И вот в этом букете сначала стал понемногу проявляться, потом сделался постоянным и настойчивым, а вскорости превратился в неизменный еще один запах: аромат посторонней женщины. Она была явно моложе Полины (я это хорошо всегда чувствовал, не знаю откуда). Ее благоухание мой хозяин приносил на себе «с работы» каждый день. Но моя хозяйка, как водится у людей, тогда ничего не чувствовала.
А потом в этом запахе на Олеге стал появляться аромат плотской любви – его-то я хорошо знал по тем моментам, когда он и Полина уединялись в спальне и закрывали туда дверь (в последнее время все реже). Любовное же благоухание, привносимое Олегом откуда-то извне, становилось с каждым днем все громче и появлялось на нем все чаще. Даже странно было, что его не замечает супруга.
Впрочем, она кое-что начинала подозревать, потому что и глаза у Олега, когда он возвращался со своей «службы», выглядели маслеными – словно у объевшегося сметаной котика. И все больше раздражала его Полина, и все меньше стремился он с ней уединяться в спальне.
И ругаться они между собой стали. Я в ту пору не понимал значений очень многих человечьих слов – но общий смысл улавливал прекрасно. Она атаковала – он беспомощно защищался. Полина хотела утешений, любви – Олег жалко наезжал. Она плакала – он оставался равнодушным к ее слезам.
Однажды, это было как раз под Новый год, Олег явился со своей «работы», пахнущий не только посторонней женщиной (подобное стало привычным для меня), но и большим количеством алкоголя. Поснимал и раскидал собственные вещи – рубашку с галстуком на банкетку, брюки на пол – и рухнул лицом вниз спать. Я болтался рядом с ним, хотел, как обычно, обнюхаться, поприветствовать, да только ему оказалось совершенно не до меня. Больше того: он случайно закрыл меня в спальне вместе с собой.
Мы, котики, – существа терпеливые. Сначала я обнюхал его спящего – пахло довольно отвратно, честно говоря. Потом немного полежал у него на ногах. Потом мне стало скучно, и я решил поиграть с его вещами. Залез в карман брюк и вытащил оттуда некий предмет, ранее мною никогда не виданный: плоский кругляшок, наглухо запечатанный в разноцветный конвертик. Мне он понравился, и я стал гонять этот довольно скользкий и летучий предмет по всему полу.
Мое «тык-тыгдым», раздающееся в спальне, привлекло внимание Полины. (Олег так и не просыпался, он по консистенции напоминал колоду или деревянную скамью.) Женщина увидела, чем я играю.
Лицо ее переменилось.
– Что это такое, Фелис?! – ужасным шепотом проговорила она. – Ты где это взял?!
Я виновато кивнул на разбросанные вещи Олега.
– По-онятно, – протянула она голосом, ничего хорошего (для Олега) не предвещающим.
Она разбудила его, потом они долго скандалили, и в итоге Полина сказала:
– Уходи! Убирайся.
– Хорошо. Но кота я заберу с собой.
– К той молодухе? Нет, пусть он остается со мной.
– Давай, Полина, сами его спросим, с кем пожелает остаться Фелис.
И они спросили, а я сказал им – то решение вызрело у меня давно и последняя их разборка не имела к нему отношения:
– Извините, но я решил уйти от вас обоих. Я поступаю в полицейскую академию и хочу стать правоохранителем.
Вот так в первый раз переменилась моя судьба.
Мне сделали апгрейд импланта, я успешно выдержал экзамены, был принят и съехал в общежитие академии.
Кстати, с Олегом и Полиной я потом встречался через много лет. («Много» – по нашим, кошачьим меркам, года три назад, я тогда уже был старшим инспектором.)
Они, помнится, вызвали в тот раз полицию из-за ложного срабатывания сигнализации.
Олег и Полина по-прежнему жили вместе, никакой посторонней женщиной от мужчины больше не пахло – зато во дворе их дома имелась будка для канис фамильярис.
Я ж говорю: люди, предпочитающие собак, крайне ненадежны в жизни.
А моя жизнь промелькнула очень быстро и почти незаметно. Не успел оглянуться – и вот я греюсь на солнышке в солярии в социальном домике на берегу Серебряного озера.
Мне здесь, конечно, нравится. Не только из-за охоты и рыбалки. И оттого, что моя Маруська всегда со мной.
У нас здесь сложилось неплохое общество, и по вечерам мы порой ходим друг к другу в гости на бокал-другой валерьянки.
И вот с одной нашей соседкой по Серебряному как раз и оказалось связано мое самое последнее дело.
И опять было Новогодье. Молодые елочки, которыми усажена наша улица в Серебряном, искрились от свежевыпавшего снега.
Через улицу наискосок от нас с Марусей жила хорошенькая беленькая кошечка по имени Ксавьера. Милая, но довольно недалекая, честно говоря. Муж ее к тому времени ушел на радугу, потому что был на четыре года старше ее.
Так как Ксавьера была одинокой, супруга моя, ставшая в последнее время особо ревнивой, ее не жаловала. В гости мы к ней не ходили (хотя та звала) и ответных приглашений ей не делали.
И вот однажды Ксавьера попросила меня зайти. Одного. Сказала, что это связано с моей прошлой службой в качестве полицейского, и ей необходима профессиональная помощь.
Маруська напутствовала меня тихим незлобивым словом:
– Задумаешь с Ксавьерой этой похулиганить – я вам глазки-то обоим выцарапаю. – И я почему-то был уверен: за моей самкой, случись что, и впрямь не заржавеет, поэтому решил вести себя с соседкой тише воды, ниже травы.
Ксавьера предложила мне бокал валерьянки. Я отказался: что бы она мне ни поведала, следовало, чтобы мой мозг и инстинкты работали незамутненно.
– Тогда воды?
– Пожалуй.
Кошечка подвинула мне поилку и начала свой рассказ:
– Фелис, я стала ощущать на себе чье-то пристальное внимание.
– Вот как? Это же приятно.
– Мне не до шуток. Я, между прочим, кошечка одинокая, и бывает очень не по себе. Да что там говорить! Просто страшно!
– Та-ак, и в чем то внимание к тебе проявляется?
– Для начала: видишь ту елочку прямо за воротами, возле моего дома? На ней или около нее каждую ночь появляется что-то новое. Началось все где-то неделю назад. Елка и снег рядом с ней оказались усыпаны огромным количеством ягод шиповника. Такое, представляешь, красное на зеленом.
– Красное на зеленом? Красиво. А почему мы ничего не заметили? Напротив живем.
– Чтобы вы и другие соседи ничего не заподозрили и не стали судачить обо мне, я с раннего утра, еще затемно, собрала от греха все плоды.
– Вкусный шиповник-то был?
– А я не попробовала. Не люблю растительную пищу. А ты?
– Я тоже. Мне почему-то кажется, что шиповник – это просто символ. Но этим дело, как ты говоришь, не ограничилось?
– Нет, продолжение последовало. На следующее утро вся ель оказалась украшена остролистом. И снова я снимала его и выкидывала, пока вы и другие жители Серебряного не начнете муссировать происходящее. А потом начались настоящие ребусы.
– Например?
– Вот, я сфотографировала. Видишь, это появилось на третий день: на подъездной дорожке, ведущей к моему домику, лежат вилок капусты и одна морковка. Я убрала, а на следующее утро – совсем несуразное: такие же капуста и морковь и, вперемешку с ними, механическая мышка. Что бы это значило?
– Как по мне, Ксавьера, это простой и недвусмысленный вопрос. К тебе.
– От кого и о чем?
– Ты мне скажи сначала: было ли продолжение? Или капустой-морковкой-мышкой дело кончилось?
– Нет, продолжение имелось. – Она совсем зажеманилась. – Вчера утром я увидела: рядом с елью в снег воткнут прямой, длинный и ровный деревянный сучок. А подле него лежит плоский округлый камень, похожий на цифру «ноль». И все. Как ты думаешь, что все это значит?
Конечно, я должен был набить себе цену. Сказать что-нибудь вроде, как древний самый знаменитый человеческий частный сыщик: «Здесь мне размышлений на три трубки». Однако я начал рассказ совсем о другом:
– Ты же знаешь, Ксавьера, что в лесу тоже живут разумные существа. И животные, и птички, и рыбки. Их там много.
– Знаю, конечно, Фелис.
– Ты знаешь и о том, откуда они там взялись: одни убегают от города; они антиурбанисты и не желают жить в тисках цивилизации. Другие дауншифтеры, у них в городах, рядом с людьми не задалась карьера. Третьи просто хотят дать волю своим первобытным инстинктам. У четвертых имплант работает не столь четко, как у нас с тобой, и они боятся, что со временем отстанут по жизни, окажутся где-нибудь в богадельне, поэтому тоже сбегают в Лес.
– Я об этом слышала, хотя не знаю, какой масштаб у явления.
– Какая разница, каков масштаб. Главное, что оно есть… И вот теперь, как мне кажется, кто-то из обитателей Леса влюбился в тебя.
Если бы кошечки могли краснеть, она, наверное, сгорела бы от стыда. Бедная Ксавьера вся жеманно перекосилась:
– Я честная кошка! Двенадцать лет верой и правдой провела в законном браке! И мой Тимофей, между прочим, был медалистом!
– Но ведь сердцу-то не прикажешь. Вдруг кто-то из Леса влюбился и начал ухаживать? А что? Ты кошечка видная, к тому же вдова. Ничто, никакие правила не в состоянии тебе помешать снова выйти замуж.
– Замуж… – прошептала она. – За лесного обитателя… Да как я могу…
– А почему бы нет? Как говорилось в старой человечьей песенке, «любви все возрасты покорны». И, добавлю от себя, покорны все виды, все животные.
– Но почему ты, Фелис, так решил? – проговорила она. – Как понял?
– Все, что с тобой происходило и о чем ты мне поведала, к тому и шло, по нарастающей. Шиповник, красный и яркий, издревле считался плодом страсти. То же самое и с остролистом. Потом тебе последовал прямой намек. Морковь, капуста – это означало: а как ты отнесешься к союзу с травоядным. К примеру, зайцем или кроликом?
– Зайцем?! – Ксавьера чуть не потеряла дар речи. – Кроликом!
– Да, да! Тебя впрямую об этом спросили, когда объединили капусту, морковь и мышь! А чем плох кролик? Или заяц? Такой же пушистый, как я или ты, – и, говорят, они совершенно неутомимы в постели!
– Но ведь они другого вида!