моих глаз и не попадайся на них больше.
Адепт отпустил волосы Джованни, и голова бандита глухо ударилась о стену. В его глазах метался ужас, близкий к панике. Я видел, что каждое слово Адепта иглами вонзалось в его сознание. То, что он не смог понять в словах Адепта, он прочёл на его лице.
— А теперь уходи. И забудь о нас.
— Разве это забудешь, — прошептал Джованни. — Но вы меня больше никогда не увидите.
После того как Джованни, качаясь как пьяный, покинул каюту, Генри осведомился:
— А вы уверены, что он не преподнесёт нам никакой подлости?
— Уверен. А ты не уверен, Генри? — усмехнулся Адепт.
— Пожалуй, я тоже уверен, — негромко отозвался Генри; я увидел, что он бледен как смерть. — Эх, и угораздило же меня, честного вора, связаться с вами…
Дон Орландо любил тихие севильские вечера, когда спадает дневной зной, ветер несёт с собой прохладу и ароматы плодовых деревьев, а также умиротворение и спокойствие. Сознание будто проясняется и хочется размышлять о возвышенных материях. Душа в вечерние часы ближе к Богу, Особенно нравилось Орландо Вилласу проводить эти вечера со своим старым приятелем доном Алонсо Диасом, одной из самых светлых голов в университете. Алонсо был человеком угрюмым и серьёзным, но почему-то ему никогда не удавалось внушить к себе соответствующее отношение. Окружающие скорее находили его забавным и смешным чудаком. Он обладал безупречной логикой, способен был на полёт фантазии, но вместе с тем его сверх меры сковывали религиозные догмы. Он мечтал соединить католическую идею и учения великих античных мудрецов, доказать, что речь и тут, и там шла в принципе об одном и том же. Получалось у него это неважно, хотя он и сделал несколько любопытных выводов и наблюдений, чем снискал зависть своих коллег, погрязших в лености ума, пустых спорах и больше озабоченных приобретением благ телесных, чем духовных.
Как обычно по средам, дон Алонсо появился в доме у Вилласа. Он был, как всегда, строг, подтянут, одет в чёрное. Его седые волосы рассыпались по плечам, длинное привлекательное умное лицо было чуть бледнее, чем обычно. Время от времени он нервно косился куда-то в сторону, будто ждал, что там кто-нибудь появится.
— Вы чем-то встревожены, дон Алонсо? — спросил Виллас.
— Нет, я ничем не встревожен.
— Мне показалось, ваше самочувствие оставляет желать лучшего.
— Я чувствую себя хорошо, как никогда, — резко, почти грубо, отрезал Алонсо, чего за ним обычно не водилось.
Виллас не привык приставать к людям с расспросами, а зря. В тот день назойливость и любопытство могли бы оказать ему неоценимую помощь.
— Думаю, мы сперва поужинаем, а затем я покажу вам книги, которые вчера мне посчастливилось приобрести.
— Буду рад, — буркнул Алонсо.
Слуги принесли еду. Дон Орландо обычно очень мало ел на завтрак и обед, но зато отводил душу за ужином. Он сознавал, что подобный образ жизни не самый здоровый, но поделать с собой ничего не мог. Алонсо обычно не предавался чревоугодию, но рад был отведать редких деликатесов из числа тех, которые всегда водились в этом доме. Правда, сегодня его не радовали ни дичь, приправленная индийскими пряностями, ни паштеты, ни редкие заморские фрукты. Он будто бы задался целью испортить весь вечер, и вежливый, выдержанный дон Орландо решил, что гостю эту задачу удалось решить. Алонсо сидел, нахохлившись, как монастырский голубь, и неодобрительно глядел на заставленный яствами стол.
— Вы всё же больны, мой дорогой Алонсо. У вас пропал аппетит.
— Нет. Просто я не хочу предаваться излишествам.
— Это не излишества, — устало произнёс Орландо. — Это только хороший стол.
— Я долго думал в последнее время и пришёл к выводу, что наступила пора взглянуть на свою жизнь с точки зрения вечных законов, данных нам Господом. Нельзя идти по пути ублажения плоти и надеяться на спасение.
— Вы говорите это серьёзно? — наигранно удивился дон Орландо. — Уж не думаете ли вы устремить свои стопы по тернистому пути аскезы?
— Вы слишком легко относитесь к этому. Тертуллиан учил: «Изнуряя плоть, ты обогатишь дух свой».
— Бросьте, мне вовсе не улыбается повторять благочестивые подвиги святого Доминика.
— Достойный объект для подражания! — запальчиво воскликнул Алонсо.
— А вам не кажется, что деяния, прославившие его, излишне суровы. Я не могу, подобно ему, носить железную кольчугу вместо рубашки. При мысли о рационе, которым довольствовались он и его соратники, мне становится плохо. Глоток воды и кусочек хлеба в день. По воскресеньям — варёные овощи. Лучше смерть! Вспомните, как святой Доминик бросился к аббату с признанием в тяжком грехе — вместе с чёрствым хлебом он съел несколько листьев. Я люблю за стаканом вина вести добрую беседу. Святой же Доминик, и его соратники дали обет полнейшего молчания, лишь в воскресенье между вечерней и всенощной они могли перекинуться парой слов. Я склонен к простудам, а потому не способен, как святой Доминик, спать зимой у двери кельи в одной рубахе, связанной из железных проволок и укрываться металлическим панцирем. У меня нежная кожа, поэтому я не смогу, подобно ему, терзать своё лицо и тело колючими шипами, хлестать себя ремнями из кожи и носить под кольчугой восемь впивающихся в тело обручей. Смерть бы приняла меня в свои объятия через неделю такой жизни. Не призывайте меня к этому, мой друг.
— Святой Доминик прожил около ста лет! Не отрицаете же вы, что этим Господь показал своё расположение к нему.
— Наоборот. Лишний год такой жизни — уже тяжкое наказание. На небесах ему было бы гораздо лучше.
— Не богохульствуйте, — раздражённо воскликнул Алонсо. — Поверьте, это не самое достойное занятие.
— Хорошо, не буду.
— Неужели вы не понимаете всю благостность отречения во имя Господа от земных благ. — В голосе Алонсо звучали нотки отчаяния, и Виллас подумал, что его товарищ перетрудился в последнее время и это сказалось на его разуме. — Вспомните слова святого преподобного Макария Египетского: «Идеал жизни в духе. Идеал спасения — путь к нему лежит через духовный подвиг». Отречься от тела, от цепей, привязывающих нас к порочной и греховной земле, значит воспарить в небесные выси, где души сливаются с Богом.
Если бы земная жизнь была только цепями, почему же Господь просто не сотворил чистые души, не связанные с грубыми телами?
— Чтобы душа познала бренность материи, освободилась от ненужных чувств и привязанностей. Земная жизнь — тюрьма, которая должна заставить любить небесную свободу.
— А может, не тюрьма, а школа, где нужно научиться чувствовать, где ты должен пройти предназначенный тебе путь и выйти обновлённым, возвысившимся. — Дон Орландо улыбнулся. — Плоть — материя, но из неё произрастают такие прекрасные чувства, как любовь, наслаждение, радость. Я думаю, чувства эти угодны Богу, ибо всё прекрасное, что сотворено людьми, создано благодаря, а не вопреки этим чувствам.
— Пастыри, принося Богу жертвы, приближаются к нему!
— Наш Господь не языческий божок. Он всемогущ и милосерден. Нужны ли ему жертвы?
— Авраам принёс в жертву по велению Господа сына своего, — Алонсо раздражался всё сильнее, его глаза пылали гневом.
— Правильно. Но Господь остановил его руку, тем самым показав, что не нуждается в жертвах. Кроме того, приносит ли аскет что-либо в жертву, если он наслаждается своим поступком?
— Не Господу нужна жертва. Она нужна человеку, который отнимает от себя что-то во славу Его. Душа человека возвышается, когда вместо праздности и разврата он ежедневно и еженощно славит имя Его.
— Неужели ты думаешь, что Господу угодны славословия, имеющие цель выторговать себе сносные условия в будущей жизни, а не ежедневная работа души по совершенствованию себя и окружающего мира, по созданию произведений искусства и возвышению наук, по совершению дел, которые сами по себе славят имя Его?
— Это богохульство!
— Не больше, чем соединять Аполлона и Христа, Аристотеля и Блаженного Августина.
— Я признаю, что много лет занимался глупостями,
— Ох-хо-хо, вы шутите.
— Почему? Просто я в который раз убедился в том, что нет ничего выше святой католической церкви и кристального учения Христова. Кто не внемлет её слову, тот находится в когтях дьявола.
«Католическая церковь сама наполовину в когтях дьявола, — подумал Орландо Виллас. — Идеи, доведённые до непререкаемости, догмы, извращённые алчными устремлениями или гордыней, неспособность принять чужое мнение и дать право человеку на собственные мысли — всё это привело к бесчисленным жертвам и рекам крови. Если бы не святое подвижничество, не вершины духа, не монастыри, где в самые тяжёлые времена тлел огонь знания и сохранились библиотеки, можно было бы сказать, что католическая церковь служит сатане».
— Вряд ли это наиболее подходящая тема для вечерней беседы, — махнул рукой дон Орландо. — Давайте я всё-таки покажу вам мои новые книги. Думаю, они развеют ваши дурные мысли.
Виллас удалился, оставив Алонсо одного у столика с блюдами и напитками. Алонсо застыл на стуле как изваяние, положив ладони на колени и выпрямив спину. Если бы кто-то посмотрел сейчас в его глаза, то с удивлением увидел бы, как расширились его зрачки, а потом заметались в какой-то жуткой пляске. Но ещё больше поразило бы то, что творилось в его душе. Сознание Алонсо будто погружалось в мутную зловонную жижу, в которой копошились отвратительные и бессвязные мысли.
Алонсо вдруг окончательно понял, что Виллас никогда не был его другом, мало того, этот притворщик сосредоточил в себе самые мерзкие душевные качества. Как легкомысленно смотрел он на жизнь и на вещи святые, заслуживающие самого почтительного отношения. Виллас наверняка смеялся над ним, как над забавной обезьянкой. Как можно было не замечать этого раньше? А эти вечные подначки, пустые споры, в которых Орландо проявлял чудеса изворотливости и болтливости, лишь бы разозлить собеседника, поиздеваться над ним. Это ли не низость? Кроме того, Виллас всегда ненавидел его. Да, да, именно ненавидел! И презирал! И только его, Алонсо, доверчивость и наивность мешали ему увидеть это. Но теперь Господь открыл его взор, теперь видно то, что было сокрыто ещё недавно. Кроме того, чёрная душа Орландо несомненно посвящена злу, он запутался в путах дьявола. Он еретик. Еретик! Он вежлив, обходителен, умён, изворотлив, но ему не провести Алонсо Диаса! Не провести! Дон Орландо Виллас — это змея,