Мария радостно подалась навстречу:
— Благослови трапезу, батюшка. У нас гость из далекой Пафлагонии. Очень хотел посмотреть мозаики… А вот теперь вдруг намеревается уйти!
— Никаких уходов! — добродушно улыбнувшись, пробасил отец Сергий. — Не отпустим! — он смешно, словно медведь, раскинул в стороны руки. — Верно, дети?
— Верно, верно, батюшка! — наперебой заголосили ребятишки.
Их насчитывалось, верно, десятка полтора, а, может, и чуть побольше. И маленькие — лет пяти, и побольше, и совсем большие — лет по двенадцать, разные — черноволосые, с льняными кудряшками, русые…
— Все ваши? — кивнул Лешка.
— Все! — со всей серьезностью молвил отец Сергий. — Мы их тут с матушкой на своих и чужих не держим. Ну, инда давайте к трапезе, помолясь!
— Ой, совсем забыл! — озаботился гость. — Вы позволите угостить вас вином?
— А пожалуй! — батюшка охотно кивнул. — Поста нет, не пятница — не грех и выпить немного, а, матушка?
— С удовольствием! — смеясь, откликнулась Мария.
Лешка чувствовал себя, словно в кругу семьи — настолько любезными и тактичными оказались его новые знакомцы. Дети за столом вели себя прилично, впрочем, позволяя себя некоторые шалости, ничуть не опасаясь грозного взгляда священника. Похоже, их всех тут очень любили.
— Нет, и все-таки не поверю, что все эти дети — ваши! — негромко произнес Лешка, когда ребятишки вышли из-за стола и удалились. — Больно уж разные.
— Родных по крови у нас всего трое, — посерьезнев, отозвалась Мария. — Но остальные тоже наши. Видишь ли, уже лет пять, как мы с батюшкой основали приют при нашей церкви, Святого Ильи. Зарегистрировали, все как полагается, правда, вот, помощи от государства пока никакой… Ну, не из-за этого ведь детей брали. Живем! Есть в приходе добрые люди… и не только в приходе…
— Да, скрывать не стану, — священник кивнул. — Друг мой Джованни, генуэзец, недавно подарил целую кипу крепкого фламандского сукна. Теперь уж оденем детей к зиме — каждому по кафтану. Вдруг, да дожди с холодами грянут?
— Здорово, — улыбнулся Лешка. — А можно и мне когда-нибудь, когда позволят средства, чем-нибудь вам помочь?
— Знаешь, Алексий, — улыбнулся отец Сергий. — Мы охотно примем любую помощь. Сам видишь, детей у нас много. Вот, сейчас собираемся делать на заказ пару картин — наши старшие мальчики, Лев с Андреем, истинные художники. «Чудо Георгия со Змием» — они складывали. А смальту Джованни помог достать, мы с ним дружим семьями.
— Славно! — еще раз восхитился Лешка. — Это просто чудо какое-то! И эти мозаики, и вы, и то, что я вас встретил!
— Мы рады… — оба супруга улыбнулись.
— Жаль расставаться, — вставая из-за стола, признался гость. — Жаль…
— А ты заходи к нам! — предложил батюшка. — Вот так запросто, безо всяких предварительных уговоров, возьми — и зайди. Всегда будем рады!
— Спасибо, — юноша был растроган. — Я… Я обязательно зайду… обязательно…
Ласково светило теплое вечернее солнце, на душе у парня было приятно и радостно — он теперь знал, как нужно распределить казенные деньги. Ну, почти знал — оставался еще один приют…
Глава 17Весна 1440 г. КонстантинопольКсанфия
В зеленом платье девушка присела у оконца:
Сверкнули очи — синь небес, синее, чем сапфиры,
Пусть неприступен замок тот, и море пусть бушует,
Я подплыву и поцелуй сорву с пунцовых губок.
…Олинф.
Именно так именовалось это местечко, расположенное в северо-западном районе Константинополя, между церковью Апостолов и старой крепостной стеной, выстроенной еще во времена императора Константина. Лешка отправился туда один — Владос еще до восхода солнца убежал по делам.
Приют располагался в старой базилике, почти у самой стены. Приземистое, окруженное старыми платанами здание, сложенное из темно-серого кирпича, выглядело несколько мрачновато, и было окружено такой же мрачной и мощной оградой, поверху которой торчали остро заточенные штыри. Так вот, посерьезному.
Юноша уже знал, как действовать — для начала расспросить соседей, пособирать сплетни. Ближних соседей у приюта не оказалось — кругом почти непроходимые заросли, пустыри да развалины, дикое и довольно безлюдное место. Впрочем, одну корчму Лешка все же отыскал, правда, не сказать, чтобы близко.
— Приют? — озадаченно переспросил трактирщик. — Какой еще приют?
— Как какой? Олинф — так он называется.
— Олинфом называется запущенный парк, молодой человек!
— Но мне показали здание и сказали что именно там — приют. Видите ли, я ищу своего малолетнего родственника, и…
Трактирщик внезапно расхохотался и стукнул себя по лбу:
— А, ты, верно, имеешь в виду старую базилику? Вот уж не знал, что там приют. Честное слово, больше похоже на тюрьму, чем на богоугодное заведение.
Лешка улыбнулся:
— Мне тоже так показалось.
Ничего конкретного ни сам трактирщик, ни его постоянные клиенты, ошивающиеся в корчме уже с утра, сказать о приюте не могли. Нет, старую базилику все знали, как и запущенный парк, но вот, чтоб там располагался приют…
— Знаешь, парень, мы там и детей-то никогда не видали, — покачал головой завсегдатай корчмы — невзрачный потасканный мужичок неопределенного возраста с морщинистым испитым лицом и всклокоченной бородою. — В старом парке мы с приятелями частенько сидим. Знаешь, купим, бывало, по дешевке кувшинчик-другой молодого вина… Чего бы не посидеть, особенно в такую-то погодку?
Лешка кивнул — погодка и в самом деле была прекрасной. В лазурном, с белыми кучевыми облаками небе ярко светило солнышко, летали многочисленные птицы и разноцветные бабочки, в садах цвела сирень, и запах ее, казалось, растекался по всему городу. Одно слово — весна.
Покинув корчму, юноша озадаченно направился к церкви Апостолов, величественному сооружению с позолоченным куполом, ярко сверкающим в лучах весеннего солнца. Конечно, жаль, что в ближайшей корчме о приюте ничего не знали. Так, о нем наверняка должны знать служители церкви — приют, все ж таки тоже богоугодное заведение.
Заутреня давно уж прошла, а до обедни было еще далеко, но Лешка, подумав, заглянул в пустой храм. Впрочем, нет, не такой уж и пустой — человек десяток молящихся крестились перед иконами и ставили зажженные свечки. В обширной зале царил приятный полумрак, лишь откуда-то сверху проникали солнечные лучи, заставляя играть сияющим волшебством разноцветную смальту мозаик. Золотые, палевые, нежно-голубые цвета икон и фресок вызывали неподдельное восхищение. Лешка даже устыдился своих намерений — надо же, не помолиться зашел, а по своему делу. Устыдившись, перекрестился, купил в притворе три свечки, на сколько хватило мелочи, поставил во здравие друзей — Георгия, Владоса… и — старшего воспитателя Василия Филипповича, из той, прошлой, жизни — очень уж Лешка его уважал.
Потом подошел к одной из икон, кажется, это был святой Николай, помолился, вернее, просто поблагодарил Господа за благоволение, а у святого Николая попросил помощи в своих дальнейших поисках. И тут же устыдился — все ж вышло, что именно по своим делам он в храм и зашел.
Почувствовав рядом какое-то шевеление, юноша скосил глаза, увидев слева от себя молодую женщину, вернее сказать, девушку, в черной полупрозрачной вуали и длинной, до самых пят, тунике, поверх которой складками ниспадала накидка-далматика.
— Святой Николай! — негромко — но Лешка все хорошо слышал — молилась девушка. — Прошу тебя, не дай состояться этой свадьбе! Знай — я не люблю Никифора Макрита! Не люблю, не люблю, не люблю! А разве ж это по-божески, жить с нелюбимым?
По щеке девушки скользнула слеза — золотистая в свете свечей — длинные темные ресницы дрогнули. Всхлипнув, незнакомка закончила молитву и, ни на кого не смотря, быстрым шагом вышла из храма.
Лешка тоже собрался уходить — поговорить с кем-нибудь у паперти, ведь не в церкви же разговаривать! Еще раз перекрестясь, он поклонился иконе… и вдруг заметил на полу, слева от себя, что-то вроде заплечного мешка. Нагнулся — так и есть, заплечный мешок! Небольшой, изящный, из плотной нежно-голубой ткани, расшитой золотой нитью — явно женский. Точно такой же, какие носили юные модницы в старой Лешкиной жизни… Господи! А не забыла ли его только что убежавшая незнакомка?
Не думая, юноша подхватил мешок и, ускоряя шаг, покинул церковь. Зажмурился — прямо в глаза ударило солнце. Раскрыв глаза, покрутил головой, заметив изящную одноколку, запряженную небольшой серой лошадкой. Девушка — вроде та самая — уже взяла в руки вожжи…
— Госпожа, подождите!
Незнакомка обернулась, обдавая сердитым взглядом:
— Кто вы такой? Я вас не знаю.
Какая красавица! Милое, приятное лицо… да нет же, не приятное, а очень красивое! Изящная, будто выточенная из мрамора, фигура, золотистые волосы, глаза — синие-синие, с этаким зеленоватым оттенком, словно бушующий океан.
— Ваша? — без лишних слов Лешка протянул мешок.
— Ой! — девчонка всплеснула руками. — Мой! Точно мой! Спасибо вам большое… И — извините, я очень спешу!
Кинув мешок на обитое темно-голубым бархатом сиденье, девушка натянула вожжи:
— Н-но!
А Лешка, застыв у паперти, все смотрел ей вслед, покуда покрытый белым лаком кузов коляски не исчез за углом.
— Да, — поднялся на ноги сидевший на паперти нищий. — Бывают же на свете красотки!
Юноша обернулся:
— Не знаешь, кто такая?
— Нет, — нищий покачал головой и, поживописнее расправив лохмотья, уселся в церковную тень.
Лешка быстренько полез в висевший на поясе кошель… н-да, кроме завалявшегося обола, увы, ничего не осталось. И все же подошел к нищему:
— Вас не обидит обол?
— Не обидит, — усмехнулся тот. — Вообще-то, хотелось бы больше, но, судя по всему, у тебя больше ничего и нет. Так и быть, давай свой обол. За кого помолиться?