– Это вряд ли, – процедил тот, сменив, однако, на лице несколько контрастных цветов, после чего разговор продолжился.
– А вот третья фирма, это уже было кое-что поинтересней, – снова вступила Виктория. – Третья фирма зарегистрирована на тех же людей, что и транспортная компания, которой принадлежал грузовик с химикатами, перевернувшийся полгода назад. Эта же фирма арендовала склады рядом с могильником, куда, кстати, и вела та самая дорога, где зафиксированы аварии с грузовиками, перевозившими химикаты. Тут ошибиться сложно – дорога ведет либо к психоневрологическому диспансеру закрытого типа, либо к этим складам.
Так мы тебя и нашли, – обратилась ко мне Виктория. – Вовремя ты, конечно, решил Валеева навестить.
Она наконец замолчала. Присутствующие в комнате, за исключением начальника группы захвата, который с непрошибаемым лицом наблюдал за покачивающимися в окне ветками елки, напряженно молчали, переваривая услышанное. Помощник прокурора сосредоточенно набирал что-то крупным пальцем на экранчике своего смартфона, а Селиверстов уткнулся в планшет. Первым ожил Борис:
– То есть ты с самого начала знала, что атаку в прессе на завод и на Старое Озерное организовали одни и те же люди? – сказал он, не поднимая глаз от своих записей.
Тетка неожиданно страдальчески закатила глаза:
– Вот не сыпь мне соль на рану, Борь! Я должна была сразу обратить внимание на идентичность речевых манер и в профсоюзной, и в колхозной газетах. Очевидно, что статьи писал один человек. И там, и там для автора логика не является инструментом достижения результата. И там, и там главная задача – бить по инстинктам и эмоциям. Основная стратегия – запугивание, брань, дискредитация. Никаких аргументов – чистая демагогия. Отсюда вал негативных оценок, ярлыки вроде «воры» и «мошенники», апелляция к аморальному поведению, даже набор негативных эпитетов тот же самый: «тупой», «бесхозяйственный», «непрофессиональный», «неграмотный», «наглый». Синтаксис, наконец… Я должна была прогнать тексты на вычисление индекса Шлисмана и Флеша… Ну, если коротко, то это количественные показатели, по которым можно составить характеристику личности автора текста. Они бы выявили, что это один человек. К тому же Сашка из деревни привез страшилку про кислотного человека, который хватает на пустыре людей и превращает их лица и тела в кровавые язвы. Такой промышленный фольклор на пустом месте в сельской местности не рождается. Наверняка в деревне видели какую-то активность на могильнике. Да, сознаюсь, я должна была вычислить это раньше. Но не вычислила.
Сеанс самобичевания прервал курьер с термосумкой. На пару минут я потерял нить разговора: оказывается, я так хотел жрать, что выпил суп в считаные секунды. Это было спасение, потому что двоение в глазах прекратилось почти сразу и мысли мои приобрели более стройные очертания.
– Трудно предположить, что профсоюзники и фермеры могут оказаться так тесно связаны… – утешал тем временем Борис Викторию.
– Что-то не припомню, чтобы у бандитов бывала узкая специализация, – съязвила тетка и добавила: – Невозможно – это про надевать штаны через голову… и то.
На этой многозначительной фразе она замолчала и по обыкновению задумалась о чем-то своем.
– Если бы не твоя акустикофобия, не знаю, нашли бы мы тебя живым или нет, – вдруг обратилась ко мне Вика, рассматривая, как я поедаю гуляш пластмассовой вилкой.
– Фощему?
– Потому что, когда ты потерял сознание, у Круглова появилось время на раздумье, а у нас – время на поиски.
В следующую секунду она резко встала и вышла из кабинета. Как всегда, ее реакции были непредсказуемы, я не знал, что лучше: идти за ней или оставить в одиночестве. Однако Борис взглядом показал мне на дверь, и я поспешно выкатился следом. Вика стояла возле окна, отвернувшись.
– Надо же, какая полезная оказалась аномалия, – отозвалась она, как только услышала мои шаги за спиной. – Даже не знаю теперь, лечить тебя или так оставить?
Она не поворачивалась, я не видел лица, но голос Вики непривычно дрожал. Мне хотелось сказать ей, что мы оба, получается, немного аномальные и что, видимо, это генетика и лечить нас совершенно бесполезно, только портить. Тут нужны были какие-то веселые и оптимистичные слова, потому что все закончилось хорошо, но такие слова почему-то никак не подбирались. Не зря лингвисты говорят, что наше мышление шире нашего языка. Возможно, на английском или на французском мне удалось бы что-то сформулировать, но по-русски получилось только встать рядом и легко приобнять тетку за плечи здоровой рукой.
Глава 21. Второй выход Миллер
Самое трудное в споре – не столько защищать свою точку зрения, сколько иметь о ней четкое представление.
Длительная реабилитация после похищения, как советовал штатный психолог Следственного комитета, мне не понадобилась. Клин клином: именно так развивались дальнейшие события, в которых мне пришлось принять самое живое участие. Стоило наконец уняться холодной мелкой дрожи, а забойному обезболивающему немного разбавиться куриным супом, как случилось событие, которого вообще никто не ожидал.
Мы подписывали протоколы допроса в кабинете у Бориса, когда Селиверстову позвонила его новая секретарь. Наш бесплатный юрист громко чертыхнулся и уставился в планшет. А через несколько секунд включил звук на полную громкость.
Знакомый голос ведущего городского ток-шоу представлял гостя студии прямого эфира.
– Ада Львовна Миллер, филолог, профессор, автор известных в России и за рубежом монографий по истории русского языка и литературы. Сегодня она расскажет нам о ходе громкого судебного дела. В качестве эксперта-филолога Ада Львовна приняла участие в известном многим жителям нашего города судебном разбирательстве между заводским профсоюзом «Единым фронтом» и администрацией предприятия «Русский минерал». Работники против своих начальников. Коротко напомним историю этой нелегкой борьбы.
Заиграла заставка ток-шоу, показались трубы и цистерны, ставшие нам всем знакомыми не хуже, чем самим работникам предприятия. Камера наезжала… И вдруг перед нами полыхнуло страшное зелено-желтое пламя, облизав огненными языками весь экран. Когда треск и грохот немного поутихли, камера показала панораму завода: оказывается, весь этот кромешный ад – не что иное, как взрыв одного из заводских газгольдеров. Серебряные цистерны, похожие на инопланетные корабли, – своеобразный бренд «Русского минерала», известный каждому, кто хоть раз бывал в нашем городе: несмотря на то, что цистерны находятся на территории завода, их блестящие круглые бока хорошо видны с дороги. Неожиданно в камеру впрыгнул журналист с глазами выпученными, как у циркового кенгуру, и заговорил, подвывая и проглатывая окончания:
– Это может произойти в любую минуту. Это касается каждого из нас. В гигантских газгольдерах хранятся фтор– и хлорсодержащие производные насыщенных углеводородов, главным образом метана и этан, которые чрезвычайно взрывоопасны. По данным внутренних источников завода, нормы безопасности хранения этих опасных веществ администрацией не соблюдаются. Система не обновлялась с момента прихода новой команды руководства во главе с Карнаваловым. В любой момент газгольдеры могут лопнуть как мыльные пузыри…
Пока ведущий описывал ужасы ожидаемой со дня на день катастрофы, зеленое пламя прыгало с цистерны на цистерну, захватывая все большую площадь. Уже лопнул второй серебряный шар, на очереди был третий… Когда пожар перестал вмещаться в камеру, оператор отъехал в район заводской стены, но и отсюда зрелище открывалось грандиозное.
Наконец всполохи огня закрылись черной траурной заставкой, после чего на экране появилась грустная и серьезная физиономия Мальчика-Носа.
Это выглядело сюрреалистично: все знали, что Жильцов находится сейчас в следственном изоляторе. Понятно, что запись интервью с главой профсоюза была сделана до прямого эфира, тем не менее его «как ни в чем не бывало» лицо на экране произвело неожиданный эффект. Все в комнате загудели, занервничали.
– Мы уже не знаем, на каком языке говорить с нашей дирекцией, – сдвинув брови, заявил Жильцов после представления ведущего, во время которого он глядел в камеру, ловко удерживая на нижнем веке благородную слезу. – Ну ладно, он с нами не считается, с рабочими не считается, работайте, мол, за копейки, а не нравится – за забор. Но про это уже нельзя молчать. Безопасности на заводе никакой, разгильдяйство, халатность, экономят на всем. Каждый день те, кто работает в цехах или рядом с газгольдерами, утром перед работой прощаются с семьей. Каждый раз, как в последний раз идут. Город на грани химической катастрофы! Об этом разве можно молчать?
– Мы прерываемся на короткую рекламу! – гнусаво воскликнул ведущий. – После перерыва мы узнаем, как ученый-филолог Ада Львовна Миллер спасала работников завода и целый город. Тема нашей программы – «Лингвистика против произвола», или «Слово и дело». Не переключайтесь!
В те короткие секунды, что проигрывала заставка рекламной паузы, в нашей небольшой компании разыгрались сразу несколько сцен. Прокурор схватился за телефон и настойчиво потребовал у кого-то, чтобы передачу срочно сняли с эфира. Селиверстов пробормотал «какого черта» и тоже начал куда-то звонить. Виктория, проскакав на своей невероятной платформе к шкафу с одеждой, в пожарном порядке одевалась. Борис пытался выяснить, куда именно она собралась.
Я же тем временем не знал, плакать мне или смеяться, потому что каждый, кто прослушал курс органической химии, знал, что те страшно взрывоопасные, по словам ведущего, фтор– и хлорсодержащие производные насыщенных углеводородов являются не чем иным, как фреонами. Теперь уже смех был не опиатный, а самый обыкновенный смех мало-мальски образованного человека. Господи, неужели сам Жильцов писал текст для журналиста? Сколь же малое отношение к химии имел этот ударник химического производства и профсоюзный вожак! Еще больше умиляла квалификация нашей журналистики, пустившей это в эфир.