– А твоих фермеров там нехило кочевряжит, – присвистнула она. – Национальный вопрос! В каком-то «Сельском обозрении». Однако!
Тетка посмотрела на газеты с чуть большим интересом.
– Там тоже информационная война, – вздохнул я, предчувствуя, что по этому поводу она припашет меня на деле профсоюза по полной и я буду вынужден побарахтаться в этом сомнительном сражении.
– Договорились! – улыбнулась Вика, похлопала пачку по пузатому боку, как жокеи хлопают по крупу любимого коня.
С каждым днем Викина квартира все больше утопала в печатной продукции. Теперь она напоминала уже не кошачий туалет, а школьный спортзал в день сбора макулатуры. Новые пачки просто растворились. А ведь еще пару недель назад это была уютная минималистски оформленная квартирка, где Виктория нередко принимала заказчиков. Впрочем, в последнее время она отказывала абсолютно всем.
– Так кого нанял профсоюз? – спросил я, наливая себе чаю и собирая бутерброды из продукции Старого Озерного, которой со вчерашнего дня заметно поубавилось. Последнее было, без сомнения, хорошо, бабушка сказала бы мне спасибо за спасение Вики от преждевременной язвы желудка.
– Фамилия Миллер тебе о чем-нибудь говорит? – лукаво подмигнула тетка, садясь за макияж.
Я поперхнулся чаем. Поверить в то, что профсоюзники наняли Примадонну в качестве нашего оппонента, означало признать, что мы живем в каком-то очень плохом сериале, который затянулся на несколько лет, сменив около сотни сценаристов.
– Ада Львовна Миллер? – уточнил я, хотя какая еще Миллер могла бы в нашем городе претендовать на роль эксперта-филолога.
– Тесен мир, да? – Вика соскочила с дивана, как будто ее укусил мебельный клоп.
– Интересно. Она ввязалась в это дело потому, что ты будешь ее оппонентом, или потому, что она хочет восстановить справедливость и помочь рабочим?
– О-о-о! – возопила тетка. Судя по интонации, ответ ей был очевиден и он был не в пользу заботы о рабочих.
– Думал, что Миллер давно плюнула на тебя с недосягаемой высоты своей научной карьеры.
– Я тоже так думала, но, видимо, ее гештальт относительно меня еще не закрыт, – подмигнула Вика и добавила: – Собирайся, раз ты теперь в деле. Поедем на завод. Селиверстов достал текст экспертизы Миллер.
У заводской проходной возникла неожиданная проблема. Работники возвращались с обеда, но попасть на территорию завода оказалось не так просто. Не помог и специальный пропуск, выданный самим Селиверстовым. Возле проходной собралась толпа: человек сто, кто-то в заводской защитной униформе, кто-то без нее, люди толпились и загораживали проезд. Над толпой возвышались две головы, которые я сразу опознал: это были Алексей Жильцов и Катерина из редакции.
– Единым фронтом! Берем газету, идем на работу! – кричал Жильцов, размахивая газетой.
– С нами справедливость и правда! Ура! Читаем газету «Рабочая сила»! – немного не в такт, но задорно подхватывала Катерина.
Выйдя из машины, я пробрался через толпу: глава профсоюза и его помощница стояли на деревянных ящиках, причем Катерина – сразу на двух, поэтому издалека они с Жильцовым казались одного роста. В ногах у профсоюзников лежали стопки свежеотпечатанной прессы. На первой полосе красовался Селиверстов, с перекошенным лицом бегущий на зрителя.
«Безопасность для лохов. А я плевал!» – называлась статья.
Разъяренное лицо Селиверстова действительно как будто сморщилось перед смачным плевком, который пришелся бы ровно в лицо читателю. Помня о том, в каких условиях происходила фотосессия, должен признать, Жильцов оказался отменным фотографом.
– Если вас ложно обвиняют в нарушении трудовой дисциплины и лишают премии, что делать? – выкрикивал Алексей. – Читайте в новом номере!
– Как на самом деле работает юридический отдел!
На второй странице красовались совсем уже неожиданные кадры: ресторан «Весеннее утро», космический зал, Карнавалов с красным носом и рюмкой в руке, Селиверстов, танцующий в обнимку сразу с двумя девочками из юротдела. Игорь Курчатов в блестящем, но уже голубом, пиджаке и без конфорки на голове. Значит, второе отделение все-таки было. Но самое главное даже не это, а вопрос – как журналисты из профсоюза смогли проникнуть на тщательно охранявшееся мероприятие. Не в форточку же они влезли?
Увидев меня, Алексей приветственно махнул рукой и неловко спрыгнул с ящика. Сегодня он был одет теплее, чем в прошлый раз: в серую застиранную мешковатую куртку, шапку-ушанку и все те же валенки «прощай молодость».
– Вот так и работаем, – широко улыбнулся он, обнажая желтые зубы. – Молодец, что пришел.
– Я с теткой, – ответил я, показывая на машину, где сидела хмурая Виктория.
– Тот самый знаменитый эксперт, – понимающе кивнул Алексей. – Ничего. Такая красивая девушка не может быть нечестным человеком.
– Она разберется, – ответил я, а Вика высунулась в окно и в ярких народных образах выразила свое неудовольствие происходящим.
Алексей рассмеялся. Вышло и вправду комично, но я остался серьезным, и Жильцову тоже пришлось спрятать улыбку. Катерина поглядывала в нашу сторону, не переставая ловко раздавать прессу.
– Хотел только узнать, вернули ли Катерине детей? – быстро спросил я.
– Наш профсоюзный юрист занимается. Обещают отдать в начале той недели.
Я помахал Катерине и тут же пожалел об этом. Женщина отвлеклась на мое движение и покачнулась на своем высоком парапете из ящиков. Взмахнула руками, завалилась на бок и начала рушиться вместе со всею хлипкой конструкцией. К счастью, толпа тут же подхватила ее и уже через пару секунд кроху поставили на прежнее место. Этот незначительный, к счастью, по части травматизма эпизод зацепил меня другим. Когда Катерина вскинула руки, я увидел, что бока ее зеленой куртки желтые: точно такую же зеленую букашку с желтым брюшком я видел несколько часов назад в Старом Озерном. Неожиданное совпадение. Букашечью куртку сложно было назвать обыкновенной: такое ощущение, что куплена она была в спортивном магазине, причем на распродаже униформы команды пигмеев из Габона, приехавшей на зимние олимпийские игры в Сочи. Не могла же Катерина быть сегодня в деревне? С чего бы?
Жильцов похлопал меня по плечу, улыбнулся и снова взгромоздился на свой ящик.
– Единым фронтом! Берем газету, идем на работу!..
Я уже шел к машине, когда сзади раздался чудовищный грохот. Обернувшись, я увидел, как гигантский железный занавес ворот вдруг задрожал и поехал влево. Завод оскалился ровной шеренгой красных пожарных машин, выстроившихся на снегу у самых ворот. Взревели турбированные двигатели. Рев подхватила пожарная помпа, которая могла бы с легкостью выстрелить струю на высоту двенадцатого этажа. Помпа тужилась и верещала, как будто ее застали в родовых муках первой на всем белом свете капли воды. Все это были лишь спецэффекты: вряд ли кто-то всерьез собирался применять лафетные стволы или водяные пушки, но испуганные люди бросились врассыпную, и уже через пару минут перед воротами остались только Жильцов и Катерина, торопливо собиравшие брошенные заводчанами газеты.
Несмотря на отсутствие сопротивления, демонстрация силы продолжалась. Помпа бесилась адски. Я мысленно выругался и двинулся к машине Виктории, но мои ноги как будто увязали в глубоком снегу. Я сам становился звуком, пьянел и задыхался. Рев пригвоздил меня к земле. С трудом обернувшись, я видел две крохотные мельтешащие фигурки на фоне гигантской красной стены из грузовиков.
Стало невыразимо страшно. Под курткой было как в парной. Из последних сил я приказал панически орущему внутри меня человеку заткнуться, и он, как ни странно, послушался. Вокруг стало тихо, спокойно и темно. Как долго я пребывал в блаженной тишине? Может быть, пару секунд, может быть, начиная с этого мгновения, всегда… На этой блаженной мысли, когда я, казалось, почти достиг нирваны, что-то начало покалывать у меня за переносицей. Сначала кололо едва заметно, потом все настойчивее. Горел уже весь лоб, и наконец я громко чихнул, возвращаясь в безжалостный пространственно-временной континуум, как сказал бы настоящий Игорь Курчатов.
Надо мною висело что-то светлое. Я попытался сфокусироваться и увидел ангела с маленькими белыми крыльями и прозрачными ладошками. Ангел порхал и медленно приобретал формы человека. Крылышки оказались рукавами белого халата.
– Что это? – спросил я, как только подчинился язык.
– Нашатырь, – безразлично ответил ангел в халате, совсем не поняв моего вопроса.
Машин не было, помпа молчала, под рукой скрипнула кожаная обивка. Я был в каком-то помещении с желтоватыми стенами. Чьи-то руки тут же подхватили меня и привели в сидячее положение. Это была Вика.
– Ну ты и засранец! – крикнула она, проводя ладонями по моим щекам. – Ты зачем туда вообще полез?
– Девушка, оставьте больного в покое, – засуетилась врач.
– Больного? – удивился я.
– Да что с ним такое? Вы скажите уже?! – воскликнула Вика.
– Нужны, конечно, подтверждения, но у меня подозрение на довольно редкое расстройство.
– Расстройство? – Мы с Викой выдохнули хором, она – громко, я – едва ворочая языком.
– Акустикофобия, – бесстрастно проговорила врач.
Женщина в халате бедром оттеснила мельтешащую Викторию и обратилась ко мне:
– Случается ли, что громкие звуки приводят вас в состояние ужаса, прострации, возникает острое желание покинуть место, где раздается звук? Раздражают ли вас дети, собаки?
Дети и собаки меня раздражали вполне умеренно, но про громкие звуки технического происхождения она заметила правильно. Если честно, то я думал, что так чувствуют все.
– А в обмороки вы раньше падали?
– Не было такого.
– Беспокоит ли вас синестезия? Это когда вам кажется, что музыка имеет запах или цвет, а какие-то картины или образы вызывают в памяти запахи?
Мне вспомнилось одно стихотворение Вячеслава Иванова, в котором слово «прости» окрашено в синий. Видимо, у поэта был тот же медицинский случай, что и у меня.