– Скажите, а в Афгане вы многое для себя приобрели? Ну, как говорится, школа мужества…
– Я больше потерял, чем приобрел.
– А вообще это страшно? Война, прыжки с парашютом?
– Эту истину я для себя быстро открыл: в первый раз с парашютом прыгать страшно. Даже очень страшно. А без него – ещё страшее. Вот, коротко говоря, и весь опыт, который я вынес с военной службу. Не густо, да?
Девяткин рассмеялся, Боков тоже рассмеялся помимо воли. Наконец, Девяткин поднялся, попил воды из крана, вернулся в комнату. Натянул рубаху, штаны и обратился к мнимому больному.
– Я вижу, Саша, что сумел пробудить в тебе интерес к жизни. Значит, с тобой все в порядке. Жить будешь. Вставай, пора ехать.
– Но ведь двух часов ещё не прошло.
– В таком случае, я еду один, – отрезал Девяткин. – А ты оставайся тут. Лечись и поправляйся.
Боков застонал, встал с кровати.
– Вот и умница, – обрадовался Девяткин. – Если бы ты был женщиной…
Боков не дал Девяткину договорить, оборвал на полуслове.
– Знаю, знаю. Если бы я был женщиной, вы бы на мне женились. Все это вы уже говорили.
– Нет, я другое хотел сказать. Хотел сказать, что никогда бы на тебе не женился. На больном человеке, сердечнике. На хрен мне такой хворый муж? Молодая развалюха.
Боков обиделся, он стал придумывать ответный комплимент, но так ничего и не придумал. Через четверть часа они вышли из гостиницы, дошагали до автомобильной стоянки. Девяткин сел за руль, Боков развалился на заднем сидении.
Тимонин лежал спиной на полу и не мог пошевелиться. Гостеприимный дядя Коля утвердился коленями на его левой руке, правую сжал двумя ладонями, словно стальными обручами, не давая Тимонину и пальцем пошевелить. Дородный Семен сидел на груди, одной рукой он ухватил Тимонина за волосы, другой прижимал к горлу острый клинок финки.
На коже образовались неглубокие порезы, кровь сочилась по шее, капала на пол. Тимонин сопел, взбрыкивал ногами, извивался спиной.
– Скажи, мил человек, куда ты портфель засунул? – дядя Коля взял новую, жалобную нотку. – Скажи, тебе все равно эти деньги теперь без надобности.
Семен оторвал руку от волос Тимонина, размахнулся и открытой ладонью влепил ему пощечину. Удар получился таким мощным, будто к Семеновой ладони привязали свинцовую пластину. Тимонин провалился в глубокий колодец темноты. Через минуту он пришел в себя от нового удара.
– Ну, милый, говори, – пел дядя Коля. – Скажи по-хорошему. Самому себе сделай облегчение.
– А то будем тебя немножко того, – продолжил мысль Семен. – Будем немножко тебя резать.
– Да, придется, – Попов говорил с усилием, кряхтел, прижимая руку Тимонина к полу. – Больно умирать будешь. А портфель мы все равно найдем.
Тимонин увидел над собой искаженные злобой лица дяди Коли и того человека, которого он, принял за добропорядочную женщину, за геройскую мать. Высоко под потолком, забранная конусообразным отражателем, горела стосвечовая лампочка. Когда Тимонин закрывал глаза, лампочка совсем не пропадала. Яркая вольфрамовая нить не гасла, продолжала гореть и в закрытых глазах.
Семен снова ударил Тимонина по лицу, но тот даже не почувствовал боли. Он пытался, но не мог собрать последние силы для сопротивления. Он подумал, что скоро умрет и почувствовал спокойствие, умиротворение в душе. Раздражала, резала глаза эта лампочка…
– Выключи свет, – выдавил Тимонин. – Ради Бога, свет.
Семен, впавший в раж при виде крови, замахнулся и ударил Тимонина в верхнюю челюсть.
– Давай топор, дядя Коля, – заорал Семен. – Топор.
– Портфель в курятнике лежит, – прошептал Тимонин. – В углу.
– Что? – не понял Семен.
Нож в руке дрогнул, надрезал кожу не шее Тимонина. Попов встрепенулся. Сказал Семену, чтобы держал Тимонина крепче, вскочил на ноги и, выбежав из дома, бросился на задний двор, к курятнику.
Семен ещё крепче надавил коленями на грудь Тимонина. Казалось, ребра под этой тяжестью потрескивают, как сухие дрова в печи. Тимонин больше не стонал, не пытался сбросить с себя противника. Он просто лежал с закрытыми глазами и думал, что Бог наверняка подарит ему ещё один, последний шанс спастись.
Попов растворил дверь в старый курятник. Темно и пусто, пахнет гнилой сыростью, откуда-то с потолка падает, похожий на снег, сухой помет. Попов бросился в правый угол, пнул ногой деревянный бочонок, решив, что Тимонин спрятал портфель под него. Но под бочонком валялась кверху лапками дохлая мышь.
Попов шагнул в другой угол, поскользнулся на помете, как на талом льду, упал вперед грудью, не успев выбросить руки. Перепачкал штаны, рубашку и даже лицо. Он сел на загаженный пол, затем встал на карачки и пополз в угол, где, сваленный в кучу, догнивал бесполезный хлам. Дядя Коля стал хватать и отбрасывать в сторону годами копившиеся здесь истлевшие тряпки, масляную ветошь, треснувшие банки.
Вот он, портфель, в самом низу. Господи, надо было ещё прежде догадаться, заглянуть в курятник. Рукавом рубашки Попов стер с портфеля куриное дерьмо, расстегнул замок. Сердце забилось ровно и сладко. Он пощупал пальцами твердые, как кирпичи, пачки денег, вдоль и поперек схваченные резинками. Закрыл замок, схватил портфель за ручку и, даже не стряхнув с лица куриный помет, выбежал на двор.
Добежав до дома, Попов взлетел на крыльцо, нырнул в сени, поставил портфель на пол. Он забежал в кухню, стащил с антресоли рюкзак с деньгами. По дороге в комнату остановился, запустив руку в ведро, вытащил оттуда наточенный топор. Сейчас одним махом он отхватит Тимонину голову. Они закопают тело в приготовленной могиле и сразу поделят деньги. А лучше так, сначала деньги поделят, потом все остальное. Две трети – дяде Коле. Семену треть, плюс «Жигули». И то много.
Попов с топором, рюкзаком и портфелем вбежал в комнату и увидел всю ту же картину. Избитый Тимонин хрипел на полу. Гостя оседлал Семен. Приставил нож к горлу, на давал Тимонину шевелиться.
– Порядок, нашел, – заорал Попов.
В радостях, не помня себя от счастья, он высыпал на пол из рюкзака восемь тугих пачек.
– И в портфеле ещё десять пачек, – крикнул дядя Коля. – И ещё деньги насыпаны. Я их даже не сосчитал. Ничего, пять минут – и сосчитаем.
Он встал над головой лежавшего на полу Тимонина сжал ладонью топорище, хорошенько примерился и занес смертельное орудие над головой. Семен, продолжая сидеть на Тимонине, отнял руки от его горла, давая место для удара.
– Руби, – крикнул Семен. – Руби его, суку.
Топор начал стремительно опускаться. Тимонин, напружинил ноги и спину, изогнулся, вскинув зад, сбросил с себя Семена, покатился по полу. Лезвие топора расщепило надвое половую доску. Семен встал на колени и снова грудью бросился на Тимонина. Тот, переворачиваясь через спину и грудь, докатился до угла комнаты.
– Шалишь, паря, – прошипел дядя Коля.
Он дернул за топорище, вытащил лезвие из половицы, шагнул к вжавшемуся в угол Тимонину. Снова взмахнул топором, целя противнику прямо в лицо, в лобную кость. Он прищурился, готовый ударить со всего маху, всадить лезвие топора точно между глаз Тимонина.
Но вдруг остановился, шагнул назад, разжал пальцы. Топор, перевернувшись в воздухе, грохнулся на пол.
– Милиция, – крикнул дядя Коля и показал пальцем за окно.
– Что-что?
Семен выкатил глаза, слово «милиция» он услышал, но не поверил ушам. Последний раз милиционеры бывали в Черниховке года два назад. В окрестных лесах искали беглого заключенного.
– Что? – ещё громче крикнул Семен.
Попов только зубами заскрипел. Забыв о Тимонине, о портфеле с деньгами, бросился к окну, припечатал нос к стеклу. К дому медленно подъезжал бело-голубой милицейский «Москвич». В салоне можно разглядеть каких-то мужчин.
– Господи, что делать? – Попов схватился за голову. – Менты, сучьи дети. Откуда тут они? Откуда?
– Иди спроси, откуда, – огрызнулся Семен.
Глава одиннадцатая
Дядя Коля отступил от окна. С приподнятыми до уровня груди руками замер, прижал палец к губам.
– Тихо, может, пронесет, – прошептал Попов. – Авось, уедут. Авось, не к нам.
Семен, уже принял для себя какое-то решение, по губам он угадал слова дяди Коли и ответил стихами, почти лирическими.
– Этим ментам до смертинки – три пердинки.
Семен стоял над Тимониным, зажав в кулаке наборную ручку самодельной финки, сработанной на зоне. Семен не знал, как лучше поступить. Пришить Тимонина сей же момент? Нож в горло – и кранты. Но его крик, возня в доме, несомненно, привлечет милиционеров. Спрятать разбросанные по полу пачки с деньгами в портфель, а портфель закинуть куда подальше, с глаз долой? Но прятать деньги нет смысла, пока этот гад из Москвы жив и все видит.
Тимонину, избитому до беспамятства, выпала пару минут, чтобы перевести дух. Он заворочался в углу. Его мутило, обстановка комнаты виделась нечетко, словно через залитое дождем секло. Окружающие предметы двоились, расплывались. В голове шумело так, будто под черепную коробку через уши налетел рой помойных мух. Мухи бились о свод черепа, сталкивались одна с другой, разлетались по сторонам и снова сталкивались. Сотни прозрачных крылышек трепетали, мелко вибрировали.
Господи, от этого шума оглохнуть можно.
Азербайджанцы въехали в Черниховку, когда заходящее солнце уже повисло на верхушках сосен дальнего леса. Милицейский «Москвич» черепашьи ходом проследовал вдоль единственной сельской улицы. Если бы не пыхтевший движок машины, тишина была бы мертвой. Сельская улица занавесилась дымом пожаров. Ни людей, ни собак. Спросить, где дом дяди Коли, не у кого. Неожиданно по правую сторону дороги, на обочине Валиев увидел старуху в длинной латаной юбке. Задрав кверху тощий зад, старуха добывала питание козе, серпом косила пыльную сухую траву, разросшуюся у внешней части кособокого забора.