– Но зачем, товарищ подполковник? – спросил Золотарёв. – Топливо только зря пожжём.
– Топлива у нас достаточно, – успокоил Барнавели. – Нам недостаёт главного – разведданных. Самолёта ДРЛО у нас нет и не будет, и это наша самая главная ахиллесова пята…
– Можно подумать, – шепнул Лукашевич Стуколину, – будто бы у Ахиллеса было несколько пяток: главные, неглавные и самая главная.
Тот хмыкнул, выражая своё одобрение удачной шутке.
– Ничего смешного в этом, товарищи офицеры, я не вижу, – строго сказал Барнавели, чуткое ухо которого уловило смешок. – Как вы все прекрасно знаете, радиус действия корабельного поста радиолокационной разведки ограничен горизонтом. Высота главного локатора «Витязя» над уровнем моря при сегодняшней осадке составляет 90 метров. Элементарный расчёт показывает, что радиус контролируемой постом зоны не превышает сорока километров. Таким образом, любая сволочь имеет возможность подкрасться на сверхмалой и вставить нам фитиль по самые гланды. Теперь, надеюсь, всё понятно?
– Понятно… понятно…
– Кроме нас, радиолокационный дозор на ближнем радиусе будет осуществлять специальный вертолёт, но раннего предупреждения никакой вертолёт обеспечить не сможет. Поэтому с сегодняшнего дня мы начинаем боевое патрулирование по составленному мною графику. Смена – четыре часа. Первыми в дозор пойдут подполковник Громов и старший лейтенант Рашидов. Громов начинает с северного направления, Рашидов – с южного. Движение по часовой стрелке. Высота – десять тысяч. Главная задача – глядеть и бдеть.
– Разрешите сделать замечание, товарищ подполковник, – поднял руку Стуколин.
Барнавели нахмурился, но высказаться позволил:
– Делайте ваше замечание, товарищ капитан.
– Я считаю, что старшего лейтенанта Рашидова нельзя отпускать в индивидуальный полёт.
По рядам прокатился шепоток, а Барнавели опешил. Он, разумеется, знал об инциденте, произошедшем между Стуколином и Рашидовым в первый день приезда лётчиков в Крым, но, не имея точного представления о побудительных мотивах, не придавал этому инциденту особого значения. Рашидов был в тройке лучших пилотов авиагруппы, заметно обгоняя по результатам тестов и экзаменов того же Стуколина, имел богатый боевой опыт, хорошо знал «Су-27К» (от которого до «Су-33» даже не шаг, а так – мелкий шажок) и вообще производил впечатление ответственного и требовательного к себе офицера. Не доверять ему у Барнавели не было никаких оснований, а Фокин не счёл нужным Тимура Мерабовича предупредить – полагал, видимо, что бумаги, подписанной Рашидовым на Литейном-4, вполне достаточно, чтобы старший лейтенант не наделал глупостей.
– Почему вы считаете, что Рашидова нельзя отпускать в индивидуальный полёт? – глупо спросил Барнавели.
– Потому что сбежит. Загрузки ему вполне хватит, чтобы добраться до любой из стран северо-западного побережья Африки.
Все присутствующие в штабе офицеры, выворачивая шеи, посмотрели на Рашидова, который с безучастным видом сидел на галёрке. За два с лишним месяца службы с ним пилоты привыкли к его нелюдимости и спокойной уверенности, в приятели к нему никто не набивался, а потому с какого-то момента Руслана просто перестали замечать. А тут такой финт!
– Вы собираетесь сбежать, товарищ старший лейтенант? – обратился Барнавели непосредственно к обвиняемому.
Рашидов встал.
– Нет, товарищ подполковник. У меня и в мыслях ничего подобного не было.
– Он врёт! – безапелляционно заявил Стуколин. – Он с самого начала так и рассчитывал. Когда представится возможность – сбежит.
– Но почему он не сбежал во время учений над «Ниткой»? – задал резонный вопрос Барнавели.
– Потому что сбили бы его на хрен, – ответил Алексей. – Да и топлива ему до Турции не хватило бы – вы же нам выдавали в обрез.
– Ну хорошо, допустим, – на лице Барнавели появилась улыбка: он что-то там про себя понял и теперь воспринимал ситуацию с юмором. – А почему тогда он не сбежал во время перелёта?
– Потому что я держал его на прицеле, и он это знал.
Кто-то из офицеров присвистнул, кто-то в наступившей тишине сказал отчётливо: «Мать!»
– Пользуясь случаем и в присутствии всех, – нарушил молчание Рашидов, – я хотел бы принести капитанам Алексею Стуколину и Алексею Лукашевичу свои извинения. Более года назад я участвовал в войне против армии Российской Федерации, но и вы часто воюете с людьми, которые ещё совсем недавно были вашими соотечественниками. Здесь, в составе нашей авиагруппы, есть и русские, и грузины, и украинцы – любой из вас мог бы оказаться на моём месте, если бы правительство его страны приказало пойти и убить…
– Не любой, – сказал со своего места Золотарёв, который за свою карьеру военным лётчиком сумел повоевать и в Приднестровье, и в Чечне, и ещё кое-где вне границ бывшего Советского Союза. – Говори только за себя.
– Но я в любом случае, – возвысил голос Руслан, понимая, что затянул и сейчас его начнут перебивать, – прошу прощения у моих новых сослуживцев за то, что воевал против них. Простите меня за прошлое и давайте думать о будущем.
Снова воцарилась тишина. Стуколин, хмурясь и потирая кулак, сел.
– Я так понимаю, – сказал Барнавели, – извинения принимаются?
Стуколин промолчал. Он извинений не принял, но, судя по всему, здесь это никого не интересовало. Потому что никто из них не горел в сбитом Рашидовым самолёте, и не тонул в ледяном море без надежды на спасение, и не дрался с Рашидовым на ножах. Впрочем, Громов, который как раз дрался, кажется, тоже поверил и простил.
«Идиоты, – думал Стуколин. – И Костя – тоже кретин. Ничего, вы меня попомните, когда эта сука чернозадая сбежит».
Стуколин ошибался. Рашидов действительно не собирался сбегать – он хотел в очередной раз испытать судьбу, чтобы проверить, прав ли он в своём выборе…
По вечерам офицеры встречались в столовой. Снова звучали песни под гитару, снова тасовалась замусоленная колода, снова рассказывались байки и снова велись разговоры о будущем.
Как-то раз, во второй половине дня, в столовой собрались семеро: троица друзей из Питера, Сергей Золотарёв, бородатый спецназовец Роман, журналист Кадман и помощник командира по воспитательной работе Мстислав Губанов, только что отстоявший вахту на боевом посту и заглянувший на огонёк. Громов в задумчивости перебирал струны, Губанов и Роман Прохоров разложили шахматную доску, Золотарёв размышлял, какую бы историю ему сегодня выдать на потребу публике, остальные – маялись от безделья.
– Кстати, а что у нас с выборами? – спросил Стуколин помощника по воспитательной работе. – Когда и как?
– Двадцать шестого, как и положено, – отозвался Губанов; он играл белыми, а потому сделал первый ход: е2—е4.
– А счётная комиссия? А бюллетени?
– Всё путём. Председателем комиссии будет Долгопрудный. Старший помощник Ткач и ваш Барнавели – типа заместители. Бюллетени отпечатаем на принтере. А результаты уйдут через спутник по шифрованной связи.
– Нарушение на нарушении и нарушением погоняет, – проворчал Кадман; он вчера вечером перебрал со спиртным и теперь отпаивался минералкой.
– Экий ты, брат Антон, зануда, – сказал Роман, он сделал ответный ход: с7—с5. – Главное в выборах что?
– А что главное в выборах? – встрепенулся Кадман.
– В выборах главное – ощущение собственной значимости, – нравоучительно заявил Роман. – Ты, такой маленький и серый, выбираешь такого большого и разноцветного!
– Это ещё что за намёки? – возмутился Губанов, двигая пешку на d3. – Кого это ты называешь маленьким и серым?
– Себя, разумеется, – с улыбкой сказал Роман, отвечая ходом на d5.
– А я съем, – объявил Губанов и действительно съел пешку пешкой.
– Приятного аппетита, – Роман двинул на d5 ферзя, и две пешки, чёрная и белая, отправились в коробку. – Ты смотри, какой простор для оперативного манёвра образовался!
Губанов, схватившись за голову, задумался.
– Вот я и говорю, – продолжал Кадман, – нет в нашем народе осознания важности процесса, называемого выборами. Все почему-то думают, что в их жизни ничего после выборов не изменится, а потому голосуют, прислушиваясь к голосу собственных комплексов, а не разума. Вот будут голосовать двадцать шестого за Путина, и ведь не за человека будут голосовать и даже не за политического деятеля, а за символ утраченного величия.
– А что вас не устраивает? – зашевелился Стуколин. – Конкретно.
– Меня конкретно не устраивает, что мы всегда идём на выборы, думая при этом о чём угодно: о «великом» прошлом, о «мерзком» настоящем – но никогда о будущем, за которое на самом деле голосуем.
– Силён, писатель, – Роман рассмеялся. – Уважаю!
– А что мы можем знать о будущем? – начал потихоньку закипать импульсивный Стуколин. – Когда ГКЧП сажали и Белый дом расстреливали, тоже ведь думали, что при Ельцине будет лучше, чем при них. А в результате что получилось? Армия развалена, на окраинах – война за войной, безработица растёт, смертность растёт, рождаемость падает. Если так дальше пойдёт, скоро русских вообще не останется.
– Вот именно! – Кадман воздел указательный палец. – Чтобы сделать выбор, необходимо прежде всего сесть и подумать, какое будущее ты хотел бы видеть для себя и для своих детей. Вот вы, Алексей, каким вы хотели бы видеть будущее нашей страны?
– Нормальным, – отозвался Стуколин. – Чтобы без кризисов, и зарплату вовремя платили. Чтобы всех этих уродов пересажали по нарам, а людям дали спокойно работать и зарабатывать.
– Видите? У вас уже имеется некая позитивная программа. Остаётся только ознакомиться с программами кандидатов в президенты и проголосовать за ту, которая наиболее соответствует…
– А толку? – вмешался в беседу Лукашевич. – Они все одно и то же обещают, и все обманут. Сегодня скажут одно, завтра сделают другое.
– Ну и не нужно голосовать за тех, кто обманывает.
– Вот мы и голосуем за Путина, – сказал Стуколин, – потому что он до сих пор не обманывал.