— Так тебе и надо, жирняга!
— Смотрите-ка, всех акул распугал!
Вынырнув, толстяк разразился ругательствами, обещая поотрывать ноги и еще кое-что «этому смрадному гаду». «Смрадный гад» в это время, скромненько притулившись в углу, надрывался от смеха.
— Ой, не могу, — хохотал он. — Ой, сейчас лопну! Ты видел, Алексей, как он бултыхнулся? Едва вся вода из парусины не вышла.
— Владос! — заметив свесившегося через балюстраду приятеля, облегченно воскликнул Лешка.
— Где? — приложив руку к глазам, Массимо посмотрел на корму. — Ага, вижу! Это хорошо, что твой дружок такой приметный — издалека видать. Что ж, повезло толстяку — не замерзнет.
— И нам… — тихо дополнил Лешка, у которого уже давно не попадал зуб на зуб.
Дождавшись, когда толстяк перевалил на корму, Массимо быстро полез следом. Тощий, но жилистый, стремительный, ловкий. Тело его покрывал ровный слой загара, лишь запястья и щиколотки оставались незагорелыми, белыми. Кандалы? Или, наоборот, браслеты?
Выбравшись из воды, Лешка быстро согрелся и, обсохнув, с удовольствием облачился в нагревшуюся на солнце одежду. Впрочем, тут же принялся жаловаться на жару.
— Ну, не поймешь, — изумился монашек. — То тебе холодно, то жарко. Где, интересно, рыжий?
Лешка посмотрел вокруг и, увидев невдалеке грека, радостно хлопнул Массимо по плечу:
— Да вон он! К нам не идет. Чего-то выжидает… А, ждет, когда толстяк спустится вниз.
Парни еле дождались приятеля. А тот ничего рассказывать не торопился, нарочито медленно спускаясь с кормовой палубы вниз.
— Ну? — наконец не выдержал Лешка. — Как? Отыскал что-нибудь?
В серо-голубых глазах монаха читался тот же вопрос.
Владос быстро осмотрелся по сторонам и, не говоря ни слова, протянул парням ладонь, на которой… на которой лежал маленький раскрашенный кусочек. Обрывок портолана!
— Нашел его в заплечном мешке, — усмехнувшись, пояснил грек.
Ну, а где же еще-то?
— А больше ты ничего не нашел?
— К сожалению, нет.
— Жаль. Ну, что, идем к шкиперу? Ведь теперь можно выпускать Георгия!
— Бежим!
Монах улыбнулся:
— С вашего разрешения, друзья мои, я с вами не пойду. Вы уж дальше сами разбирайтесь, а я буду замаливать грехи — и так уже слишком долго вмешивался в мирские дела. Устав ордена это запрещает.
— Ну, спасибо тебе, Массимо, — Лешка взволнованно пожал узкую руку монаха. — Спасибо, дружище! Если б не ты…
— Не за что, — монах отмахнулся. — Все люди должны помогать друг другу — ведь так? Надеюсь, еще увидимся.
— Обязательно.
Радостные, Лешка и Владос бегом бросились к шкиперу.
Толстяк Илларион был арестован тут же, и теперь, сидя в каюте, ругался, изрыгая проклятия.
— Да знаешь ли ты, кто я?! — брызжа слюной, он топал ногами. — Да известны ли тебе мои родственники? О! Я родня самому эпарху, и он непременно сотрет тебя в порошок, жалкий придаток румпеля!
— Мне все равно, кто твои родственники, — Абдул Сиен оставался невозмутимым. — Где чертеж бухты?
— Какой еще, к черту, чертеж? — взвился толстомясый. Жирные щеки его дрожали, а лицо чем-то напоминало брыластую бульдожью морду. — Я вам покажу чертежи! Вы все строго ответите за беззаконие и произвол!
— Чертеж, копию — и разойдемся мирно, — понизив голос, предложил шкипер.
— Нет у меня ни чертежей, ни копий!
— Вот этот кусок портолана нашли в твоем заплечном мешке!
— А! Вы пылись в моих вещах? На каком основании, позвольте спросить? Вы, может быть, не знаете, что такое презумпция невиновности? О, смею вас уверить, мои родственники это вам быстро напомнят.
— Хорошо излагает, — наклонившись к Лешке, прошептал Владос. — Надо же, презумпцию невиновности вспомнил. Непрост, ох как непрост.
— А что это за — презун… презанция? — ничтоже сумняшеся осведомился Лешка.
Грек лишь вздохнул и скорбно покачал головой:
— Темный ты человек, Алексей. Отсталый. Не обижайся, но сразу видно, что ты из глубокой провинции.
— Сам ты отсталый, — все же обиделся юноша.
Это ж надо, его, жителя двадцать первого века, упрекает в невежестве какой-то там средневековый грек! А вообще-то, было, над чем задуматься.
— Это кто там шепчется у меня за спиной? — резко обернулся задержанный.
— Это свидетели, — негромко пояснил шкипер.
— Ах, свиде-етели, — толстяк нахмурился, он теперь уже не был смешон, скорее страшен и омерзителен — этакая расплывшаяся на стуле брыластая жаба. Но глаза «жабы» горели умом и злобой:
— Парни, а вы знаете, что бывает за лжесвидетельство? Читали «Шестикнижье»? Нет? Зря.
Нет, задержанный отнюдь не собирался сдаваться. Ругался, сыпал учеными фразами, угрожал, в общем, вел себя крайне неосмотрительно и нахально. Как будто и в самом деле не был ни в чем виноват.
— Вы задержали меня на основании этого раскрашенного клочка? С ума сошли. Не думайте, я вовсе не собираюсь вырываться. Хотите меня арестовать — арестовывайте! Но помните, я обязательно подам апелляцию в суд автократора, обязательно подам, и это вам всем выйдет боком! Нате! — Илларион вытянул вперед руки. — Закуйте меня в кандалы!
— Нам достаточно и того, что вы будете заперты в одной из кают.
— А, узилище!
Душа, утешься! Пусть тебя страданье не осилит!
И в малодушье не впадай врагам твоим на радость.
Ты разве, сердце, не клялось, душа, ты не хвалилась,
Что с испытанием любым готов я повстречаться! —
вскочив со стула, с выражением продекламировал Илларион:
— Быть может и я напишу в заточении «Тюремные стихи», как Михаил Глика, которого, вы, убогие, вряд ли читали… Веди же меня поскорей в заточение, кормчий! И знай — с испытанием любым готов я повстречаться.
Вид толстяка был страшен и одновременно величествен. Издевательски поклонившись, он вышел из каюты шкипера в сопровождении четырех вооруженных матросов.
— О, стражи, если б знали вы, кого ведете в заточенье!
— Ну, что? — посмотрев на шкипера, тихо осведомился Лешка. — Мы выполнили ваше задание?
— Да, — хмуро кивнул Абдул Сиен. — Боюсь только, с лазутчиком у меня будут проблемы. Впрочем, это уже не ваша забота. Небось, ждете, когда я прикажу освободить вашего дружка?
— Угу! — парни улыбнулись.
— А я уже приказал, — хмыкнул в бороду шкипер. — Новый задержанный сменит старого, как солнце сменяет луну, а день — ночь. Наверное, ваш приятель давно уж в нетерпении ошивается где-то рядом.
И в этот момент в дверь постучали.
— Можно? — в каюту просунулась русоволосая голова Георгия.
Шкипер с усмешкой кивнул:
— Заходи, парень! Дружки твои поймали-таки супостата.
— Я знаю… И, признаться, тому удивлен.
— Чему ты удивлен? — недоуменно переглянулись Лешка и Владос.
— Потом расскажу как-нибудь… Вы сейчас куда?
— К себе, на палубу. Куда тут еще можно пойти?
— Ну, что ж. Не смею задерживать, — Абдул Сиен развел руками.
— Подождите, господин шкипер, — на пороге задержался Георгий. — Я бы попросил вас отдать одно распоряжение.
— Какое, мой юный друг?
— О том, что перед входом в бухту Золотой Рог все пассажиры будут подвергнуты личному обыску.
— Боже! Что ты такое несешь? — Абдул Сиен изумленно схватился за голову. — Ты хочешь, чтобы меня затаскали по судам? Один сегодня уже грозился, теперь этот…
— Никакие суды вам не грозят, — улыбнулся юноша. — Вы никого не будете обыскивать… Просто объявите! Ну, что вам стоит? Ведь это же не вызовет бунт?
— Бунт-то не вызовет… Наверное, ты еще что-то придумал?
— Да, — не стал отнекиваться Георгий. — Просто таким образом мы можем попытаться отыскать пропавшую схему.
— Что!? Откуда ты знаешь, что она уже не у меня?
— Так, догадался. Так дадите распоряжение?
— Черт с тобой. Дам.
Друзья вышли на палубу. Пока шли все перипетии, небо уже начало темнеть, а где-то далеко впереди в голубоватой дымке поднимались из воды скалы. Завтра днем судно наконец прибывало в Константинополь.
— Что ты еще задумал? — возмущенно осведомился Владос. — Мы ведь уже всех тут нашли, кого можно было…
— Может, и так, — Георгий загадочно посмотрел вдаль.
Лешка вдруг улыбнулся — уж слишком похожими были эти двое: собирающийся принять постриг Георгий и юный францисканский монах брат Массимо. Оба тонколицые, тощие, светлоглазые, только у францисканца волосы чуть потемнее.
— Чего смеешься? — обернулся Георгий.
— Так, — Лешка отмахнулся. — Уж больно ты похож на одного францисканского монаха.
— Что за монах? — Георгий резко напрягся. — Расскажи!
— Так я и собирался…
Усевшись на циновке у фок-мачты, друзья распечатали кувшинчик вина из того пайка, что полагался «господам пассажирам». Лешка в подробностях рассказал бывшему узнику весь только что прошедший день, особенно нахваливая Массимо.
— Да, — поддакнул Владос. — Без этого монаха мы бы вряд ли чего достигли.
— Ну-ка, ну-ка, подробнее! — попросил Георгий.
— Да куда уж подробней! И так уже все рассказали.
— Нет, не все. Каков он, этот монах? Каковы его привычки, манера держаться, общения?
— Да обычное все… Плавает очень хорошо. И весь такой загорелый.
— Загорелый? Ну-ну… — Георгий уселся, обхватив колени руками. Впереди, за бушпритом, отражаясь в серых глазах юноши, медленно опускалось в море золотисто-красное солнце. Наступал вечер, синий, спокойный и теплый. Наступал, чтобы быстро перейти в ночь. Последнюю ночь плавания. На корме и баке помощники шкипера громко зачитывали распоряжение о завтрашнем повальном обыске.
— Вот что, Алексей, — нагнувшись, зашептал Георгий. — Ты говорил, что собирался навестить того монашка.
— А, Массимо! — Лешка усмехнулся. — Ну да, собирался. Только он, наверное, уже спит.
— А ты все же сходи… Посмотри, как он себя ведет? Говоришь, он хорошо плавает?
— Так ты полагаешь…
Георгий покрутил головой: