Прошла минута, прежде чем я окончательно понял, что не в силах ударить ножом беззащитного человека-это выше моих сил. Не могу — и всё.
Тут казак приоткрыл глаза и, не мешкая, схватил меня стальными пальцами за горло. Голова его ещё не прояснилась, действовал он вяло, но мне от этого было не легче. Бороться с ним — всё равно что драться на кулачках с голодным медведем. Вторично за этот вечер я ощутил, что расстаюсь с жизнью и мучиться осталось уже недолго.
Ошибка Перебийноса заключалась в том, что он оставил в моих руках своё оружие, и я, почти теряя сознание, воспользовался этим, воткнув лезвие ножа во что-то мягкое и упругое. Один раз, затем другой.
Обследовав нишу, я обнаружил там форменную одежду барона. Под ней я нащупал тонкую материю и потянул её за край на свет. Это оказался восточный женский наряд из дорогой парчи и шёлка.
И тут мне в голову пришла совершенно безумная мысль: а что, если я переоденусь в это платье и последую за бароном в логово врага? Турецкий язык я знал и в случае чего мог объясниться. А время вместе с проклятым бароном уходило всё дальше и дальше, и я перестал колебаться. Стянул с себя остатки одежды и кое-как облачился в женское платье, которое мне показалось несколько маловато.
Спрятав под платьем два заряженных пистолета и кинжал, я со всех ног бросился в ту сторону, куда неторопливо удалился барон. Мне повезло, я нагнал его у самого выхода из подземелья, и то только потому, что он пережидал, когда наверху уйдут люди с факелами, находившиеся возле полуразрушенной старой мечети. Именно здесь был замаскированный выход. Барон с трудом протиснулся в расщелину между огромными глыбами известняка и, осторожно ступая, поспешил вперёд. Я вылез за ним и огляделся. Я успел заметить, как барон скрылся за деревьями сада. Впереди виднелось приземистое белое здание непонятного назначения. Я последовал за бароном, не забыв опустить чадру на лицо.
Белое строение оказалось городскими термами. Это я понял, когда окончательно потерял след переодетого драгуна, очутившись в жарко натопленном помещении с резервуарами для воды и резким серным запахом. То, что барон вошёл именно сюда, у меня не вызывало сомнений. Но вот куда он отправился потом?
Я решил идти направо. Неожиданно чья-то рука, обнажённая до плеча, схватила меня за край одежды, и нежный женский голосок пропел по-турецки:
— Ханум, вам совсем в другую сторону! Сюда ходят только мужчины…
Как я уже говорил, по-турецки я понимал и изъяснялся ничуть не хуже, чем по-татарски, но боязнь того, что тембр голоса выдаст во мне мужчину, заставила меня ответить лёгким наклоном головы. Я отправился за провожатой, болтавшей неумолчно:
— Вы, наверное, плохо себя чувствуете, ханум? Это и понятно. Нечестивцы обрушили на наши бедные головы столько смертоносного огня, что немудрено сойти с ума. Проходите вон в то помещение, где бассейн с фонтаном, теперь у нас совершают омовение по ночам, когда меньше стреляют…
Только тут до меня дошло, что я принят за женщину и меня привели прямиком в женскую половину бань… Мне очень захотелось улизнуть, но было уже поздно, турчанка со словами: «Раздеться можно здесь, а после омовения я сама поухаживаю за ханум и умащу её прекрасное тело благородными маслами» скрылась в клубах пара.
В помещении находилось пятнадцать-двадцать женщин разного возраста. Не обращая на меня никакого внимания, они расслабленно плескались в большом бассейне, томно возлежали на горячих каменных ложах, позволяя прислуге втирать в свою кожу какие-то пахучие масла и мази. Я сделал вид, что собираюсь раздеться, а сам, сдерживая буйное дыхание и стараясь унять сердцебиение, пожирал глазами открывшуюся мне пленительную картину бессознательного женского бесстыдства. Право же, я оказался благодарным зрителем!..
Особенно моё внимание привлекала высокая стройная красотка, чья точёная фигурка то и дело возникала перед моими глазами, словно поддразнивая меня. Её гибкий стан заставлял вспомнить о молодой лани, высокие груди, больше походившие на фантастические молочно-белые плоды и увенчанные острыми коричневыми сосками, призывно подрагивали при каждом движении, которые были плавными и изящными, а осиная талия и холмы бёдер казались такими совершенными, что вызвали бы буйный восторг даже у пресыщенных женской красотой ваятелей античности.
И всё же приятного понемножку. Пора было и честь знать. Пока не вернулась из служебных помещений моя провожатая, я потихоньку, бочком двинулся к выходу. Выйти мне удалось без особого труда.
Оказавшись у того самого места, откуда я был «похищен» служительницей терм, я заметил, что по другую сторону от входа вдоль стены крадётся какой-то оборванец. Я увидел, что он прошмыгнул мимо двери в бани, отошёл чуть в сторону и, оглядевшись, быстро юркнул в какой-то павильон с полуразрушенным куполом. Подойдя ближе, я услышал знакомый голос господина барона. Так вот где он спрятался! Потихоньку, чтобы не привлечь к себе внимания, я последовал за оборванцем.
Пользуясь темнотой, мне удалось пробраться туда и не быть обнаруженным. Я юркнул за тюки, набитые каким-то тряпьём. Отсюда, с расстояния всего лишь в несколько метров, я мог хорошо разглядеть ярко освещённое помещение, где на коврах тонкой ручной работы возлежали мой враг и какой-то толстый янычар с красными, как у плотвы, глазами, и слышать всё, о чём там говорилось. Первым делом я увидел оборванца, склонившегося в подобострастном поклоне. Он, судя по всему, выдавал себя за дервиша.
— Я всё осмотрел вокруг, мой господин, — сказал дервиш.
— Кроме рослой женщины, никто здесь не появлялся. Женщина прошла в бани,
«Смотри-ка, всё же он меня заметил! Надо быть осторожней!»
— Хорошо, Ибрагим, ты свободен. Я запомню твою верную службу и отблагодарю за неё, не сомневайся.
— Мой отец служил вам честно. Ещё с вашим отцом он участвовал в боях с иноземцами. Да воздаст Аллах истинным правоверным за их муки! Да покарает он неверных огнём и мечом!
— Иди, Ибрагим, иди! Я знаю, что ты надёжный человек. Иди и следи за всеми, кто здесь ходит.
Ибрагим, пятясь, выскользнул из помещения и, не заметив меня, выскочил во двор.
— Мы встречаемся с тобой, барон, не впервые в этом благословенном приюте покоя и неги, — неожиданно перешёл на немецкий рослый янычар.
— Да, слуга Великого. Но русские пушки достают уже и досюда.
— Они обстреливают весь город… Отдыхай, барон! На этом ковре ты можешь отведать настоящие восточные сладости. Всё для твоей милости.
— Я не могу даже помышлять о еде, пока не выполню свой долг, — хмуро проворчал переодетый барон.
— В чём же он состоит? — спросил толстый турок.
— Я должен выполнить своё предназначение, но для этого необходимо нарушить естественный ход вещей…
— Как, барон?
— Ты ведь, Селим-паша, занимаешь высокое положение в турецкой армии?
— Ещё бы, — хвастливо промолвил толстяк. — Я двухбунчужный паша! Меня ценит сам сиятельный сераскир Измаильский!..
— А как ты думаешь, брат, что скажет твой сераскир, если ему вдруг станет известно, что к безвременной кончине самого турецкого султана Абдул Хамида приложил руку некий Селим-паша?
— Как это может случиться? — беспечно спросил толстяк.
— Пути нашего великого господина неисповедимы. Всем хорошо известно, что султан, потрясённый падением Очакова и другими поражениями, уже подумывал о подписании мира с неверными. Так?
— Да…
— Но вместе с его смертью надежды на прекращение войны рухнули. А вот вступивший на престол двадцатидевятилетний Селим Третий не пожелал начинать своё правление с позорного мира. И поэтому война вспыхнула с новой силой… А кто подливал масло в огонь?
— Мы…
— Опять правильно! А кто убил старого султана? Каким ядом, кстати, воспользовался убийца?
— Моим фамильным ядом…
— Ну а если подробности об убийстве станут известны вашему трехбунчужному сераскиру?
— Нет, нет! Ты не сделаешь этого!.. Хотя бы ради нашей давней дружбы!
— Конечно, не сделаю, если ты ради нашей давней дружбы уничтожишь ещё и сераскира Измаильского,
— Что?!
— Да, брат! Это необходимо! Знай же, трехбунчужный собирается сдать Измаил русским без боя, а этого не желает наш великий господин…
— Яне пойду на это!..
— Горячишься, брат… Подумай как следует.
— Нет, нет и нет!
— Зря… Ну что же, найдутся другие дети сатаны, которые сделают это…
Я успел заметить, как в пиалу с чаем, стоявшую перед толстяком, упал какой-то чёрный шарик, ловко подброшенный туда бароном. Он растворился в жидкости моментально, не изменив обычного цвета и вкуса ароматного напитка.
— Допивай свой чай и расходимся, — сказал барон, пристально глядя в глаза янычару.
Тот каким-то подневольным движением схватил пиалу и отпил из неё. Тут же глаза его закатились, а всё тело затряслось в судорогах. Это продолжалось не более минуты, после чего всё кончилось, и Селим-паша взглянул помутневшими глазами на барона.
— Чего изволишь, повелитель? — спросил он.
— Я — сатана! — сказал барон. — Я твой великий господин. Я приказываю тебе, ничтожный, пойди в дом сераскира и убей его ударом кинжала в грудь!
— Я понимаю тебя, мой великий хозяин!
— Ты убьёшь его вот этим кинжалом!
Барон вложил в руку двухбунчужного стилет. На его рукоятке я увидел знакомый символ — змея, опоясывающая солнце.
— Я убью его! — яростно прорычал толстяк и, сжимая рукоятку стилета, выскочил в сад.
— Не сомневаюсь в этом! — ухмыльнулся барон и безмятежно разлёгся на коврах.
Я вышел вслед за одурманенным Селим-пашой на свежий воздух. Теперь я знал, что мне делать…
Этот сон был ещё ярче, чем предыдущие. Он выглядел настолько реальным, что возникал вопрос: а где же всё-таки настоящая действительность — там или здесь, в моей двухкомнатной квартире? Я видел вновь перед собой шахматную доску. Рядом был ещё кто-то.
Он стоял ко мне спиной, и я никак не мог осознать, имеет ли он определённую материальную форму или просто является сгустком тьмы. Это был мой враг. Он начал оборачиваться, и тут я проснулся в холодном поту. Часы показывали без четверти восемь. Аля спала, натянув простыню на голову и съёжившись под одеялом. Она пошевелилась и проснулась…