В этот час костровые раскладывали дрова в ямах, раздували огонь, водоносы таскали от Дуная воду, предназначенную для приготовления ужина. ЛжеНикитин восседал около одного из костров, рассеянно ковыряя палкой землю. О чём он думал? Эх, если бы знать это! Время от времени к нему подходили какие-то личности и, перебросившись двумя-тремя словечками, исчезали в темноте. Ничего необычного в этом не было. Офицеру приходится решать множество вопросов, беседовать со многими людьми. Как угадаешь, с кем из этих людей связывали его тёмные делишки?
Наконец, мне показалось, что я дождался момента и увидел именно то, что нужно. Внимание моё привлёк один из солдат. Я плохо разбираюсь в мундирах, но, по-моему, он принадлежал к Лифляндскому егерскому полку. Солдат был маленького роста, сгорбленный, худощавый, какой-то забитый. Он быстро получил от лже-Никитина записку и засеменил к оврагу. Солдат уже совсем было затерялся среди кустов, как мне пришло в голову, что не худо было бы навестить в одном из егерских батальонов своего давнего приятеля секунд-майора Дробышева, который, помнится, охоч был до женского пола и одно время ухлёстывал за моей кузиной Татьяной, когда бывал в нашем московском доме. Решив так, я заспешил за егерем.
Секунд-майора я отыскал довольно быстро, а помог мне в этом всё тот же всеведущий капитан Терехин, вполне оправившийся от припадка «трясучки», как он сам называл своё состояние после контузии.
Мне повезло. Солдат служил под началом «душки Дробышева», как его называла Татьяна. Весельчак и ёрник тут же попотчевал нас новым анекдотом, который потихоньку передавался из уст в уста между лифляндскими егерями.
— Вы слышали, уважаемые государи мои, что наш всеми почитаемый князь Потёмкин Таврический незадолго до штурма крепости Очаков учудил. Он пригласил к себе своего генерал-адъютанта господина подполковника Карла Фёдоровича Баура и велел ему — что вы думали? ха-ха-ха! — взять подорожную и что было духа скакать в Париж… за модными башмачками для свояченицы Прасковьи Андреевны Потёмкиной. Мы посмеивались над странностями князя — в Сибирь он посылает за огурцами, в Калугу — за тестом, в Париж — за башмачками! Так что же вы думаете? Баур, прибыв в раскрасавец Париж, заказал-таки модные башмачки в самых дорогих мастерских.
Уже через несколько дней после его приезда французы только и говорили о странном поручении русского вельможи, заставившего своего адъютанта проделать путь через всю Европу. Ведь война же, русские сражаются у стен Очакова, а их предводитель ублажает дам! Один французик, говорят, даже сочинил на эту тему водевильчик. Каково?
А Баур тем временем, закупив целый воз башмачков, отбыл в Россию и успел как раз к штурму Очакова.
— Да всё это сплетни! — махнул рукой капитан Терехин.
— Всё может быть, — смеясь, проговорил Дробышев. — За что купил, за то и продаю.
Мне осталось только подивиться смелости секунд-майора. Если бы кто-нибудь донёс его светлости князю Потёмкину о подобных разговорах, то уж не сносить тогда Дробышеву буйной головы.
Отведя секунд-майора в сторонку, я попросил его сделать одолжение и как-нибудь осторожно, под видом осмотра, в числе других, проверить карманы у одного из егерей, который был мне подозрителен.
— Да что он такого натворил? — поинтересовался Дробышев.
— Прошу тебя, не спрашивай ни о чём. Потом объясню…
— Ладно уж. Чего не сделаешь для человека, который чуть не стал моим родственником.
Через полчаса секунд-майор шутовски отрапортовал, вытянувшись передо мной в струнку:
— Ваше превосходительство, пороховых дел инженер! У солдата Прянишникова на устроенном мной досмотре кроме личных вещей обнаружена престранная записка. В ней всего три слова: «Полночь, старая мельница». И всё. Я ничего не понимаю…
— Что с запиской? — быстро спросил я.
— Да ничего. Сделал вид, что не обратил на неё внимания, и вернулся.
— Молодец. А солдатик-то грамотный…
— Так в чём же дело?
— Потом.
Махнув рукой, я выскочил из офицерской палатки. Удивлённый капитан Терехин, пожав плечами, последовал за мной…
— Надо навестить этого доцента, — сказал Володька, бегло ознакомившись с документами. — Возможно, он что-то знает об этом типе.
— Надо.
— Сотник, — задумчиво протянул Володька. — Вспомнил. Он доцент кафедры патологоанатомии мединститута. Мы не раз привлекали его для проведения особо сложных экспертиз.
— Точно, тоже припоминаю.
Я потянулся к телефону. На кафедре патологоанатомии меня уведомили, что Григорий Иннокентьевич Сотник после первой пары отправился проводить практические занятия.
— Стало быть, он в морге? — уточнил я.
— Мы называем его анатомическим театром, — просветил меня бодрый женский голос в телефонной трубке.
— Морг — театр, а мертвецы в нём — актёры, — хмыкнул я.
— Что?! г
— Спасибо, всего вам доброго… — Я поспешил положить трубку на рычаг.
— Ну что, Володь, поехали в морг? — произнёс я, без особой охоты поднимаясь со своего мягкого начальственного кресла.
— В тебе проснулся опер, — улыбнулся Володька.
Морг располагался в городской больнице, на базе которого размещалась кафедра патологоанатомии медицинского института. Сотника мы застали в секционной, откуда время от времени вылетали побледневшие молоденькие студентки в полуобморочном состоянии. Ничего, скоро привыкнут. Нужно просто перешагнуть барьер и перестать относиться к мёртвым как к изуродованному человеку. Это только повреждённый биоскафандр, переставший функционировать, как любят говорить Алины приятели уфологи. За свою жизнь мне пришлось повидать столько трупов — изуродованных, расчленённых, находящихся в самых крайних стадиях разложения, эксгумированных, утопленников… На меня их вид перестал оказывать шокирующее воздействие. Хотя окончательно привыкнуть к этому невозможно. Недаром большинство патологоанатомов имеет лёгкий «сдвиг по фазе».
До конца занятий оставалось несколько минут. Мы дождались, пока все вопросы были заданы, все ответы получены. Студенты потянулись из секционной, у большинства из них лица были кислые, видимо, в этом заведении они побывали впервые. Некоторые улыбались, кидали отдающие цинизмом реплики, но всё это выглядело наигранным, искусственным. Особой радости от прошедших занятий студенты не испытывали.
Сотник не спешил уходить из секционного зала, поэтому нам пришлось пройти туда. Это был сухой мужчина, немножко сгорбленный, лет шестидесяти на вид. На его длинном носу приютились большие фирменные очки. Я вспомнил его. Действительно, несколько раз мы привлекали его для проведения экспертиз. Эдакий обаятельный книжный червь, сыпящий старорежимными оборотами; «дас-с», «милейший», «батенька».
— Так вы насчёт того недоразумения? — спросил доцент, внимательно выслушав нас. — Сколько времени уже прошло… И чего он ко мне тогда привязался? Иду вечером из библиотеки, а навстречу мне этот, скажем так, малоприятный господин.
— Вы видели его раньше? — спросил я.
— Видел однажды до того инцидента. И второй раз недели через две после, да-с. На паперти у собора он просил Христа ради. Вряд ли, уважаемые, я могу вам чем-нибудь помочь. Знай я, что он совершит такое дикое преступление и убьёт монаха, уверяю, присмотрелся бы к нему повнимательнее.
— А?.. — Савельев удивлённо уставился на доцента. — Откуда вы знаете, что он подозревается в убийстве монаха?
— О, меня не было при убийстве. Прошу поверить мне на слово, — лукаво улыбнулся доцент. — Но все трупы свозятся сюда, факт этого убийства для меня не секрет. А когда ко мне приходит обаятельный молодой человек — начальник уголовного розыска — с не менее обаятельным следователем прокуратуры и расспрашивает о каком-то мелком недоразумении, хотя, по идее, они должны сейчас носом рыть землю и искать злодея-убийцу… Да-с, выводы тут напрашиваются сами собой.
— Не смею уверять вас в обратном, мы здесь именно по этой причине, — изрёк я и подумал, что ко мне моментально привязалась манера выражаться велеречиво. Оно и неудивительно, когда общаешься с такими, как Сотник, а в свободное время занимаешься чтением старинных рукописей.
Володька беседовал с доцентом, который стянул резиновые перчатки и уединился с ними в закутке, где тщательно мыл руки с мылом в умывальнике. Через полчаса следователь наконец выяснил всё, что его интересовало. Казалось, разговор исчерпан и можно вежливо раскланяться, но тут доцент неожиданно махнул рукой, случайно задев кружку, в которой находился дезинфекционный раствор.
— Эх, вот незадача, — покачал он головой, глядя на растекающуюся жидкость. — Ладно, ничего… Так вот, молодые люди, не хотелось мне этого говорить, но если дело так серьёзно… Есть в этой истории одна маленькая деталь.
— Какая? — заинтересовался Савельев.
— Этот господин хотел меня убить.
— Что?!
— Когда он неожиданно возник прямо передо мной, то попытался схватить меня за горло. Я отпрянул и увидел в его руке нож. Такой вот конфуз, ведь я совершенно не знал, что делать. Тут какой-то славный молодой человек схватил этого господина и оттащил от меня, затем появилась милиция, и в суматохе нож куда-то исчез.
— Что за нож? — быстро спросил я.
— Длинное тонкое лезвие, рукоятка, по-моему, из серебра. На рукоятке в свете фонаря я рассмотрел скарабея из чёрного полудрагоценного камня, Вещь уникальная. Откуда она могла появиться у этого бродяги? Впрочем, лица подобного типа нередко не слишком трепетно относятся к чужой собственности… Наверное, когда его задержали, он успел незаметно выбросить нож в водосток.
Скарабей… Ведь именно такой нож держал убийца в руке, когда к «бульнику» подоспел наряд милиции. Нехорошее предчувствие во мне нарастало. Я поднял глаза и увидел, что доцент рассматривает меня с усмешкой и пониманием.
После оформления протокола допроса оставалось только сказать «до свиданья» и удалиться.
— Всё, — вздохнул Володька, пряча бумаги в папку. — Душно тут у вас.