– Молодец, спасибо, – проворчал я Мухтару. – Хорошая собака.
– С тебя косточка, – гавкнул он.
– Ничего, сочтемся, мы ведь партнеры.
Тем временем Настя с Василием повязали умными наручниками всех участников нападения: банду из шести собакенов, которой, скорее всего, управлял Корсар XVIII.
Жаль только, что коты, на которых мы изначально охотились, так и ускользнули.
Затем было следствие и суд. В межвидовом следственном комитете установили: наша осведомительница, кошка-наркоманка Досси, одновременно работала и на банду Корсара XVIII, его тоже снабжала информацией. От нее он узнал: она слила нам инфу о том, что коты собираются ночью в Солнечном парке охотиться на соловьев. И в голове боксера созрел план, как поквитаться с нами.
Он так и не забыл свой первый арест и до сих пор копил к нам четверым дикую злобу.
В итоге получился такой расклад: ничего не подозревающая банда котов в ту ночь охотилась на соловьев, мы с Мухтаром XIV и двумя людьми сидели в засаде, поджидая эту шайку, а собаки во главе с Корсаром XVIII выслеживали нас.
К счастью, сказалась наша спецназовская подготовка, и нам удалось справиться с шестерыми могучими псами. Все они в итоге пошли под суд. Корсару на сей раз не удалось отвертеться, закосив под ненормального, несмотря на всех адвокатов, ведь психи банды не сколачивают и преступления не планируют. Получил он по верхнему пределу срока, которые предусмотрены для собак за бандитизм и вооруженное нападение: семь лет строгого режима с отбыванием наказания на лунных рудниках. Вот и пусть повозит там в качестве ездовой собаки тележку с лунным реголитом.
Котов, которые в ту ночь хотели задрать соловьев, мы так и не арестовали. Камеры в парке позволили установить их личности. Ими оказались богатые мажоры из самых модных кошачьих кварталов Метрополиса: Бибирева и Отрадного. Однако не пойманы – не воры. Взять их с поличным нам не удалось.
Ничего, мы еще когда-нибудь встретимся, если, конечно, мажорские коты-бандиты не оставят свой поганый промысел.
Красное на зеленом
Последнее (и самое первое) дело боевого кота
Наша кошачья жизнь течет быстрее.
Тебе всего четырнадцать – а ты уже на пенсии. По человечьим меркам – в последнее время министерство труда даже специальные таблицы по этому поводу обнародовало – четырнадцать кошачьих годков означают семьдесят людских. И тебе, как и супруге твоей, положены ежемесячные пенсионные выплаты. И бесплатное проживание в социальном домике на берегу Серебряного озера.
Служба моя в спецотряде полиции закончилась.
Временами – но, к сожалению, далеко не часто – в Серебряном меня навещают моя «хозяйка» и старший товарищ по работе Настя. Рассказывает, что можно, о последних делах, которые они ведут с напарником Василием. О том, как вообще идет служба.
У нее теперь в отряде два новичка. Один пришел на место Мухтара XIV, а второй – на мое. И поэтому я, конечно, его к Насте (и к работе) ревную. Зовут новичка Пысик, и Настя, которая мои чувства к нему понимает, чаще рассказывает мне о нем в юмористическом ключе.
В остальное время я со своей женушкой и верной спутницей Марусей предаюся спортивной охоте и рыбной ловле – на механических и автоматических рыб и мышей. Все озеро и лес вокруг считаются нашей вотчиной.
Мы ведь не собаки (их поселок в пяти километрах от нашего), которым главное – носиться, высунув язык, по берегу или по специальным тренажерам-дорожкам.
Для нас, котиков, важно выслеживать добычу, сидеть в засаде, охотиться, нападать, бороться! И пусть ловля реальных птичек и мышек давно запрещена – электрические жертвы тоже приносят немалый азарт.
Как приятно, взрывая пушистые бразды, нестись в своей природной шубе, распушенной от холода, чтобы настигнуть пробирающуюся под слоем сугробов электрическую мышку! А потом, после дня приятной охоты, как хорошо возвратиться в теплый домик, плотно закусить и предаваться в солярии неге и возлежанию!
Перед сном мы с Марусей обычно глядели на закат и выпивали в шезлонгах по бокальчику-другому валерьянки, вспоминая и беседуя о том-другом, третьем-десятом.
Многочисленные наши детишки выросли, работали и служили – в том числе пошли по моим стопам в полицию. По нашим, кошачьим обычаям они не навещают нас, только иногда присылают подарочки к праздникам или годовщине свадьбы.
Свободного времени у меня много – в том числе для того, чтобы в привычном кошачьем полусне размыслить о жизни, вспомнить былое.
Часто припоминались мне, например, начальные месяцы собственной юности, как я воспитывался в первой семье совсем крохой.
Мои тогдашние двуногие слуги нередко спорили между собой, кого из них я люблю больше. Смешные люди! Вечно в них играет эта привычка к моногамии. Очень для них важно, кто кого любит и насколько сильно. Как будто нельзя любить одновременно одного, двух, трех – и так далее.
Насчет любви к ним со стороны нас, котов, люди вообще сильно заблуждаются. То, что мы к ним приходим на ручки, ластимся, тремся и даже целуем, – это древние инстинкты, связанные с материнством и поиском еды, не больше и не меньше.
У нас, кошачьих, все по-другому устроено.
Мы гораздо меньше, чем двуногие, думаем, то есть: анализируем, синтезируем, проявляем дедукцию, обобщаем. Зато – ярче и лучше все чувствуем. И гораздо больше знаем: не умом и даже не сердцем, а своими древними инстинктами. И верхним чутьем.
У нас гораздо лучше развит нюх. Двуногие, с их (достойным лучшего применения) стремлением все раскладывать по полочкам, подсчитали, что он сильнее ихнего в четырнадцать раз. Правда, наш показатель хуже собачьего результата, который, как говорят, превышает человечий в сорок раз – но о канис люпус фамильярис мне сказать больше нечего. Как говорится, хорошее существо собакой не назовут.
Как бы то ни было, представим: двуногий приходит домой. Допустим, он целый день отсутствовал и, как они между собой это называют, «был на работе». И я мгновенно, моментально, до чрезвычайности ясно – только обнюхаю его брючины – вижу, что он там делал, с кем встречался, какую пищу ел. И даже кто подле него сидел в жутком самодвижущемся грохочущем помещении, их так называемом метро. Или ехал рядом на ужасной самодвижущейся лестнице, то бишь эскалаторе.
Когда я был котенком, двуногих великанов, обслуживавших меня, насчитывалось двое. Так называемая семья. Его звали Олегом, ее – Полиной. К тому времени, как я у них появился, они прожили друг с другом невообразимую кучу лет.
Они успели к той поре воспитать одного человеческого детеныша, который рос, рос и наконец вырос до того состояния, когда ушел от них жить в другое помещение. Появлялся он у нас на горизонте редко, обычно с резко пахнущей парфюмерией блондинкой и двумя несносными недоростками, которые принимались тогда всячески меня третировать – в их понимании «играть».
Ах, как давно это было! В раннем моем – да и их – детстве! А сейчас мне совершенно ни с кем играть не хочется, да и не предлагает никто – разве что с моей Марусей мы иногда потремся друг о дружку холками.
Впрочем, я и в молодости детишкам удовольствия помучить себя обычно не доставлял, забивался в один из своих тайных уголков, которые им ни в жизнь было не обнаружить, – а если вдруг находили, то не могли меня оттуда выковырять.
Всегда считалось: так как у нас, котов, мозг по объему маленький, то и интеллект гораздо ниже среднего. Двуногие умники утверждали, что он находится на уровне двух– или трехлетнего человеческого детеныша. Но потом случилась Большая видовая революция. Домашним животным стали вживлять компьютерный чип, который резко, в десятки раз повышал интеллект [11]. И это сделало нас совершенно равноправными с человеком созданиями.
Не сами собой мы получили равенство – этому предшествовали длительная борьба и настоящая революция. Зато теперь на планете принята и по большей части соблюдается Декларация равенства всех живых существ.
А наше равноправие в интеллекте сопровождается тем, что мы, четвероногие, в отличие от людей, очень многое умеем познавать на уровне чувств и инстинктов.
К примеру, когда я был крохотным котенком, никто мне не объяснил, что я появился у Олега с Полиной именно тогда, когда вырос и отъединился от их фамилии их собственный детеныш. Меня они, значит, взяли на воспитание, чтобы заткнуть дыру в эмоциональном поле и перенаправить в мою сторону органически присущие им потоки привязанности.
Для того Олег и принес к ним в дом маленького меня. Что ж! Я остался им благодарен на всю жизнь за свою первую семью, за ласку и тепло.
И до сих пор внутренне краснею и заливаюсь горячим чувством стыда, когда вспоминаю, как я по своей юной и молодой кошачьей глупости чуть не погубил их фамилию.
Я говорил, что нюх и умение познавать мир на уровне инстинктов придают нам, котам, гораздо больше информации, чем получаете из внешнего мира вы, люди. Но когда я был юным трехмесячным котиком, пока не знал-не ведал, как можно и нужно той инфой распоряжаться. Может, иной раз эти данные имеет смысл оставить при себе, поменьше выдавать – а в какие-то моменты промолчать вовсе.
Но тогда я был мал и крайне глуп. Вот и принес огромные проблемы – притом не себе, а самым любимым (в ту пору) моим людям.
Всякий раз, когда Олег приходил «с работы» – что такое его работа, что она собой представляет и что он там делает, я не знал, – обнюхивал его и примерно представлял, с кем он там контактировал, чем занимался. Обычно он приносил на себе запах женщины средних лет, с кем часто общался и которую не любил – она была его «начальницей». Имелось на нем также несколько запахов помоложе, мужчин и женщин – их Олег третировал и доминировал над ними. Кроме того, встречались более слабые оттенки флирта, раздражения, негодования, смирения.
Я чувствовал, какую еду он ел в «обед» в своей «столовой», какое пиво или виски выпивал со своими человеческими друзьями после работы.