Пробуждение было резким, словно кто-то тумблер повернул. Честное слово, я себя даже киборгом почувствовал, р-р-раз и система готова к работе! Я распахнул глаза, готовый в прямом смысле слова горы свернуть или весь мир обнять, да так и замер, ошалело осматриваясь по сторонам и с трудом удерживаясь от мата, который и сам по себе неприличен, а уж в данных покоях и вовсе неуместен. Это же девичья спальня, более того, не горничной, что было бы не так и плохо, а Лизы! Проклятый дар сыграл со мной злую шутку: мне было так плохо, что я и сам не заметил, как приполз к Елизавете Андреевне. Три тысячи чертей, страшно даже представить, что она обо мне подумала! В лучшем случае решила, что я заурядный алокоголик, в худшем могла и за маньяка принять. Хотя нет, госпожа Соколова поняла всё правильно, иначе я проснулся бы не в её комнате, а в камере, а то и вообще не проснулся бы, меня бы просто тихо придушили и в выгребной яме прикопали, чтобы вонь от разлагающегося тела замаскировать. Вот же блин горелый, что мне теперь делать-то?! Я обхватил голову руками, страстно мечтая провалиться сквозь землю, вернуться в двадцать первый век, испариться, лишь бы не встречаться с Лизой. Господи, как мне ей теперь в глаза-то смотреть?! Сначала сам послал, далеко и надолго, отчитав как малолетку неразумную, потом сам же мало не на коленях к ней приполз. Самостоятельный, ё-прст!
Дверь чуть слышно скрипнула, заставив меня приглушённо застонать и с трудом побороть трусливое желание спрятаться с головой под одеяло, точно перепуганному страусу. Блин, нет, ну надо же было так влипнуть! Проклятая Алеся, сожгу эту ведьму к чёртовой матери! И цыганку, всучившую мне эту чёртову подвеску, голыми руками задушу! И вообще, всех убью, один останусь!
- Возьмите, Алексей Михайлович, - прозвенел над ухом Лизин голосок, заставив меня содрогнуться от безжалостных, словно лесные осы, уколов совести, - это должно помочь. Дядюшка, Василий Харитонович, когда под утро домой возвращается, непременно сию настойку употребляет. Как он говорит, для прояснения разума и обретения сил телесных и духовных. Уверена: Вам она тоже поможет.
Милая моя, мне сейчас только цианистый калий поможет да ещё мышьяк. В крайнем случае, метиловый спирт тоже подойдёт.
Кровать чуть приметно прогнулась, госпожа Соколова села рядом, осторожно положила мне на плечо свою ручку, спросила сердобольно:
- Может, врача позвать? Вам плохо, да?
Всё, хватит прятаться, ты не страус, а мужчина, так что будь любезен отвечать за свои поступки. Я уронил руки на колени, сгорбился, криво усмехнулся, не в силах заглянуть в зелёные глаза сидящей рядом со мной барышни:
- Мне стыдно. Сначала отчитал Вас, словно дитя неразумное, потом вломился к Вам посреди ночи, разбудил, напугал, выгнал из комнаты…
- Ну что Вы, - нежная ручка коснулась моей щеки, погладила ласково и робко, словно бабочка крылом коснулась, - я ничуть не испугалась. То есть сначала, конечно, было немного страшно, а потом, когда я поняла, что это Вы, сразу успокоилась.
Я недоверчиво хмыкнул. Угу, конечно, успокоилась она, увидев меня в своей спальне.
- Правда-правда, я вас ни капельки не боюсь, я знаю, что Вы мне ничего плохого не сделаете, - прощебетала Лиза и опять погладила меня по щеке, уже увереннее.
Эх, девочка, знала бы ты, что именно я хочу с тобой сделать… Перед глазами всплыли страницы подаренной Сашкой на нашу с Ликой свадьбу «Камасутры», я крепко зажмурился, прогоняя непристойные видения, и выдавил:
- Осмелюсь заметить, Елизавета Андреевна, вы подвергаете себя риску, оставаясь наедине со мной.
На щеках госпожи Соколовой проступил нежный румянец, губки дрогнули, в глазах сверкнул огонёк, нежный голосок чуть охрип, выдавая волнение:
- Я Вас не понимаю, Алексей Михайлович.
Угу, конечно, а я такой наивный, что даже поверил! Только вот у меня нет ни малейшего желания играть и лукавить. Я пристально посмотрел на госпожу Соколову:
- Вы меня прекрасно понимаете, сударыня.
- Я… - Лиза запнулась, отчаянно покраснела, облизнула губки, глядя на меня беспомощно и удивительно маняще.
Выдержка, которой я раньше так гордился, в который уже раз дала сбой, я хрипло застонал, прижал девушку к себе и принялся осыпать поцелуями её лицо, шею, волосы, лихорадочно шепча:
- Лизонька, что же ты со мной делаешь… Я же с ума схожу от тебя, родная…
Разумом я понимал, что Елизавета Андреевна неизбежно возмутиться такой вольностью, вырвется и прикажет слугам выкинуть меня вон, но в глубине души жила шальная надежда на то, что я ей тоже небезразличен.
Пелену страсти разорвал почтительный стук в дверь и голос горничной, возвестившей, что через двадцать минут Софья Витольдовна ждёт в столовой на завтрак. Мы с Лизой отпрянули друг от друга, тяжело дыша и отводя взгляд. Чёрт, да что же меня так срывает в её присутствии?! Пусть и не сразу, мозг думать категорически не желал, передав бразды правления сердцу, но я смог-таки найти объяснение происходящему:
- Это приворот, - я с трудом сглотнул, откашлялся и уже чётче произнёс. – Прошу меня простить, Елизавета Андреевна, скорее всего я попал под действие Алесиного амулета, поэтому и позволил себе… лишнего.
Госпожа Соколова вздрогнула, словно я со всей силы ударил её, с оживлённого личика пропали все краски, точно кто-то невидимый провёл губкой, смывая цвета, и принуждённо холодно улыбнулась, чопорно выпрямляясь и превращаясь в элегантную и неприступную барышню, мраморную статую, пред которой можно лишь благоговеть:
- Я понимаю Вас, Алексей Михайлович, и прощаю Вам Ваши вольности. Я даже готова избавить Вас от пагубного влияния артефакта.
- От всей души благодарю Вас, Елизавета Андреевна, - я не мог да и не пытался скрыть облегчения. Всё-таки как ни крути, а чувствовать себя марионеткой в чужих руках не очень приятно, я привык жить в ладу и с разумом, и с сердцем.
Госпожа Соколова ещё больше построжела, поджала губки и холодно кивнула:
- Ну что ж, как Вам будет угодно. А сейчас я попрошу Вас удалиться, мне нужно переодеться к завтраку.
Я почтительно поклонился и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Казалось бы, всё складывалось самым наилучшим для меня образом, так почему же тогда я ощущал себя цепным псом, оставленным хозяином при переезде? Почему мне казалось, что я сам, своими руками, разрушил своё счастье?!
Лиза
Тётушка неустанно повторяла, что благовоспитанная барышня всегда и при любых обстоятельствах будет держать голову высоко, спину прямо и никому, особенно своим обидчикам, не покажет своей слабости. Как же мне пригодились эти наставления, от коих я порой отмахивалась, сейчас, когда Алексей Михайлович в очередной раз сначала поманил меня своими страстными поцелуями и лихорадочными признаниями, а потом оттолкнул, словно путающуюся под ногами собачонку! Вот как так можно, за что он так со мной, а?! Я в отчаянии кинула подушкой в дверь, жалея, что не сделала этого раньше, когда господин Корсаров ещё был в моей комнате. Ух, как я жалею, что не родилась мужчиной, тогда я бы вызвала на дуэль этого бесчувственного остолопа и влепила бы ему пулю в лоб! Нет, лучше шпагой бы пронзила, как в романах, а пока он корчился на земле в предсмертных судорогах, я поведала бы ему, за какие страшные преступления несёт он заслуженную кару. Я так красочно представила Алексея Михайловича на земле, зажимающего слабеющей рукой рану, что словно бы воочию увидела и прилипшие к потному лбу тёмные с серебристой проседью волосы, и постепенно стекленеющие глаза цвета моего любимого шоколада. Матерь Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Я рухнула на колени перед иконой и страстно зашептала молитвы, прося отвести беду и не допустить подобного. Нет-нет, что угодно, только не это! Я развею действие Алесиного любовного артефакта, и всё вернётся на круги своя: господин Корсаров освободится от пылких чувств ко мне, а я снова полюблю Петеньку и перестану грезить о столичном следователе. Да, именно так я и поступлю всенепременно, причём сразу после завтрака. И всё будет хорошо, просто замечательно и никак иначе. Я же не люблю Алексея Михайловича, и мне ничуть не нравилось с ним целоваться… Я прижала пальчики к губам, глубоко вздохнула, пытаясь выровнять дыхание и успокоить зашедшееся в бешеном галопе при одном лишь воспоминании о поцелуях следователя сердце. Нет, обманывать саму себя не стоит, мне определённо нравится целоваться с господином Корсаровым, видимо, права тётушка: все юные девицы, когда в них кровь играть начинает, становятся порочны и нуждаются в особой строгости и непреклонности лиц, за ними присматривающих. Всё, решено: сразу после завтрака я развею действие любовного артефакта и верну свободу и себе, и господину Корсарову. И мне это будет ни капельки не сложно, ведь на самом деле я столичного следователя не люблю, это всё разжигающий страсть артефакт, его проказы. Я решительно расправила плечи и позвонила в колокольчик, чтобы горничная помогла мне одеться.
На завтрак я опоздала, но, к счастию, тётушка так была озабочена нападением на Олюшку, что замечания мне не сделала, лишь посмотрела хмуро, поцеловала в лоб и велела за стол садиться. Я почтительно поприветствовала всех собравшихся к трапезе, осведомилась о здоровье Оленьки, с искренним облегчением услышала, что она хоть и слаба, но уже пришла в себя и даже смогла шёпотом попросить воды, и спросила о причине отсутствия за завтраком дядюшки Василия Харитоновича и соседа, господина Колокольцева, коий, насколько мне было известно, покидать нас и возвращаться в своё родовое имение не планировал. Есть у меня предположение, что Фёдор Иванович испытывает нежные чувства к тётушке, но, увы, Софья Витольдовна упрямо сего не замечает, а точнее, не желает замечать.
- Оба вчера перебрали того да больше, вот и отсыпаются, - хохотнул Фёдор Витольдович, снисходительно оглядывая присутствующих, и поцокал языком. – Право, сестрица, не понимаю я, отчего ты терпишь их в нашем дому.
- Потому и терплю, что это мой дом, - отрезала тётушка, - и я вольна поступать в нём так, как сочту нужным, и привечать тех, кого захочу, никому отчёта за свои дела не давая.