– Вики, стой! – Я бросился за ней. – Может, тебе нужно с кем-нибудь об этом поговорить?
– Отвянь. – Вики прибавила шагу.
– Слушай, я, может, и не понимаю, как тебе сейчас живется, но наверняка есть выход получше, чем себе вредить! – сказал я.
Вики остановилась и повернулась ко мне. В глазах у нее стояли слезы. Я не знал, от чего ей хуже – от смущения или стыда.
– Нечего лезть и командовать, как мне жить, – сказала она. – Это моя жизнь, и как я решаю свои проблемы – не твое собачье дело, понял?!
– Понял… прости… – только и смог сказать я. Она ушла, а я остался.
Мне стало очень ее жаль (а я и не думал, что способен кому-то сочувствовать). И еще я был рад, что сам до такого не дошел. Как бы плохо все ни было, мне даже в голову никогда не приходило делать с собой подобное.
Но кто знает, как ей сейчас на самом деле живется? Что с ней на самом деле происходит? За тысячи лет на этой планете человечество могло бы уже додуматься выпустить какое-нибудь пособие для тинейджеров о том, как пережить это «тинейджерство» и где искать помощи. Но вот, пожалуйста, мы все расхлебываем сами.
Вспоминаются слова, что моя бабушка всегда говорила, когда мы видели на улицах бездомных: «Упаси нас Господь от такой беды».
31 октября
Большую часть Хэллоуина я валандался с геями (всегда хотел сказать что-нибудь подобное). Сейчас объясню…
В очередной раз меня не пригласили ни на одну вечеринку. Не то чтобы мне так уж хотелось. После встречи выпускников наряжаться меня как-то ну совсем не тянет. Да и с журналом многовато еще возни. Осталось меньше недели, и я в лепешку расшибаюсь, только бы все успеть.
Я вообще позабыл про Хэллоуин, пока Николас и Скотт не навестили меня в классе журналистики. Они нарядились в Бэтмена и Робина. И я не про бодрый дуэт из ужасных фильмов 90-х, я про Адама Уэста и Бёрта Уорда из 60-х. Гей-радара у меня нет, но ДИНЬ-ДИНЬ-ДИНЬ-ДИНЬ!
– Я правда это вижу или снова за столом заснул? – спросил я, когда они вошли.
– Очень смешно, – огрызнулся Николас. – Хэллоуин на дворе, придурок.
– А ты кем оделся? – поинтересовался Скотт. – Глорией Оллред?
Николас со Скоттом переглянулись и заржали.
– Серьезно? Вы заявились ко мне в класс в таком виде и при этом надо мной же смеетесь? – спросил я. – По-моему, вы что-то перепутали.
– Давай уже отдадим и пойдем, – сказал Скотт Нику.
– Точно, – ответил тот.
Они злобно сунули мне свои работы.
– Благодарю, дамы. – Я даже не думал, что это обращение так сильно их обидит. Николас чуть стол на меня не опрокинул.
– Не смешно! – заорал он.
– Брось, Ник, он того не стоит, – сказал Скотт. – Пойдем, давай упьемся тыквенных коктейлей у Клэр и посмотрим «Фокус-Покус».
– Ты даже не представляешь, что я пережил на прошлой неделе из-за тебя. – Николас ткнул в меня пальцем. Он и правда был на взводе. Внезапно то чувство вины, что я вроде как немного ощутил пару дней назад, снова меня захлестнуло.
Они двинулись к двери, но прежде, чем успели выйти, я крикнул:
– Простите!
Они оглянулись с таким видом, будто решили, что им почудилось.
– Что? – переспросил Николас. Ясное дело, они удивились. Я за всю жизнь извинялся всего раза три.
– Простите, – повторил я. – С того вечера в туалете я много думал и понял, что должен перед вами извиниться.
– Не нужны мне твои извинения, – сказал Скотт. – Шантажируешь меня однажды – позор тебе, шантажируешь меня дважды – позор мне. Пойдем, пока третьего раза не вышло…
– Слушайте, мне и самому в школе тяжело, но мое раздражение всегда со мной, – сказал я. – Я никогда ничего не скрываю, но все равно непросто приходится. Не могу и представить, как трудно при этом еще и что-то утаивать. Если из-за меня вам стало еще труднее, мне правда очень жаль, но вы мне здорово помогли тем, что сдали работы в мой журнал.
Они ждали еще какого-нибудь «но», но его не было.
– Спасибо?.. – С сомнением сказал Николас.
– Мило с твоей стороны, наверное, – согласился Скотт.
– И, просто чтобы вы знали, я никому ничего не скажу, – продолжал я. – Слово скаута. Я знаю, как ограниченно и нетерпимо этот город относится ко мне, а я ведь даже не гей, просто очень умный. – Я фыркнул, потому что немного пошутил, но им было не смешно. Ник и Скотт поникли и печально переглянулись.
– Да не только в городе дело, весь мир такой, – сказал Скотт. – Кроме как в Сан-Франциско да в Голливуде это везде больная тема.
– А я туда не могу переехать, – добавил Николас. – От меня вся семья откажется, если узнает. Моя мама была в совете, который предложил поправку против однополых браков. Это она придумала на тех желтых табличках счастливую мультяшную семью нарисовать.
– Выходит, ты мучаешься ради людей, которые даже настоящего тебя полюбить не способны? – спросил я. – Не зря ли?
Скотт фыркнул и скрестил руки на груди.
– Да, все эти дежурные фразочки мы уже слышали, – сказал он. – Всяким политикам и знаменитостям легко говорить, что станет лучше, но нам все-таки приходится немного посложнее в реальном мире, где ребят убивают каждый день.
У меня не было ни морального права, ни оснований говорить то, что я сказал дальше, но отчасти именно поэтому мне так захотелось это сказать.
– Скотт, я большей чуши в жизни не слышал. Никто не обещает, что будет легко. Может быть, это будет сложнее всего в вашей жизни, и одним, возможно, придется дольше ждать и строить планы, чем другим. Но если вам плохо живется там, где вас не принимают, и при этом вы не хотите даже попытаться переехать туда, где примут, тут вам остается винить только себя.
Они примолкли. Люблю, когда люди так делают. Я не хотел читать им нотаций, но раз уж вы пришли в мой класс, будьте добры выслушать, что я скажу.
– Может, я и не смыслю в том, о чем говорю, – продолжал я, понемногу распаляясь, – но мы все – часть меньшинства, которое ждет, когда же наконец большинство перестанет тупить.
Я посмотрел на часы: почти шесть. Время быстро пролетело. Клянусь, каждый раз, садясь за журнал, я будто в кротовую нору пространства и времени залезаю.
– Я был бы очень рад разводить демагогию целый день, но у меня бабушка с маразмом, которую нужно навестить, пока приемные часы не закончились, – сказал я. – Вкусных вам коктейлей.
После этого я буквально выставил этих плащеносцев – впервые в жизни мне довелось кого-то выпроваживать из класса журналистики. За пять минут из-за них я сначала устыдился, потом разозлился, а я терпеть не могу из-за других людей чувствовать что-то, чего чувствовать не хочу. Пора было уходить.
Все нянечки в доме престарелых нарядились в костюмы для Хэллоуина, но бабушку это никак не утешило.
– Ты кто? – спросила она, когда я вошел.
– Твой внук, – ответил я, гадая, не выгонит ли она меня опять.
– А почему все эти люди одеты в дурацкие костюмы? – спросила бабушка.
– Сейчас Хэллоуин, бабуль, – сказал я.
– Ох, – ответила она. – Мне Хэллоуин никогда не нравился. Не люблю, когда люди прячутся за масками.
– И не говори, – согласился я. Вот вам, пожалуйста, – коротко о старшей школе.
1 ноября
Когда мама сегодня вошла в дом с почтой, я буквально набросился на нее. Да, знаю, это уже паранойя, но, если есть хоть крохотная надежда, что меня уже взяли, пропустить письмо я не хочу.
К счастью, я точно пока его не пропустил, потому что мама в последнее время исправно забирает почту сама, – знает, наверное, как я волнуюсь. Обычно она дожидается, пока почтальон не поймет, что в наш ящик больше ничего уже не влезет, и не позвонит в дверной звонок. Может, маме стало лучше?
Я просмотрел почту так рьяно, будто надеялся найти в конверте Алмаз Хоупа. Но там оказались лишь счета и дешевые рекламки турагентств. Да я и не думаю, что меня уже взяли, и при мысли об этом у меня в желудке все съеживается.
Каждый день, не получив письма, я понимаю, что мой журнал становится все важнее и важнее. Либо он станет лучшим творением человечества после автоматической проверки орфографии, либо мне конец.
К счастью, дела с журналом идут неплохо. Эмилио (или Генри, да какая разница) сунул свою работу под дверь класса журналистики сегодня во время уроков. Понятия не имею, что он там настрочил, жалею только, что он не потрудился хотя бы скопировать текст в «Word», а не просто распечатать веб-страницу онлайн-переводчика.
Ладно уж, на безрыбье и рак рыба. По крайней мере, это придаст моему журналу этнической изюминки – весьма фальшивой этнической изюминки из очень и очень белого винограда, но придаст ведь.
Я ждал, что Клэр принесет работу последней. Поошивается немного вокруг, чтобы проверить, кто еще сдал, и только потом сдаст сама. И, разумеется, мое предсказание в точности сбылось.
Мисс Ханжа зашла в класс журналистики сегодня в четверть пятого.
– Наше вам! – поприветствовал я ее.
– Вот моя статья для журнала, – сказала Клэр.
– Чудно! – ответил я. – Про контрацепцию?
Ладно, согласен, дешевенькая вышла шутка, но я не удержался. И, видимо, задел Клэр за живое – она вспылила.
– Знаешь что? – рявкнула Клэр. – Очень здорово, наверное, планировать, как ты выберешься отсюда в большой мир, но кто-то из нас, между прочим, так не сумеет! Кто-то застрял здесь и вынужден выжимать из такой жизни все, что можно! Так что прости уж, что я хочу повеселиться в свой выпускной год. Может, больше никогда уже не придется.
Получилось театрально и метко. Видно было, что Клэр уже репетировала эту речь, но сомневаюсь, что для меня. Наверное, она говорила это самой себе.
Она попыталась выбежать из класса, и стоило ее отпустить, но мне, наверное, из-за всех этих нервов в последнее время очень хотелось с кем-нибудь поспорить.
– И почему же ты не можешь уехать? – спросил я прежде, чем она вышла. – Почему ты здесь застряла?