– Что-то вы чудите, по-моему, девчонки, – пожал плечами я. – И почему вам Диана практику ставит, а не Валеев? Он здесь вообще?
– Валеев-то?.. Зздесь.
– Тогда его подпись нужна, а не заместителя.
– И так сойдет, – сердито бросила Марина и отвернулась.
Лейла догнала нас на полпути к дому Людмилы. Она вцепилась в руку подруги и тревожно сопела ей в плечо. Градус таинственности резко возрос: они общались своею излюбленной азбукой подмигиваний и исключительно усеченными конструкциями.
– Плохой знак, – сказала Лейла.
– Не придумывай, – одернула Марина.
Дальше расспрашивать я не стал, в конце концов, это их дела, пожелал удачи и отправился на поиски главврача. Раз его не было ни в блоке, ни в коровнике, я решил попытать счастья у него дома.
Когда я отошел метров на двадцать, Марина вдруг окликнула меня:
– Берсеньев, приходи в коровник через час, послед должен отойти. Помоги убрать, пожалуйста!
Валеев открыл дверь и сразу прошел обратно к столу, по-свойски махнув мне рукой, приглашая входить и располагаться. На его столе были разложены какие-то инструкции, в которых врач копался с увлечением юного натуралиста. Я огляделся. Как метко заметил еще Гоголь, дом в мельчайших чертах напоминает своего хозяина. Перефразируя известного писателя, все вещи здесь кричали: «я Валеев», «и я Валеев», «а я уж тем более Валеев!». В шкафах плотными рядами стояли книги по ветеринарии, медицинские справочники, каталоги новейшего ветеринарного и сельскохозяйственного оборудования, а также множество художественной литературы. Оказывается, Валеев любил читать. Так вот откуда это подспудное знание правильных литературных форм. Даже удивительно в наше время, да еще и в деревне. Несмотря на то что наш главврач несколько лет жил один, в доме все стояло на своих местах, было немного пыльно, пахло какими-то химикатами, но в целом жилище Тимура Тимуровича производило впечатление добротного простого и даже уютного.
– Документация на новый рентген-аппарат! – радостно заявил врач, оставив наконец свою заботу и посмотрев на меня. Моей просьбе Валеев удивился несказанно.
– Всю подшивку местной озерной прессы? – недоумевал он.
– Лучше не спрашивайте, Тимур Тимурович. Это метод такой, называется корпусная лингвистика, – разливался я, благо в этой части даже не приходилось врать. – Нужен большой контекст, и лучше дать Виктории то, что она просит. Это позволит ей работать точнее.
Я придумал это, чтобы затянуть время. Во-первых, приближались суды по профсоюзу, которые должны были немного отрезвить Викторию. Во-вторых, я собирался договориться с ней и написать экспертизу самостоятельно с ее последующей проверкой и подписью. Она и раньше отдавала мне несложные дела для тренировки. Теперь же у меня был не столько научный, сколько шкурный интерес: от Валеева зависела моя аттестация.
– Конечно, конечно, специалисту виднее, – пробормотал Валеев, но все-таки уточнил: – Вот прямо все-все номера за год?
– Все, – заверил я.
– Где ж ее взять – целую подшивку?.. – озадачился врач.
Сложно было поверить, что человек, умудрявшийся в наше непростое время находить субсидии на дорогостоящее ветеринарное оборудование, не сможет отыскать паршивую подшивку местной газетенки, поэтому я просто молча ждал – и оказался прав. Уже через полчаса завклубом и по совместительству библиотекарь отвалила мне несколько килограмм макулатуры, эффектно перевязанных красной атласной лентой, хранившейся, наверное, еще с тех времен, когда в клубе вручали грамоты за ударный труд.
– Вот и отлично, – сказал я, собираясь откланяться, но Валеев задержал меня.
– Половина одиннадцатого, – сказал он, и я понял, что меня приглашают обедать.
Работу в деревне начинали в четыре-пять утра, поэтому обедали тоже рано. Валеев жестом предложил сесть за стол, а сам остановился у красноватого старого буфета со слепыми слюдяными дверцами и тонкими короткими ножками по моде 70-х. Слишком молодой, чтобы называться старинным, и слишком рассохшийся и скрипучий, чтобы дожить до благородного антикварного срока: либо память о чем-то или ком-то, либо банальная нехватка денег, чтобы разжиться более современной мебелью. Буфет жалобно звякнул посудным нутром.
– Работаешь тут, как дизель в Заполярье, и что? – громко провозгласил Валеев, доставая из буфета две рюмки и бутыль с какой-то мутно-серой жидкостью.
– И что? – полюбопытствовал я, наблюдая, как врач разливает содержимое бутылки по рюмкам и режет хлеб и колбасу.
– Нет, так-то все тьфу-тьфу-тьфу. – Валеев зажмурился и хлопнул. – Рентген привезли, скоро для иммуноферментного анализа прибор монтировать будем. Так-то все Аллага шекир[8]. Но вот вообще. Что вообще творится?!
– Вообще – это где? В стране, что ли?
– В стране! – воскликнул Валеев, демонстрируя интонацией, что страна тут совершенно ни при чем и, более того, происходящее в стране в подметки не годится по масштабам и значимости тому, о чем говорит он.
– Что там в стране! Здесь – в Старом Озерном!
Валеев заранее скривился от горечи и снова тяпнул.
– Ты пей, чего не пьешь? – спросил он, пододвигая мне рюмку и тарелку с бутербродами.
Я подозрительно покосился на рюмку. Выпить, откровенно говоря, хотелось, все-таки мороз. Но запах отпугивал.
– Зря так смотришь, – угадал мои мысли Валеев. – Хреновуха, очень задорная. «Где, с кем и сколько», помнишь? Так вот, со мной можно. Особенно сейчас.
Он выпил еще и сказал, отдуваясь и занюхивая луковицей:
– Газеты эти – совсем сладу нет. Что ты думаешь, еще ведь одна!
– Как еще одна?! – воскликнул я. – Что ж вы сразу не сказали?! Снова про «Старую озерную корову»?
– Нет, хуже. Про то, что мы тут как будто живем не дружно. Мол, две деревни русские в нашем хозяйстве и одна татарская, а все ключевые посты вроде как у татар. Вроде как мы тут русских зажимаем…
– Ничего себе! – Я даже присвистнул, значит, атака продолжается, и я совершенно правильно сделал, что попросил всю подшивку этого казавшегося безобидным на первый взгляд «Сельского обозрения».
Я подумал о том, что метод, которым пользовалась Виктория, работая над своими делами, оказался умнее меня.
– Где эта газета? – потребовал я.
– Зачем они это пишут? – продолжал возмущаться врач. – Кто это кого зажимает? Ты вот работал, ты что-то подобное хоть раз видел? Да, кстати, иди-ка еще определи, кто тут русский, кто татарин. Лебедев тебе пример – русская фамилия, да? А по-татарски шибче меня чешет. Потому что отец у него русский, а мать – татарка. А я? Валеев – татарин, да? Пожалуйста тебе – выкуси. Отец – наполовину татарин, наполовину русский, мама – белоруска. Я вообще, получается, славянин. А татарский знаю, потому что в школу ходил в татарскую, мама с ней рядом работала, ей удобно было не в русскую, а в татарскую меня водить. Некогда нам про это все думать, работать надо! Видишь, не было проблемы – бах, написали в газете, и все – теперь сами друг на друга косо смотрим. Кто кого подсиживает, кто кому сват, кому брат. Это же кошмар?!
– Кошмар, – подтвердил я, разглядывая скуластое лицо нашего главврача, который всегда напоминал мне изображение Тамерлана. Тамерлан оказался с белорусскими корнями. Наконец решившись, я поднес рюмку ко рту и залпом выпил. Хреновуха на вкус была жесткой, острой и при этом на удивление вкусной!
– А кто все это пишет? – вернулся я к вопросу, который интересовал меня с самой первой публикации.
– Журналисты…
– Понятно, но вы знаете этих журналистов? Все-таки газета местная. Эту газету раньше читали в деревне?
Валеев пару раз озадаченно моргнул:
– Вообще никто не читал.
– Как интересно! А в этот раз вся деревня читает, да?
– Ну да.
– Не кажется странным?
Валеев согласился. Мы с Викой уже сталкивались с таким в своей практике, поэтому поразить Тимура Тимуровича своей проницательностью мне было не сложно – я просто шел по процедуре:
– Что это могло бы значить, как вы думаете?..
Врач неопределенно пожал плечами и налил еще хреновухи.
– А это может значить только одно, – продолжал я, так как Валеев версий не предлагал. – В этот раз газету распространяли не как обычно. Ее целенаправленно сунули под нос каждому.
Тимур Тимурович хмурился. Вертикальные морщины на его щеках, делавшие лицо похожим на грубый наскальный рисунок, прорисовались еще более явно.
– Обычно в магазине стопку у кассы кладут, – медленно проговорил он. – А в этот раз мне прямо за ворота заложили. Многим, говорят, под дверь клали.
Он растер крупными, грубыми от работы пальцами покрасневшую переносицу:
– Кому такое надо? Ума не приложу.
– Просто так столько людей не нанимают. Материал написать, место в газете проплатить, потом газету доставить. Думайте, Тимур Тимурович, вас атакуют.
Валеев отпыхивался, как после бани. Он раскраснелся, но выпивка не расслабила его, а только замедлила, как будто подтопила этого каменного человека. Он хлопнул очередную стопку и тут же налил еще.
– Вот. – Тимур Тимурович вытащил газеты с публикациями, их оказалось две, и, как будто стыдясь, подсунул под красную тесемочку основной пачки. Однако я тут же вытащил газеты и развернул. Одна статья называлась «Национальный разброс», вторая – «Что татарину хорошо. А что русскому?».
Вот тебе и раз, вот тебе и два. Две информационные войны одновременно – на заводе и на ферме. Ешки-матрешки. Во весь рост вставал вопрос, как же теперь быть: одно дело статейка завистливых конкурентов и совсем другое – серия публикаций. Причем поливают грязью не только продукцию хозяйства, но и все руководство, и даже обыкновенных жителей. Еще и с примесью национального вопроса. Тут самостоятельно экспертизу не подмахнешь. Надо подключать кору головного мозга настоящего эксперта, одних моих мозговых оболочек явно недостаточно… Собрав газеты, мы с Валеевым подняли еще один тост – за мирное информационное пространство.