Конечно, было легко отнести все возражения губернатора Тортуги за счет его эгоизма и страха перед испанцами. Однако мсье де Сентонж, будучи со времени своей женитьбы живо заинтересованным во французских колониях в Вест-Индии, начал спрашивать себя, не слишком ли поспешным было его заключение, что мсье д’Ожерон преувеличивает.
В действительности же губернатор Тортуги не преувеличивал. Как бы ни были его аргументы согласованы с его интересами, они, несомненно, имели под собой существенную основу. Теперь же ему оставалось только покинуть свой пост и вернуться во Францию, предоставив мсье де Лувуа самому решать судьбу французской Вест-Индии и Тортуги в частности. Правда, это было бы изменой интересам Вест-Индской компании, но если политика нового министра восторжествует, то у компании очень скоро не останется никаких интересов.
Губернатор провел беспокойную ночь и заснул только на рассвете, но почти тотчас же проснулся от пушечных выстрелов.
Канонада и треск мушкетов были настолько продолжительными, что д’Ожерону понадобилось длительное время, пока он осознал, что этот шум означает не атаку на гавань, a feu de joi[22], какого еще никогда не слыхивали скалы Кайоны.
Когда же губернатор выяснил причину салюта, то его настроение значительно улучшилось. Сообщение о поимке и казни капитана Блада в Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико было опровергнуто прибытием в Кайону самого Питера Блада, живого и невредимого, на борту захваченного испанского корабля, еще недавно называвшегося «Мария Глориоса» и служившего флагманом эскадры маркиза Риконете. В кильватере «Марии Глориосы» следовали два испанских галиона, нагруженных сокровищами.
Гром орудий раздавался с борта трех кораблей Блада, ремонтировавшихся на Тортуге в его отсутствие, среди экипажей которых в течение последней недели царили растерянность и уныние.
Д’Ожерон не меньше пиратов радовался воскрешению из мертвых человека, которого он уже успел оплакать, ибо между губернатором Тортуги и славным капитаном флибустьеров существовала тесная дружба. Мсье д’Ожерон и его дочери устроили в честь Питера Блада настоящий пир, ради которого губернатор извлек из погреба несколько бутылок отборного вина, полученного из Франции.
Пришедший в отличное расположение духа капитан поведал собравшимся за столом историю необычайного приключения в Пуэрто-Рико, закончившегося казнью гнусного самозванца, который претендовал на имя и славу Питера Блада, и беспрепятственным отплытием из Сан-Хуана «Марии Глориосы» вместе с двумя кораблями с ценностями, стоявшими теперь на якоре в Кайонской гавани.
– Такой богатой добычи у меня еще никогда не было. Одного золота только на мою долю приходится тысяч на двадцать пять. Его, как обычно, я обменяю у вас на векселя французских банков. Кроме того, на одном из галионов имеется груз перца и пряностей, за который Вест-Индская компания даст не менее ста тысяч. Все это ждет вашей оценки, мой друг.
Но это сообщение, которое в другое время только обрадовало бы губернатора, на сей раз вновь повергло его в уныние, напомнив ему об изменившихся обстоятельствах. Печально поглядев на гостя, он покачал головой.
– Все кончено, друг мой. Наша коммерция отныне под запретом. – И вслед за этим последовал подробный рассказ о визите де Сентонжа, существенно ограничившем поле деятельности мсье д’Ожерона. – Итак, вы понимаете, дорогой капитан, что рынки Вест-Индской компании теперь закрыты для вас.
На загорелом, гладко выбритом лице Блада, обрамленном черными локонами, отразились изумление и гнев.
– Боже мой! И вы не сказали этому придворному блюдолизу, что…
– Я привел ему все аргументы, к которым прислушался бы любой здравомыслящий человек. Но на все, что я ему говорил, он отвечал, что в мире нет ничего, что не было бы известно мсье де Лувуа. По мнению мсье де Сентонжа, нет бога, кроме Лувуа, и Сентонж – пророк его. Этот шевалье, как и все придворные фавориты, весьма самоуверенный субъект. Недавно на Мартинике он женился на вдове Омера де Вейнака, и это сделало его одним из богатейших людей Франции. А вы знаете, во что превращают большие деньги и без того самодовольных людей.
И мсье д’Ожерон устало махнул рукой.
– Да, теперь все кончено.
Но с этим капитан Блад никак не мог согласиться.
– Нельзя же безропотно класть голову под топор. Такие люди, как мы, не должны признавать себя побежденными.
– Для вас, живущего вне закона, все возможно. Но для меня… Здесь, на Тортуге, я представляю закон Франции; я должен служить ему и поддерживать его. И теперь, когда закон предъявил такое требование…
– Если бы я приехал на день раньше, требования закона были бы несколько иными.
Д’Ожерон сардонически усмехнулся.
– Вы воображаете, что, несмотря на все, что я вам рассказал, вам бы удалось убедить этого хлыща в его глупости?
– Нет ничего, в чем бы нельзя было убедить человека, предъявив ему соответствующие аргументы должным образом.
– Я же говорил вам, что предъявил ему все возможные аргументы.
– Нет, не все, а только те, которые пришли вам в голову.
– Если вы имеете в виду, что мне следовало пригрозить пистолетом этому самовлюбленному фату…
– О, мой друг! Это же не аргументы, а принуждение. Все люди заботятся о своих интересах, а особенно те, кто, подобно шевалье де Сентонжу, любят обвинять в этом других. Ущемление его интересов могло бы его убедить.
– Возможно. Но что я знаю о его интересах?
– Подумайте! Разве вы только что не сказали мне, что он недавно женился на вдове Омера де Вейнака? Отсюда неизбежно вытекает его величайшая заинтересованность во французских колониях в Вест-Индии. Вы говорили ему в общем плане об испанских рейдах на поселения других народов. А вам следовало бы быть поконкретнее. Вы должны были подробно остановиться на возможности такого рейда на богатую Мартинику. Это заставило бы его задуматься. А теперь он уехал, и шанс потерян.
Но д’Ожерон не видел причин для сожалений об этой потерянной возможности.
– Его упрямство помешало бы ему даже испугаться. Он бы и слушать не стал. Последнее, что сказал мне Сентонж перед отплытием в Порт-о-Пренс…
– В Порт-о-Пренс?! – воскликнул капитан Блад, прерывая губернатора. – Он отплыл в Порт-о-Пренс?
– Да, это последний порт, который он намеревался посетить перед возвращением во Францию.
– Так, так, – задумчиво промолвил капитан. – Следовательно, он будет возвращаться через Тортугский пролив?
– Конечно. Иначе ему придется огибать всю Эспаньолу.
– Тогда я, может быть, еще не окончательно опоздал. Могу я перехватить его и попробовать на нем свое искусство убеждать?
– Вы только зря потеряете время, капитан.
– Вы слишком пессимистически настроены. Я обладаю великим даром внушения. Не теряйте надежды, друг мой, пока я не подвергну мсье де Сентонжа испытанию.
Но для того чтобы пробудить в мсье д’Ожероне надежду, требовалось нечто большее, нежели беспечные заверения. Тяжко вздыхая, он простился с капитаном Бладом, пожелав ему успеха в очередном предприятии, хотя он в этот успех ни на грош не верил.
Какую конкретную форму примет его очередное предприятие, капитан Блад еще не знал, когда он, выйдя из губернаторского дома, отправился на борт своего великолепного сорокапушечного корабля «Арабелла», который во время его отсутствия стоял без дела, отремонтированный, вооруженный и готовый к выходу в море. Однако капитана так захватила важность предстоящей задачи, что еще до вечера, тщательно продумав план, он собрал в салоне «Арабеллы» военный совет, дав указания каждому из своих офицеров.
Хагторп и Дайк должны были оставаться на Тортуге и наблюдать за кораблями с сокровищами. Волверстону поручалось командование бывшим испанским флагманом «Марией Глориосой». Ему было приказано отплыть немедленно, и капитан снабдил его тщательными инструкциями особого рода. Ибервилю – французскому корсару – Блад поручил «Элизабет», приказав ему быть готовым к отплытию.
В тот же вечер, после захода солнца, «Арабелла» снялась с якоря и вышла из Кайоны под командованием Блада, имея на борту штурмана Питта и канонира Огла. За ней следовала «Элизабет». «Мария Глориоса» уже скрылась за горизонтом.
Идя против легкого восточного бриза, оба корсарских корабля на следующий вечер миновали мыс Пальмиш на северном побережье Эспаньолы. Поблизости от него, в том месте, где Тортугский пролив сужается до пяти миль между мысами Пальмиш и Португаль, Блад решил занять позицию для дальнейших действий.
К тому времени, когда «Арабелла» и «Элизабет» бросили якоря в уединенной бухточке у северного побережья Эспаньолы, «Беарнец» покидал Порт-о-Пренс. Резкие запахи этого города оскорбляли деликатные ноздри мадам де Сентонж, а так как богатым женам следует потакать, то шевалье сократил свой визит до минимума, несмотря на ущерб интересам королевства. Покончив наконец со своей миссией, мсье де Сентонж с сознанием хорошо выполненного долга и с уверенностью, что заслужил похвалу маркиза де Лувуа, отплыл во Францию, переключив свои мысли с государственных дел на личные.
Из-за легкого бокового ветра «Беарнец» продвигался так медленно, что обход вокруг мыса Сен-Никола в западном конце Тортугского пролива занял у него двадцать четыре часа. Таким образом, только на заходе солнца на следующий день после выхода из Порт-о-Пренса корабль вошел в пролив.
Мсье де Сентонж лениво развалился в кресле рядом с кушеткой, установленной на корме под навесом из коричневой парусины. На кушетке, обмахиваясь богато инкрустированным веером, возлежала красавица креолка – мадам де Сентонж. В этой безупречно сложенной даме все поражало великолепием, начиная с глубокого мелодичного голоса и кончая черными, как смоль, волосами, украшенными жемчугом. Она была довольна своим браком не меньше, чем ее супруг, о чем свидетельствовал ее неумолкающий смех, которым она воздавала должное остроумию шевалье.