- Петенька, - я мягко взяла юношу за руку, словно он был больным ребёнком, коему надлежало выпить горькое лекарство, - послушай меня, пожалуйста.
Невинные, словно у ангела, голубые глаза обратились ко мне с таким безграничным доверием, что я почувствовала себя мерзавкой, готовой пнуть несчастного ребёнка, и чуть было не отступила, не решила переложить болезненный разговор на плечи Алексею. Мамочка милая, как же это непросто принимать взрослые решения, ну почему в жизни не может быть всё как в романах, когда самой большой бедой для героини становится холодность избранника, а после объяснения все невзгоды исчезают словно снег под палящими лучами солнца?! Я откашлялась, глубоко вздохнула и выпалила:
- Петенька, я не стану Вашей женой.
Пётр Игнатьевич удивлённо захлопал глазами, растерянно улыбнулся:
- Лизонька, милая, успокойтесь, Вы перенервничали…
- Нет, Петя, - я решительно покачала головой, - я полюбила другого.
На краткий миг в голубых глазах Петеньки плеснуло что-то нехорошее, но не успела я понять, что именно это было, как взгляд снова стал ясным и немного озабоченным.
- Лизонька, милая, давайте мы Вами присядем и всё спокойно обсудим, - Петя повлёк меня к каменной лавочке.
Вести долгие разговоры у меня не было ни сил, ни желания.
- Да нечего нам обсуждать. Я не стану Вашей женой, потому что люблю другого, что тут может быть непонятного? – я прикусила губу, пытаясь совладать со вспыхнувшим в душе раздражением. – Простите меня, Пётр Игнатьевич. Я знаю, что виновата перед Вами, но Вы сами понимаете, сердцу нельзя приказать.
- Но можно прислушаться к голосу разума, - голос Петра Игнатьевича похолодел, стал непривычно жёстким, я даже вздрогнула от неожиданности. – Подумайте, Лизонька, со мной Вы знакомы уже давно, а Ваш избранник… Что Вы о нём знаете?
Я не сдержала лучистой улыбки:
- Он самый лучший.
- Ну разумеется, - фыркнул Петенька, - все влюблённые дурочки говорят одно и то же. Женщины так предсказуемы!
Что?! Петенька, мягкий и деликатный Петенька только что назвал меня дурочкой? Да ещё и предсказуемой?! У него что, от обиды рассудок помутился?!
Я вскочила с лавочки, не желая более оставаться в компании столь разительно переменившегося жениха, в коего словно бес вселился:
- Я прощаю Вам Вашу резкость, Пётр Игнатьевич, лишь потому, что мои слова, вне всякого сомнения, глубоко ранили Вас.
- Вы даже не представляете, как сильно, - жёстко усмехнулся Петенька и резко рванул меня за руку, возвращая на скамью, - садитесь, не прыгайте. Я достаточно наслушался Ваших глупостей, теперь извольте послушать меня.
С меня довольно, я не намерена больше сидеть тут и выслушивать оскорбления! Я попыталась вскочить с лавочки, но Петенька со злой усмешкой вытащил из внутреннего кармана короткий револьвер и недрогнувшей рукой наставил его на меня, процедив:
- Сидите смирно, Елизавета Андреевна, иначе, клянусь адом, я пущу Вам пулю в лоб.
- Вы с ума сошли, - прошептала я, заворожённо глядя на холодный зрачок направленного на меня оружия.
- Отнюдь, - Пётр Игнатьевич коротко хохотнул, упиваясь происходящим безумием, - перестал корчить из себя идиота.
Я ещё раз попыталась утихомирить Петеньку, гадая, сможет ли Феликс Францевич помочь несчастному, обезумевшему из-за обрушившихся на наши семьи потрясений, или же всё-таки придётся прибегать к помощи специальной клиники:
- Петень…
Пётр перебил меня, яростно взмахнув пистолетом, я даже зажмурилась, опасаясь выстрела, коего, к счастию, не последовало:
- Не смей называть меня Петенькой! Это дурацкое прозвище более пристало болонке, нежели взрослому мужчине!
Как же его, бедного, скрутило-то, пожалуй, всё-таки придётся в клинике закрывать. Мне теперь, самое главное, его успокоить нужно, чтобы он стрелять не начал, а то, если он меня ранит, Алёша ему голову свернёт и слушать про помрачение рассудка не станет. Что там Феликс Францевич в прошлом году говорил по поводу обращения с безумцами?
Я успокаивающе выставила перед собой ладони, заговорила негромко, стараясь, чтобы мой голос походил на успокаивающее журчание воды:
- Прошу прощения, Пётр Игнатьевич, я даже не предполагала, что Вам сие обращение может быть неприятно, Вы мне ни разу даже словом не обмолвились об этом.
- Потому что выгодно было, чтобы ты меня за слабовольного дурачка держала, - Петя зло блеснул глазами, усмехнулся жёстко, половиной рта. – Да и все остальные тоже. Никому же из вас, ослов скудоумных, даже в голову не пришло, что это я, именно я на тебя покушаюсь!
Меня словно с размаху ударили подушкой по голове, сердце точно невидимая холодная рука сжала. Господи, а что если это не припадок безумия, а правда? Но за что, почему? Бред, быть такого не может! Я всмотрелась в холодные, точно обломки льда глаза Петеньки, ища в них признаки умопомешательства, помнится, доктор подробно рассказывал о них, и вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Взгляд Петра был жестоким, но ясным, без малейшего помутнения, он не только прекрасно понимал, что и почему делает, но ещё и получал от происходящего истинное удовольствие! Господи, что же мне теперь делать-то?! Ответ пришёл неожиданно, на миг мне даже показалось, что я услышала голос Алексея: «Тяни время».
Я облизнула пересохшие губы и, не пытаясь скрыть дрожь в голосе, спросила:
- Но что же я Вам сделала, что Вы захотели меня убить?
Пётр Игнатьевич снисходительно улыбнулся, упиваясь ранее несвойственной для него ролью хозяина положения:
- Милая моя, если бы я хотел тебя убить, мы бы сейчас с тобой тут не разговаривали. Я должен был напугать твою тётку, чтобы она не тянула с нашей свадьбой, а вот потом, - Пётр оскалился, - став официально твоим супругом и получив богатое приданое, я бы быстро избавился сначала от вздорной старухи, возомнившей себя властительницей судеб, а потом и от моей сладкой жёнушки.
К страху, отчаянию и надежде на чудо добавилась горькая обида, совершенно неуместная в данный момент, но от этого не менее жгучая.
- Значит, Вы никогда меня не любили? – я вспомнила наши совместные прогулки, вечера у рояля, ноты, которые Петенька привозил специально для меня, букеты цветов на окне, и на глазах выступили слёзы.
Пётр Игнатьевич хохотнул, переложил пистолет в другую руку, беззаботно пожал плечами, словно мы обсуждали планы на день:
- Да полно, моя милая, к чему эта трагедия на пустом месте? Вы меня тоже не любили, я был для вас милым мальчиком, удачной партией, не более. И как только рядом оказался жених повыгоднее, следователь из столицы, Вы тотчас же переметнулись к нему.
- Неправда, - хоть я и понимала, что неразумно злить вооружённого, готового на любое безумство мужчину, но подозрений в корысти и расчёте терпеть не стала, - я…
- Вы любите господина Корсарова, - скучающим тоном перебил меня Пётр Игнатьевич, - а он, вне всякого сомнения, любит Вас. Милая моя, успокойтесь, нет смысла объяснять то, что и так понятно. Только такие идиоты как вы с господином следователем могли не замечать влечения друг к другу и возводить меж собой стены из теней прошлого, глупых страхов и совершенно идиотских правил приличия.
- Я не хотела Вас обидеть.
- И, тем не менее, сударыня, Вы это сделали, - Пётр нахмурился, зло сверкнул глазами. – Вы предпочли мне другого, а для мужчины нет оскорбления более сильного.
Я растерянно смотрела на бывшего жениха, тщетно пытаясь понять ход его мыслей:
- Но Вы же не любите меня? Какая Вам разница, где я и с кем?
- Вы меня плохо слушали, сударыня, - Пётр Игнатьевич скучающе скривился, зевнул, небрежно прикрыв рот ладонью, - впрочем, что ещё можно ожидать от глупой девчонки, у которой одна любовь на уме.
Тоже мне, тёмный гений злодейства, пред которым трепещет весь мир! Я стиснула пальцы, дабы удержаться от острой шпильки насмешки и не провоцировать Петеньку, по-прежнему направляющего на меня оружие. Какая досада, что я отказалась от предложения Алексея проводить меня, сейчас разговор шёл бы совсем по-другому! Я глубоко вздохнула, опустила ресницы, придавая своему лицу беззащитно-несчастное выражение, и пролепетала, умоляюще глядя на Петра Игнатьевича:
- Зачем же Вы убили Оленьку и Катеньку, неужели перепутали со мной?
- Что я, слепец что ли? - фыркнул Петенька. - Сии особы сами виноваты в том, что с ними произошло. А впрочем, если Вам интересно, могу и рассказать, только во время прогулки. Поднимайтесь, сударыня, не капризничайте, иначе я Вас прямо здесь пристрелю и ничего рассказывать не стану.
Спорить с вооружённым человеком глупо и безрассудно, пришлось подчиниться. Пётр Игнатьевич подхватил меня под руку, больно ткнув дуло револьвера мне в бок, и повлёк по неприметной тропинке прочь из парка, я только и успела платочек уронить, показывая, где меня искать следует. К счастью, похититель мой, упивающийся собственными злодеяниями, ничего не приметил.
- Итак, моя дорогая, с чего же начать? – Петенька мечтательно улыбнулся. – Пожалуй, как говорят древние философы, с начала, а конец для моей истории уже подготовлен и неизбежен. И для Вас, душа моя, он будет весьма трагичен.
Я промолчала, осторожно оторвала пуговку от платья и бросила её на тропинку. Надеюсь, наша прогулка не затянется, а то у меня так пуговиц не хватит, да и Пётр Игнатьевич рано или поздно заметит беспорядок в моём туалете.
- Первое покушение на Вас, душечка, организовала Катюшка. Да-да, та самая Ваша горячо любимая сестрица, которой Вы верили целиком и полностью, а зря. В этом мире вообще лучше никому не верить, разочарований будет меньше, - Пётр Игнатьевич замолчал, пристально глядя на меня, но я лишь бросила холодно:
- Грех это, на покойных клеветать.
- Клеветать?! – так и взвился Петенька. – Да этой змее завидно стало, что у Вас есть жених, а её полюбовнику, господину Рябинину, тётка Ваша от дома отказала, вот она и решила Вас извести.
Я хотела бы возразить, что это неправда, да вспомнила сломавшийся под ногой мостик и неприятно резанувший по сердцу разочарованный взгляд Катеньки. Тогда мне показалось, что она огорчилась из-за испорченной прогулки, но сейчас пришлось признать: огорчило мою сестрицу то, что я не утонула.