— Всё знакомо. Был в таком же положении. И тоже никто ничего не мог поделать.
— Значит, мы с вами два сапога пара. Потом, после академика, настала очередь шарлатанов. О практикующих экстрасенсах тогда в газетах не писали, но кое-кто уже начинал зашибать деньги. Толку от них было как и от академика Мокрецкого. Но однажды добрались мы до северной глуши, где жила знахарка. Жила она не в избе, а во вполне приличном кирпичном доме, денег за лечение не брала, внешне ничем не напоминала колдунью. Высокая, белокурая, полная женщина лет пятидесяти. Ребёнком я была спокойным, но когда меня тащили в этот дом, ревела как оглашённая — собаки окрестные даже подвывать стали. А потом как поглядела ей в глаза — сразу замолчала. Страха как не бывало. Поняла, что женщина эта хочет мне добра. Если бы академики с кандидатами слышали, что она наговорила, сразу бы от кондратия загнулись. А говорила она, что во всех бедах виновата моя бабка и что покоя ни мне, ни семье теперь не видать. Понадавала каких-то трав, оберегов, сказала, что будет молиться и бороться за меня. И я сразу поверила в неё. Она посоветовала тщательно обыскать дом и сжечь все не принадлежащие нам предметы, предварительно побрызгав их настоем (какая-то мутная жижа в бутылке). Под матрасом детской кроватки мама нашла маленькую тряпичную куклу, одетую в платьице, сшитое из лоскутков моей старой одежды. Тесёмочками были перевязаны лоб и живот — как раз в тех местах у меня были самые сильные боли. Мама сделала всё по инструкции. Я выздоровела… В общем, бабка моя колдуньей оказалась. Как куклу сожгли, через две недели её ногами вперёд из квартиры вынесли… Страшно она умирала. Не принимал Бог её душу. Соседи её по коммуналке рассказывали, что у них в квартире все лампочки полопались и по входной двери трещина прошла, будто кувалдой по ней жахнули.
— Колдуны не могут умереть, не передав дар. Знаем. Читали.
— Мне она, во всяком случае, ничего не передала. Ох, как вспомню, до сих пор дурно делается… Не верите? — воскликнула Аля, увидев, что моё лицо вовсе не выражает доверия к её словам.
— Да как сказать, — протянул я.
— Было всё это. Почти восемнадцать лет прошло, а для меня как один день. Переживания эти со мной. И главное, что осталось в памяти, — ощущение какой-то чуждой, злой мощи. Тебя окутывают кольца змеи, удава, с каждым днём они стягиваются всё крепче…
— М-да, бывает…
— Никогда я больше не ощущала ничего подобного… Никогда до той минуты, когда началась та чертовщина в «икарусе».
— Вы слишком впечатлительны, Аля.
— Хуже всего, что после катастрофы кольца удава не отпустили меня. Они стягиваются всё сильнее. Что-то случится. И ждать недолго…
— Поищите дома ещё одну тряпичную куклу, — улыбнулся я.
— Ох, заморочила вам голову, Виктор. Вы подумаете, что у девчонки совсем чердак снесло.
— Не подумаю.
— Не подумаете? Тогда ладно… Кстати, водитель автобуса сегодня умер. Врачи думали, что выживет, но с утра ему стало хуже. Умер.
— Жаль.
Я не знал этого человека, но известие о смерти неприятно задело меня.
— Посещение давно закончено, — заворчала санитарка, появившаяся со шваброй в руке и начавшая с какой-то остервенелостью тереть полы. — И сидять, и сидять. И целуются. Ох, молодёжь…
Мы засмеялись.
— Ладно, пойду, — сказал я, поднимаясь с кресла.
— Приятно было повидаться.
— Можно подумать, что вы не против увидеть меня ещё раз.
— Можно подумать, вы не против прийти ещё раз.
— Приду.
— Если вдруг меня выпишут, вот мой телефон…
Дома я просидел с полчаса в полной тьме, не включая света. Потом зажёг лампу, представляющую собой наполненный глицерином стеклянный цилиндр, в нём плавали кусочки фольги, освещаемые разноцветными лампочками, казалось, что в банке пляшут синие, жёлтые, красные светлячки. Обожаю вот так сидеть перед этой лампой в разноцветной полутьме и предаваться «медитации», отдаваться во власть неторопливо текущих мыслей о том и о сём. Сейчас предметом моих размышлений была Аля. То, что она мне нравится и пробуждает во мне грешные мысли и чувства, я уже принял как должное. Теперь я обдумывал наш с ней разговор. Из него получалось, что она человек открытый и слегка чокнутый на всякой «потусторонщине».
Собственно, ничего плохого я в этом не видел. Насмотрелся на своём веку немало и на экзальтированных уфологов, рыскающих по городам и сёлам в поисках мест посадок НЛО, и на «контактеров», и на «рерихнутых» интеллигентов, занятых освоением трудов Рерихов, раскрытием тайн Шамбалы и Великих Учителей, и на экстрасенсов всех мастей, которые отираются у порога УВД и предлагают свои услуги при раскрытии громких преступлений. Несколько раз по требованию потерпевших я привлекал экстрасенсов к сотрудничеству и получал результаты с точностью до наоборот. «Вижу, исчезнувший находится где-то в Киргизии, он болен, его не отпускают какие-то злые люди». А человек тем временем лежит в заснеженном лесу с финкой в сердце, а когда теплеет и тают снега, мы находим этот «подснежник».
Вся эта «завёрнутая на астрале», как я её называю, публика бескорыстна, безвредна, на девяносто процентов состоит из женщин, многим из которых просто нечем заняться. Встречаются среди них и учёные мужи, как мой сосед Димка Селезнёв, который в своём НИИ занимается исследованиями разных феноменов. Он утверждает, что у него там что-то получается. Может, и получается, хотя мне верится в это с трудом… Как бы то ни было, общаться с этими людьми иногда интересно — всё равно что слушать по радио фантастические рассказы. Аж кровь струится быстрее по жилам, когда услышишь байку вроде истории о тряпичной кукле. Наверное, Аля вполне искренна. Была и кукла. Была и болезнь. Была и бабка, ненавидевшая мать. Единственно, чего не было, — связи между этими фактами. Но у «завёрнутых на астрале» своя логика, они привыкли всё усложнять и из двух возможных объяснений выбирать самое запутанное. А уж кольца змеи — это вовсе из области психоанализа… Впрочем, увлечение потусторонщиной делало Алю только приятнее, придавало ей этакую пикантность и вовсе не убавляло желания прижать её к моему горячему сердцу…
Я поднялся, щёлкнул выключателем. Свет ударил по глазам, разрушил очарование разноцветной полутьмы, резко очертил предметы. Я поставил чайник, разогрел в духовке купленную в магазине пиццу, открыл банку. Посмотрел задумчиво на несколько банок немецкого пива, ждущих своего часа в закутке холодильника, и пришёл к выводу, что этот час ещё не настал.
Поужинав, я почувствовал сытую сонливость и устроился на диване, как крокодил после обильной трапезы… Ну надо же так облениться за время отпуска! Как начальник уголовного розыска может быть такой сытой и ленивой животиной? А «если завтра война, если завтра в поход», как поётся в старой доброй песне… Война не война, а в работу мне предстоит завтра окунуться с головой, а потому надо мобилизоваться, не размякать, вести активный образ жизни. В полдесятого заваливаться на боковую и дрыхнуть до восьми никуда не годится…
Я встал, умылся, заставил себя выползти на улицу и выгулять своё обленившееся тело до реки. Вернувшись, почувствовал себя бодрым и свежим. Вот теперь совсем другое дело. Остаётся только стакан чая с лимоном и хорошая книжка. Мне нравится коротать одинокие вечера за хорошей книгой. Это гораздо лучше, чем я проводил их с моей бывшей женой, в последние месяцы нашей жизни блестяще овладевшей навыками, которые именуются так: «пиление мужа, вытягивание ему нервов». Когда-то я любил книги меньше, чем Светку. Теперь я люблю их больше. Детективы, классика, фантастика, авангард — всё, что угодно, лишь бы хорошо и увлекательно написано. На чём остановиться сегодня? «Тропик рака» Генри Миллера? «Парфюмер» Зюскинда? «Охота на полицейских» Эда Макбейна? Честно говоря, Макбейн мне нравится больше, хотя по богемному рейтингу стоит куда ниже предыдущих двух авторов… Подумав, остановился я на папке с рукописью, которую мне дал мой начальник Пиль.
Обожаю старые рукописи. В отличие от исторических романов и занудных монографий, в них чувствуется связь времён. Я раскрыл папку и взял пожелтевшую от старости ломкую страницу В этот момент что-то кольнуло меня внутри, я ощутил непонятное волнение. На миг мне показалось, что я не в первый раз держу в руках эти листы… О Боже, чушь какая-то в голову лезет. С кем поведёшься… Я начал читать. «Если вам когда-нибудь доводилось в холодный осенний вечер…»
Если вам когда-нибудь доводилось в холодный осенний вечер путешествовать на тройке по разбитым копытами лошадей и колёсами телег просёлочным дорогам Тульской губернии, вы поймёте чувство неустроенности и тоски, которые обуревали меня в тот вечерний час. Ещё будучи в деревне Пушкарево — родовой усадьбе нашей семьи, куда завернул я в надежде повидать отца с матерью и проведать об их стариковском житьё-бытьё, я понял, что крюк сделал напрасно, ибо родители мои неделю назад как снялись с места и отбыли в первопрестольную, дабы провести зиму в городе. Вот и выходило кругом тринадцать — полное и фатальное невезение.
Находиться в большом деревенском доме, где кроме управляющего глухого Матвея да его собаки, одноглазого кобеля Митрошки, больше никого не было, мне вовсе не приглянулось, и я, подхватив свои дорожные вещи, состоявшие из чёрного объёмистого саквояжа да плетённой из ивовых прутьев корзины со съестными припасами, свистнул рябому здоровяку кучеру, уселся в экипаж и был таков.
Может, и есть в этом нечто запредельное или, на худой конец, таинственное, но так уж складывалось у меня всегда: если я, движимый холодным рассудком, просчитывал загодя, как и что надлежит мне сделать, то всё выходило по задуманному. Но стоило лишь поддаться минутному душевному порыву, как получался результат прямо противоположный, подчас просто плачевный. Вот и теперь, когда служебные дела заставили меня покинуть привычную заводскую контору и пуститься в вояж по просторам губернии, я подумал заранее, что управлюсь с делами дня за три, вместо пяти отведённ