задыхался в дыму и развевающемся пепле. Казалось, никто ничего не предпринимал для борьбы с пожарами. Пожары, должно быть, стали последней кульминацией недавных волнений. Она увидела только одно тело, но следы более раннего насилия были повсюду. Сломанная мебель была разбросана по улицам, а кожаная обивка дверей болталась и хлопала на ветру от пожара. Она видела очень мало людей, а те, кого она видела, были либо спасателями, либо мародерами; Ки не была уверена, кем именно.
Обсаженная деревьями главная улица приняла на себя самое худшее из того, что здесь произошло. Ки вела упряжку между обломками фестивальных киосков, мимо сгоревших зданий, между деревьями, листья которых почернели и безжизненно свисали от жара огня. Возможно, это началось здесь; ни одно здание вдоль этой полосы уже не горело. Стены из глинобитного кирпича, потрескавшиеся и обезумевшие от жары, зияли пустотой, их соломенные или деревянные крыши сгорели дотла. Ки увидела нескольких беспризорных детей, которые собирали остатки еды из разрушенных киосков. Они соревновались с воронами, и обе группы прекратили клевать, подозрительно наблюдая за Ки.
Сначала она не узнала две фигуры, приближающиеся к ней. Мальчик шел рядом с мужчиной, рука мужчины лежала у него на плече. Поравнявшись с ними, Деллин приветственно поднял руку. Она остановила упряжку. Козел немедленно забрался в боковую дверь кабинки. Деллин пожал плечами и неловко вскарабкался на соседнее сиденье.
— Ты знаешь, что произошло? — спросил Ки.
Деллин покачал головой.
— Брурджанцы обезумели, они мародерствовали и разрушали. Они забрали все, что хотели, и разрушили остальное. Затем они ускакали в сторону Алгоны, — он снова покачал головой, словно пытаясь прояснить ее. — Какие эмоции таят в себе эти существа! И прошлой ночью их ничто не сдерживало. Я пытался защитить мальчика, но… — он снова покачал головой.
— Что случилось с твоим мулом? Брурджанцы?
— Нет. Кто-то поджег сарай, где мы отдыхали. Нигде больше не было безопасного места, поэтому я решил прийти и найти тебя. Но как только мы выехали на дорогу, мы встретили волну людей, спасающихся от разрушений в городе. Торговец с двумя тяжелыми сумками и ножом потребовал нашего мула. Он был так полон жадности и страха, что убил бы нас за это. Мул того не стоил, поэтому я позволил ему забрать его. Я был слишком занят, пытаясь защитить разум мальчика, чтобы и физически защитить его.
— Разве это не удивительно, — с горечью заметила Ки, — как невзгоды выявляют лучшее во всех нас? Брурджанцы нападают на торговцев, а торговцы нападают на вас. Но что послужило толчком ко всему этому?
Деллин пожал плечами.
— Я думаю, брурджанин взбесился и убил герцога. По крайней мере, брурджанцы выкрикивали его имя на улицах и говорили, что он отдал им город. Это был Кеклокито.
Итак, даже этот сюжет пошел наперекосяк. Она гадала, где и как упал Вандиен. Серые неподвижно стояли на улице. Глаза Ки блуждали по обломкам.
— Куда мне идти? — спросила она у пустой улицы.
Готерис высунул голову из двери кают-компании.
— Ты не нашла Вандиена? — спросил он. Она услышала тревогу в его голосе.
— Нет, — ответила она, и это слово прозвучало жестче, чем она хотела. Деллин с любопытством посмотрел на нее, и она почувствовала, что не в силах остановить прощупывание.
— Связь исчезла.
Она пожала плечами.
— Он мертв.
— Связь исчезла. Пока она была, я мог сказать, что он жив. Но теперь ее нет. Он отпустил. Или ты отпустила.
— Он мертв, — тупо повторила Ки. Простая скорбь принесла бы облегчение. Почему ей приходилось иметь дело с гневом, предательством и назойливыми вопросами любопытного джоре? Он прочитал ее раздражение на него? Ну и пусть, и будь он проклят. Она сердито посмотрела на него.
Деллин только смотрел на нее.
Лицо Козла было еще хуже. Выражение сонного недоумения не покидало его глаз. Глубокая морщина прорезала его брови, когда он переводил взгляд с нее на Деллина и обратно.
— Что-то… неправильно, — сказал он. Он с трудом подбирал слова. — Это не так… как ты чувствуешь.
Она тряхнула поводьями. Бесполезно объяснять мальчику, что она не может выразить свои чувства простыми словами. Она сама их не понимала. К этому привели все ее надежды и поиски. Она чувствовала себя обманутой и преданной. Хуже того, она чувствовала себя глупо. Потому что она все время знала, не только в течение дня, но и в течение многих лет, что до этого дойдет. Что когда-нибудь она потянется к нему, оказавшись в нужде, а его там не будет. Гнев сотряс ее, как шторм, который несколько дней назад обрушился на ее фургон, и отвращение к самой себе наполнило ее из-за того, что она позволила заманить себя в зависимость от него. Она повернулась к ним спиной и прикрыла глаза, пытаясь найти способ побыть одной. Деллин испортил ее оцепенение.