– Привет, Виктор, – он оглянулся. На пустом прилавке, свесив толстые, похожие на куриные, лапки с длинными чёрными когтями, сидел енот в фиолетовым плаще со звёздами. На голове громоздился чёрный цилиндр, в правой лапе зверь сжимал деревянную палочку.
– Привет, Гарри! – поздоровался с енотом Виктор. Оттолкнулся ногами, запрыгнул на прилавок напротив. – Как жизнь?
– Ох, жизнь-житуха всё прежняя. Ты-то как, странник?
Виктор пожал плечами:
– Не знаю, также. Ты тут… – он на мгновение помедлил, – женщину не видел?
Енот фыркнул тёмным носом:
– Женщину? Ты только о женщинах и думаешь! Видел я женщин здесь, немало. Каких тебе надо – живых, мёртвых, ползающих, летающих, на музыкальных инструментах играющих?
– Мне нужна только одна… – висок тут же протестующе запульсировал. Виктор заозирался. Рынок находился в серой, опасной зоне – как и бар, как и закрытый кинотеатр. Здесь надо было соблюдать осторожность.
– Уверен? – усмехнулся, оскалив жёлтые клыки, енот. – Ты даже не помнишь, как её зовут.
Висок закричал, но Виктор всё же попытался ответить:
– Саша, – и сам же продолжил. – Нет, не Саша. Таня? – его передёрнуло, он понял, что ответ отрицательный. – Катя? – Тоже нет, нулевой отклик внутри.
Енот Гарри хохотнул. Вскипев, Виктор подобрал с прилавка какой-то мусор, опавшие листья, ореховую скорлупу и швырнул в зверя.
Продолжая смеяться, енот махнул волшебной палочкой. Шелуха превратилась в сизых голубей. Те в тишине взлетели в небо и исчезли. Енот покачал головой:
– Не женщину тебе надо искать, Виктор. Не женщину. Что ж ты за это так уцепился? Гон что ли? Так рогов у тебя вроде нет! И не лось ты, не олень, ты человек, блин! Уйми себя!
Виктор отвёл глаза. Ему было очень неприятно, что его отчитывал какой-то енот с кругами под глазами и с жёлтыми, никогда не видевшими зубной пасты, клыками.
– А что мне делать? – он спрыгнул вниз. Колено всхлипнуло. – Что мне делать?
Енот оскалился:
– Думать, Виктор, думать. И вспоминать…
Взмах волшебной палочки – и енот растаял в воздухе. Какое-то время над прилавком продолжала висеть покрытая тёмным волосом нижняя челюсть, затем она щёлкнула о невидимую верхнюю, отчётливо сказала: «А зубы я чищу каждый день, в отличие от некоторых!» и также исчезла.
Зато вместо него вдали, на входе в рынок, под деревянной аркой с нечитаемым названием – «ООО Сельхоз…» возникла иная фигура.
Горгулья пришла за ним.
Виктор вскрикнул, кинулся бежать.
И тут в сумраке перед ним мелькнуло до боли знакомое лицо, приблизилось к нему, вздохнуло, что-то неразборчиво пробормотало и исчезло. И одновременно с этим нахлынули тошнота и дезориентация – мир поплыл, будто бы Виктор и не стоял на пустом рынке, а лежал. Стороны света и чувство равновесия объявили друг другу войну, пустые лотки слились в единую полосу, оплели Виктора лентой Мебиуса, он упал, хотя как он мог упасть, если чувствовал себя лежачим…
И даже вспыхнувшая в виске боль не сильно отметилась в его сознании, ведь он его практически уже лишился…
Рынок, ставший выгоревшим на солнце трафаретом, развалился на части, разлетелся в стороны, канул в чёрную бездну, туда же, куда ухнул обхвативший землю Виктор.
Следом летела, расправив угловатые крылья, горгулья с мёртвым женским лицом.
Аэропорт перестроили за те годы, которые Дима провёл не в родном городе. Модернизировали, модифицировали, осовременили и перенесли в другое здание. Старое – похожее на корабль, тоже оставалось, и это радовало.
Миллионы эпох назад у Димы была подружка, а у подружки – любовь к слабым наркотикам растительного происхождения. Они встречались на Московской, на переполненной маршрутке добирались до терминала и, стоя в укромном месте на бетонной террасе второго этажа, курили один косяк на двоих, мечтательно-бесцельно глядя на заброшенные колхозные поля, обрамляющие взлетные полосы. С каждой затяжкой поля становились все красивее, а самолёты всё забавнее.
В новом здании Дима с трудом мог представить место для подобного времяпрепровождения.
Пройдя мимо ирландского паба…да, паба! в аэропорту! он задумчиво почесал шею, но всё же двинулся дальше – туда, где предположительно можно было взять такси.
Последние сутки прошли сравнительно неплохо. Прежде всего, он помирился с Ксюшей несмотря на то, что это было крайне сложно.
Сил и времени на это пришлось потратить уйму. Дима порой сам не понимал – зачем он это делает, но, странное дело, стоило Ксюше уйти из его жизни, в душе образовалась какая-то дыра. Дима достал из кармана телефон и набрал очередное сообщение. Сообщение, на которое никто, разумеется, отвечать не собирается.
– Ты просто коллекционер, блин, контактов, которые не желают с тобой говорить! – сообщил Дима отражению в ванной, а сам задумался – ну что за ерунда с ним творится?
Непрошено вспоминались прогулки с Ксюшей по Старому городу Иерусалима, поездка на Красное море…Как она всегда покупала, причём самостоятельно, без помощи клуба, билеты за его ворота – по билету на каждый тайм и, стоило ему оглянуться назад, всегда улыбалась ему, стоя с шарфом команды в поднятых руках…
Внезапно последний год – то время, когда они встречались с Ксюшей, предстал перед ним совсем в ином свете. Точнее, были среди этого мрачного, обыденно тоскливого года вспышки света, радости и спокойствия, и их источником как неожиданно для себя обнаружил Дима, была она.
Но прежде всего дело было в ударе, в пощёчине, в Ксюшиных слезах. Будто бы сделав это, причинив боль, он почему-то в своей голове переиначил место Ксении в своей жизни, став одновременно должным Ксюше и ответственен за неё.
– А может, ты просто тоскуешь по тому, что привык иметь рядом, а теперь потерял? – осведомился Дима у отражения, параллельно сбривая многодневную щетину. Он критически покосился на лохмы волос. – Да, запустил ты себя. батенька! Хорошо хоть мыться не забываешь. Пока.
Закончив бриться, он написал очередное сообщение, дождался двух синих галок. «Ксюша» печатает…– высветилось на зеленом фоне. Дима затаил дыхание, но надпись вскоре исчезла. Ксюша ничего не ответила.
Было понятно, что сообщениями делу не поможешь. Дима выдохнул, собрался с мыслями и начал действовать.
Прежде всего он забрал машину, затем поехал в Тель-Авив. Там он прождал полдня, обливаясь потом перед дверьми музыкальной школы Бухмана-Мехта – местным аналогом консерватории. Дождался, принялся хватать за руки, лепетать всякий постыдный бред, аналогичный ночным сообщениям в WhatsApp, тыкать цветы, изрядно пожухшие на жаре…
Как ни странно, она его простила. С чего? Непонятно.
На фоне всей этой суеты Дима весь день не практически не пил, зато курил как паровая машина.
Утром встал, простился с Ксюшей – она ночевала у него, – еле сумел проснуться. Ночь прошла без сна, причём большое время заняли разговоры.
Поехал в аэропорт, поставил машину на долговременную стоянку (два дня точно, а дальше – как пойдёт), и на ближайшем рейсе – самом первом, – с пересадкой улетел на родину. Прямого самолёта ждать не стал – побоялся, что снова передумает и останется в Хайфе.
В салоне все четыре часа полёта бессовестно продрых, прикрыв лицо прихваченным из дома потрёпанным сборником Довлатова.
Дима никогда не был у психоаналитика, равно как и у психотерапевта. Всё его представление об этом базировалось на парочке фильмов да на прочитанной пару лет назад «Психологии бессознательного».
Что ж – кабинет доктора полностью соответствовал его фантазиям.
Он уже битый час лежал на кушетке из тёмного дуба и рассказывал о своих горестях пожилому психоаналитику. Тот периодически задавал уточняющие вопросы, порой задумчиво или сочувственно хмыкал, но большую часть времени молчал, что-то чирикая в толстом блокноте с кожаной обложкой. Из одного угла рта в другой, подчиняясь движениям языка, безостановочно ходила толстая сигара. Необрезанная и незажжённая
Был один нюанс –психоаналитик был енотом. Звали его Гарри Андреевич. Весь кабинет был завешан не только грамотами, но и фотографиями психоаналитика и его большой семьи. На фотографиях еноты позировали на фоне переполненных мусорных баков или умильно складывали ручки, прося еду.
– Дмитрий, – Гарри Андреевич посмотрел на него наклонив морду, – скажите, может быть что-то ещё из прошлого, кроме этой истории, вы часто вспоминаете? Что ещё, столь же мучительное для вас?
Дима пожал плечами. Задумался:
– Ну…на самом деле последнее время вспоминаю постоянно две… события. Во-первых, это матч с Бразилией. Я о нём часто думаю. Тот, после которого меня больше в сборную не звали. Хотя все, блин, все говорили, что ни в одном мяче моей вины не было. Просто понимаете, Гарри Андреевич…
Как и всегда, воспоминания о гуле Мараканы захватили Диму, он словно снова очутился там – на поле, в воротах, вновь кричал защитникам «Уже! Держаться уже!», и вновь раз за разом взмывал к девяткам, стараясь вытащить летящие по нереальной траектории мячи…
…Просто понимаете, Гарри Андреевич, если бы не я, мячей было не шесть, а девять или десять. Ребята… я ни хочу никого ругать. После того матча, я считаю, уже всех достаточно изругали. Честно скажу, при счете 0:4, я уже не столь переживал за игру, я за Андрей Борисовича волновался. Он же в возрасте был, ему за семьдесят было, а тут жара, перелёт, и вот это позорище на табло. Он на третьем мяче ушёл с кромки, сел и, знаете, так за сердце держался…Эх…
Так вот, ребята на самом деле старались… Но, блин, что ты сделаешь, когда ты полжизни играл в Воронеже, а тут на тебя нападение ПСЖ в полном составе прёт, которое ты до этого только по телевизору видел…А мне что оставалось? Что бралось – брал, что не бралось – вынимал из сетки. Так шесть мячей и вытащил. А потом – Андрея Борисовича в отставку, новый тренер, половину игроков вон из состава – в основном стариков. Но и меня тоже с тех пор звать перестали. Хотя все понимали, что ни в одном мяче моей вины нет…