– Да. Было не заперто. Я вошла… Господи, как я перепугалась! Густав лежал на полу около окна, лицом вниз, руки раскинуты, мне сначала показалось, что там лужа крови. Я стояла на пороге и смотрела, пока не поняла, что темное пятно – всего лишь тень от подоконника.
– Окно было открыто?
– Нет. Закрыто.
– Вы подошли…
– Нет! Я поняла, что она его убила.
– Вы сказали, что крови не было. Почему вы решили, что Густав мертв?
– Хотите, скажу – почему? Потому что мне так хотелось. Мне хотелось, чтобы его больше не было, чтобы это наваждение закончилось, я могла бы сама его убить, но у меня не хватит ума… Нет, ума у меня хватит, но не решительности. А она сумела. Я ее прекрасно понимала – с ней он поступил так же, как со мной.
– Вы не вызвали «скорую», ведь он мог быть – и был! – жив…
– Я была уверена, что Густав мертвый.
– Как вы могли быть в этом уверены, если не подошли к телу?
– Потому что я так хотела! – воскликнула Магда и выдернула свою руку из-под ладони Манна. – Я смотрела, он не шевелился, а потом я ушла.
– И закрыли дверь.
– Что? Нет… Не помню. Просто ушла, спустилась по запасной лестнице, она крутая, как… я не знаю… И темно там было… Я почему-то не подумала включить свет… На самой нижней ступеньке споткнулась, подвернула ногу, вот здесь, левую, до сих пор побаливает…
Скорее всего, она говорила правду. Или нет? Мотив у Магды, во всяком случае, был. Мотив тут был у всех. И возможность тоже у каждого была. И каждого Веерке мог впустить к себе без опасений – и Магду, и Хельгу Ван Хоффен, и Кристину, и Кена, и Квиттера, и Ван Хоффена, и даже Панфилло. И каждый из них мог…
Кроме Кристины. Она ушла в начале одиннадцатого, это показал уже третий свидетель, и, следовательно, не могла…
Почему-то Манну вспомнился любимый его роман Агаты Кристи «Убийство в Восточном экспрессе». Собственно, любовь к расследованиям, к решению детективных загадок пришла к нему… когда же это было… да, в шестнадцать лет, когда он купил на книжном развале покетбук с этим романом. Он подрабатывал официантом – начались каникулы, почти все ребята и девчонки из его класса нашли подработку недели на две-три, чтобы потом отправиться в Данию или Бельгию, а если денег окажется достаточно – то в Париж. А он тратил почти все, что зарабатывал, на книги – сначала покупал географические, о дальних странах, о путешествиях, а однажды взял потрепанную книжку, обманувшую его восточным колоритом, а потом притянувшую всем, чем только может притянуть настоящая книга – персонажами, сюжетом, тайной, которая, несмотря на объяснения в финале, так и осталась для Манна неразгаданной. Тайна была не в убийстве, а в отношениях людей – двенадцати человек, объявивших себя судом присяжных.
Могли ли и здесь, в этом доме, тоже своеобразном пассажирском поезде, стоявшем на станции в окружении других домов-поездов, пусть не двенадцать, но шесть человек сговориться и…
Нет. В «Восточном экспрессе» каждый нанес удар, и никто не знал, чей окажется смертельным. Здесь Веерке ударили один раз, и, следовательно, сговора не было. Кто-то один опустил оконную раму на голову писателя. И кто-то другой (почему-то Манн был в этом уверен) вытащил тело из гильотины, положил на пол и закрыл окно.
– Если я все это запишу, – сказал Манн, – и дам вам подписать…
– Вы покажете в полиции? Они спросят, почему я не рассказала сразу. Я не хочу неприятностей. Они могут не поверить. Они подумают, что это я. Нет, я ничего не стану подписывать.
– В полиции вам поверят, – уверенно сказал Манн, – если будет найден истинный преступник.
– Когда вы его найдете, – кивнула Магда, – я подпишу все.
– Хорошо, – сказал Манн.
Магда пожала плечами и посмотрела на ручные часики. Возможно, должен был вернуться Квиттер, возможно, присутствие Манна стало для Магды обременительным – как бы то ни было, детектив поднялся с видом человека, прекрасно понявшего намек.
Будто подслушав и поняв, что теперь можно вмешаться, в кармане завибрировал мобильник.
Манн ответил, выйдя в холл и закрыв за собой дверь в квартиру Квиттера.
– Слушаю, Эльза, – сказал он. – Есть информация?
– Две, – говорила Эльза почему-то очень тихо, Манн крепко прижал аппарат к уху, и все равно слышно было плохо – может, здание экранировало проходивший сигнал? – Одна хорошая, другая плохая.
– Начни с плохой…
– Каждый час, – сказала Эльза, – мне звонят из больницы и сообщают о состоянии Веерке.
– Ты работаешь там главврачом по совместительству? – удивился Манн. – Как тебе удалось…
– Шеф, – сухо произнесла Эльза, голос ее стал чуть громче, – я всегда говорила, что вы меня недооцениваете.
– Я не могу увеличить тебе зарплату, потому что…
– Оценка человека не сводится к зарплате, шеф.
– Да-да, конечно, – быстро сказал Манн. – Тебе докладывают…
– Не докладывают, – поправила Эльза, – я там действительно главврачом не работаю. Сообщают, поскольку у меня хорошие отношения с главной медицинской сестрой, мы с ней как-то…
– Это ты мне потом расскажешь.
– Да, извините, шеф. Состояние Веерке было стабильным в течение последних суток, а полтора часа назад стало ухудшаться.
– Черт, – выругался Манн. – Он что… умирает?
– Пациент, – забубнила Эльза, читая, видимо, по записи в блокноте, – был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Температура, державшаяся последние сутки на уровне тридцать девять и шесть десятых градусов…
– Сколько? – не удержался от восклицания Манн. Насколько он помнил из учебников судебной медицины, в состоянии травматической комы температура тела не превышает обычно тридцати семи градусов с небольшим.
– А сейчас, – продолжала Эльза, – поднялась до сорока и трех десятых градусов, в связи с чем врачи готовятся к осложнениям со стороны сердца. В настоящее время, кроме принудительной вентиляции легких, включены аппараты искусственного кровообращения, питания, проводится полный гемодиализ в связи с недостаточной активностью почек…
– Врачи наверняка обсуждают, сколько времени это может продолжиться, – сказал Манн, – а твоя знакомая…
– Моя знакомая говорит, что сутки Веерке еще протянет при нынешней динамике. Больше вряд ли.
– Сутки, – сказал Манн. – Черт побери.
– Сутки, – повторила Эльза. – Потом преступление будет переквалифицировано.
Показалось Манну или в голосе секретарши действительно возникла нотка легкого удовлетворения?
– А хорошая новость? – спросил Манн. Продолжая разговаривать, он вышел на улицу, ожидая, что вне дома слышимость улучшится, но слышно из-за уличного шума стало еще хуже.
– Относительно алиби Матильды Веерке… Звонил Феликс.
– Так быстро? – поразился Манн. – Еще и часа не прошло!
– Все оказалось очень просто, – Манн услышал, как Эльза улыбнулась, это была то ли неуловимая пауза в разговоре, то ли воображение подсказало ему, как Эльза сидит, положив ногу на ногу, телефон держит на некотором расстоянии (начиталась всякой ерунды о том, что разговоры по мобильнику опасны для здоровья), и удивление шефа ей приятно, улыбка появляется сама собой… – Феликс позвонил госпоже Веерке, она слышала о том, что произошло с ее бывшим мужем и, по ее словам, удивлялась, почему ее до сих пор не побеспокоили, хотя, конечно, сказать ей все равно нечего, поскольку ночь со вторника на среду она провела в офисе, была авария, что-то там загорелось, приезжали пожарные, полиция, ее видели человек пятьдесят.
– Полиция, – пробормотал Манн. – Понятно, почему Мейден этой особой не заинтересовался.
– Феликс перезвонил в пожарную службу, и ему подтвердили…
– Да, я понял, – сказал Манн. – Значит, этот вариант отпадает. Одним меньше…
– И вот еще что, шеф, – продолжала Эльза. – Феликс сказал – со слов госпожи Веерке, понятно, – что Матильда звонила Густаву в Амстердам по поводу компенсации… ну, она не очень надеялась, что получит страховку и хотела получить кое-какие деньги от бывшего мужа…
– У нее там горело, а она…
– Очень практичная женщина, верно? Нет, она звонила, когда все уже потушили, часов в одиннадцать с минутами.
– И ей, понятно, никто не ответил.
– Почему же? Она поговорила с Густавом, он, правда, был в дурном настроении и оплачивать убытки наотрез отказался, они повздорили, она обозвала бывшего мужа… То ли индюком, то ли бараном…
– Да хоть гамадрилом! – не выдержал Манн. – Она уверена, что говорила именно с Густавом, а не с кем-то другим?
– Ну… – растерялась Эльза. – Я могу перезвонить Феликсу, а он перезвонит Матильде… Да вы и сами можете, я записала ее номер… Только я думаю: как она могла не узнать голос…
– Извини, – сказал Манн. – Я погорячился. Ты права.
– Шеф, разве это не хорошая информация? Для госпожи Веерке, я имею в виду.
– Замечательная!
Манн спрятал телефон и огляделся. В магазинчике Казаратты покупателей не было – старик сидел, склонившись над прилавком, то ли читал газету, то ли просто клевал носом. Манн перешел улицу, Казаратта поднял голову и встретил посетителя широкой улыбкой.
– Есть новости? – спросил он. – Нашли кого-нибудь? Арестовали?
Сказано это было таким тоном, что у Манна в голове повернулись колесики, сложившие по-новому элементы совершенно непредставимой мозаики, и он произнес уверенным тоном, точно так же, как недавно разговаривал с Магдой, сам удивляясь тому, что говорил, будто слова рождались не в его мозгу, а в чьем-то другом и лишь отражались в сознании Манна, как отражается в зеркале свет далекого прожектора:
– Аресты – не моя обязанность, дорогой Казаратта. Я могу только собирать факты и делать выводы. И вот о чем я думаю: улица во вторник вечером после десяти часов была пустынна, верно? Не отвечайте, я знаю, что это так. Вы оставляете вашу лавку, пересекаете улицу, входите в дом – вы здесь столько лет, что успели выяснить, каким кодом открыть парадную дверь, – поднимаетесь на третий этаж мимо закрытых дверей Квиттера и Ван Хоффена, дверь в квартиру Веерке не заперта, вы входите, вас встречают, потому что ждут, вы подходите к окну, зовете Густава посмотреть на… ну, хотя бы на вашу же лавку… а потом с глухим стуком опускается рама… Вы могли это сделать, тем более, что месяцами наблюдали, как Веерке высовывался из окна, чтобы посмотреть на башенные часы…